Перед ней, опираясь на локоть, полулежала на постели совсем юная девушка. Наверно, она! Белое платье облегало ее тонкий стан свободными легкими складками, ноги были прикрыты теплой одеждой из красного шелка на вате… Она глядела в другую сторону, лица почти не было видно. Головка у нее была прелестной формы, волосы удивительно красиво падали на плечи, но не успел он налюбоваться, как огонь вдруг погас.

«Какая досада!» — подумал Митиёри, и в душе его вспыхнула решимость добиться победы во что бы то ни стало.

— Ах, какая темнота! Ты говорила, что к тебе пришел твой муж. Иди к нему скорей!

Голос девушки, такой нежный, красивый, пленял слух…

— К мужу пришел гость, а я пока побуду с вами. Дома почти никого не осталось, должно быть, вам страшно одной, — ответила прислужница.

— Мне часто бывает страшно. Я уж привыкла.

Когда Митиёри вышел из своего тайника, меченосец начал его поддразнивать:

— Ну, что скажете? Проводить вас домой? А где же ваша шляпа? Изволили забыть ее с перепугу?

— О! Ты человек пристрастный, ведь ты без памяти влюблен в свою жену, — усмехнулся в ответ Митиёри. А сам в это время думал: «Какое старое, изношенное платье у бедняжки! Ей будет совестно передо мной…» — Позови свою жену поскорей и ложись-ка спать, — нетерпеливо приказал он.

Меченосец пошел к себе в спаленку и позвал Акоги.

— О нет, эту ночь я проведу возле госпожи. А ты ложись поскорее спать или в нашем закутке, или где сам знаешь, — начала было отнекиваться Акоги.

— Я только хочу передать тебе то, о чем рассказал мне мой гость. Это очень важное дело. Выйди ко мне хоть на минутку, — попросил он снова через служанку Цую.

Наконец Акоги отодвинула в сторону дверь и крикнула в сердцах:

— Ну, в чем дело? Что ты здесь буянишь?

Меченосец обнял ее:

— Гость сказал мне: «Не спи один в такую дождливую ночь». Идем со мной!

Акоги засмеялась.

— Послушайте его! Вот нашел важное дело!

Но меченосец насильно заставил ее лечь с ним рядом и, не говоря ни слова, прикинулся спящим.

Сон не шел к Отикубо. Полулежа на своей постели, она стала перебирать струны цитры и тихо запела:

Когда весь мир земной

Мне кажется печальным,

Хочу средь горных скал

Убежище найти,

Навеки от людей укрыться.

Митиёри устал ждать и, подумав, что сейчас настала удобная минута — поблизости никого нет, — ловко при помощи кусочка дерева приподнял верхнюю створку решетчатого окна и пробрался в комнату.

Отикубо в испуге хотела было бежать, но он крепко сжал ее в объятиях.

Акоги, спавшая вместе с меченосцем в соседней комнате, услышала, как стукнуло окно. «Что там такое!» — в испуге подумала она и попыталась было вскочить с постели, но меченосец силой удержал ее.

— Пусти меня! Там створка окна стукнула. Пойду посмотреть, что случилось.

— А, пустое! Это собака. Или крыса. Нечего бояться. С чего ты так всполошилась? — уговаривал он жену.

— Нет, что-то неладно. Уж, наверно, ты подстроил что-нибудь. Оттого меня и не пускаешь.

— С чего бы это я стал строить козни! Успокойся, ляг! — Крепко обняв жену, он заставил ее лечь снова.

В страхе за свою госпожу Акоги горько плакала и сердилась, но вырваться так и не смогла.

— Ах, несчастье! Ах ты, бессердечный!

Между тем Митиёри, держа девушку в объятиях, распустил на ней пояс и лег рядом с ней на ложе. Вне себя от ужаса и отчаяния, Отикубо заливалась слезами, дрожа всем телом.

— Вы так грустны! Мир кажется вам обителью печали. Вы хотите скрыться в глубине гор, где вас не настигнут вести о земных горестях, — попытался заговорить с ней Митиёри.

«Кто это так говорит со мной? — подумала Отикубо. — Ах, наверно, тот знатный юноша!»

И вдруг она вспомнила, что на ней старое платье и заношенные хакама! Девушке захотелось тут же умереть на месте со стыда, и она зарыдала. Вид ее печали невыразимо трогал сердце. Митиёри в душевном смятении не находил слов утешить ее.

Акоги была рядом, за стеною, и до нее донесся звук приглушенных рыданий госпожи. «Так и есть!» — подумала она и в тревоге хотела было бежать на помощь, но меченосец снова не пустил ее.

