То, что ему надо было давать чаевые, оказалось для меня неожиданностью, и мне стало стыдно. Оправдываясь, я сказала ему, что мы с Виппи