— Что же это! Погубил мою госпожу, а меня держишь силой! О, недаром мне почудилось что-то неладное, жестокий ты, низкий человек! — Акоги, не помня себя от гнева, вырывалась из рук меченосца.

А тот лишь посмеивался:

— Знать ничего я не знаю, зачем зря меня винить! Вор не мог сейчас забраться в опочивальню твоей госпожи. Значит, там любовник. Какой толк бежать туда сейчас, подумай сама.

— Нечего прикидываться, будто ты здесь ни при чем, — рыдала Акоги. — Говори сейчас, кто этот мужчина? Ах, ужасное дело! Бедная моя барышня!

— Что за ребячество! — потешался меченосец. Акоги еще сильнее рассердилась на него.

— И я доверилась такому бессердечному человеку! — воскликнула она с горечью.

Меченосцу стало жаль ее.

— По правде говоря, молодой господин пожаловал сюда, чтобы побеседовать с твоей госпожой. Что здесь дурного? Зачем так шуметь? Видно, их союз был заключен еще в прежней жизни[15]. Против судьбы не поспоришь.

— Ты мне и словом не обмолвился, а госпожа моя подумает, что я с тобой в сговоре, вот что мне горько! Ах, зачем только я покинула ее нынче ночью! — сетовала Акоги, негодуя на мужа.

— Не тревожься, она поймет, что ты ни о чем не знала. За что ты так сердишься на меня? — И, не давая ей времени опять разразиться упреками, меченосец снова заключил жену в объятья.

Митиёри тихо говорил девушке:

— Отчего вы так бесчувственны к моей любви? Пусть я человек ничтожный, но все же, мне кажется, вам незачем приходить в такое отчаяние. Сколько раз посылал я вам письма, а вы ни разу не удостоили меня ответом! Я решил было не утруждать вас больше, раз я так вам противен. Но не знаю сам почему, с тех пор как я начал писать вам, вы мне сделались очень дороги. Ах, должно быть, ваша ненависть ко мне предопределена еще в прошлой жизни, и потому я не питаю чувства горечи за то, что вы ко мне так жестоки.

Отикубо казалось, что она умрет со стыда. На ней было только одно тонкое платье и хакама, изношенные до того, что местами сквозило нагое тело. Не описать словами, как ей было тяжело. По ее лицу струился холодный пот, еще более обильный, чем слезы. Заметив, в каком она состоянии, Митиёри проникся к ней жалостью и нежностью. Он начал всячески успокаивать ее и утешать, но Отикубо не в силах была вымолвить ни слова.

Сгорая от стыда, девушка в душе винила во всем Акоги.

Наконец кончилась эта грустная ночь. Раздался крик петуха.

Митиёри воскликнул в тоске расставанья:

Всю ночь до рассвета

Ты только слезы лила…

Я полон печали,

И все ж ненавистен мне

Крик петуха поутру.

— Молю, отвечайте мне хоть иногда, а то я подумаю, что вы совсем дикарка, не знающая света.

И вдруг Отикубо невольно, словно в полузабытьи, прошептала:

Ты полон печали…

В устах моих замер ответ.

И вторит рыданью

Крик петуха поутру.

Утру я не скоро слезы.

Голос ее ласкал слух. До тех пор Митиёри был влюблен не слишком глубоко, но с этого мгновения полюбил по-настоящему.

— Экипаж прибыл! — донеслось с улицы.

— Пойди, доложи! — велел меченосец жене.

— Нынче ночью я прикинулась, будто ничего не слышу, значит, если я прибегу к ней так рано, она поймет, что я все знала. Подлый ты человек! Из-за тебя моя дорогая госпожа меня возненавидит.

В своей ребяческой досаде Акоги казалась ему еще милее прежнего.

— Ну что ж! Если госпожа твоя тебя возненавидит, то я еще крепче буду любить, — пошутил меченосец и, подойдя к окну комнаты Отикубо, подал условный знак, кашлянув два-три раза.

Митиёри быстро вскочил с постели и стал помогать Отикубо переодеваться в дневную одежду. Увидев, что девушка стынет от холода, потому что у нее нет даже тонкого платья хитоэ[16], он снял с себя свое и накинул ей на плечи. Отикубо до крайности смутилась.

Акоги между тем была в большом затруднении. Она не посмела дольше без всякого явного повода оставаться у себя в комнате и явилась к своей госпоже. Отикубо лежала на постели. Пока Акоги раздумывала, с чего бы начать разговор, прибыли два письма — и от ее мужа, и от Митиёри.

В письме меченосца говорилось:

«Несправедливо нападать на меня с такими жестокими упреками за то, что совершилось прошлой ночью без моего ведома. Вперед я не буду сопровождать молодого господина, если твоей госпоже будет грозить малейшее неуважение. Испуганная тем, что произошло вчера, ты боишься, как бы не случилось в будущем чего-нибудь еще худшего, и, верно, клянешь меня, думая: «Какой негодяй! Он мог обидеть даже мою кроткую госпожу!» Из-за этого мне стала несносной самая мысль о любовном союзе между нашими господами. Но как быть? Молодой господин шлет письмо. Надо дать на него ответ. Так уж в свете водится. А ты со своей стороны напиши мне обо всем, что тебя тревожит».

Акоги подала Отикубо любовное послание от Митиёри.

— Вот письмо к вашей милости. Странное дело, вчера я вдруг уснула крепким сном и не заметила, как наступило утро… Впрочем, вы, верно, думаете, что я ищу оправданий.

Акоги пыталась угадать, что на сердце у ее юной госпожи.

— Если б только я знала, разве я стала бы молчать! — всячески клялась она в своей невиновности, но ответа не было. Отикубо продолжала лежать неподвижно.

— Так вы все-таки думаете, что я знала! Какая жестокость! Я много лет служила вам верой и правдой. Неужели я решилась бы на такое бесчестное дело! Вас покинули одну дома, я пожалела вас, отказавшись от чудесной поездки, и вот награда! Вы даже не хотите слушать никаких оправданий. Если ваше сердце ничем нельзя тронуть, то как могу я служить вам? Уйду, куда глаза глядят! — плакала Акоги. Отикубо стало жаль ее.

— О нет, я не думаю, что ты об этом знала заранее. Все случилось так неожиданно, так внезапно! Но как ни велико мое отчаяние, к нему еще примешивается стыд, ведь он видел меня в таком жалком тряпье. Если б жива была моя матушка, разве могло бы со мной случиться такое несчастье? — говорила Отикубо, роняя слезы.

— Это сущая правда. У вас презлая мачеха. Наверно, господин сакон-но сёсё услышал о том, как она бессердечна, и проникся сожалением к вашей участи. Понимаю, каково у вас сейчас на душе. Но все же если только чувство молодого господина к вам останется неизменным, то радоваться надо тому, что случилось, а не плакать.

— Ах, на что я могу надеяться! Он видел меня в лохмотьях… Кто может полюбить такое пугало! А что скажет моя строгая мачеха, когда слухи дойдут до ее ушей? «Если она взяла себе мужа и собирается без моего ведома шить на чужую семью, — скажет мачеха, — то нечего ей оставаться в моем доме».

Увидев, в каком страхе находится Отикубо, Акоги стала ее успокаивать:

— Ну и пусть, вот еще беда! Что же вам, весь свой век, что ли, здесь мучиться! Да это счастье, если она вас выгонит! До каких пор можно терпеть! Разве не пугает вас мысль о том, что вам придется все время шить на ее зятьев?

Между тем посланец попросил дать ответ на письмо.

— Скорее прочтем это послание. Ведь слезами теперь горю не поможешь.

Акоги раскрыла письмо и показала его своей госпоже. Она пробежала его глазами, не поднимая головы.

Кто скажет, отчего

Люблю тебя сегодня по-иному?

Влюбленность прежних дней

Теперь ничто

Пред этой новою любовью.

В письме было лишь это стихотворение, и больше ничего. Отикубо не стала отвечать, сославшись на нездоровье.

Акоги написала меченосцу:

«Не по сердцу мне твои поступки. Что все это означает? Вчерашнее твое поведение отвратительно, подло, чудовищно! Ты обнаружил такую бездну душевной низости, что я не смогу доверять тебе в будущем. Госпожа моя так жестоко страдает, что до сих пор не может подняться с постели. Письмо молодого господина осталось непрочитанным. Мне так жаль мою госпожу! Душа надрывается глядеть на нее!»

Меченосец поспешил рассказать обо всем Митиёри. Тот не поверил, что он настолько противен девушке, а подумал, что она стыдится своего нищенского наряда, пожалел ее и еще больше затосковал по ней.

В тот же день он написал ей другое письмо:

«Отчего бы это? Вы по-прежнему суровы ко мне, а между тем моя нежность к вам все растет.

Все пламенней люблю,

А ты сказала ль «да»?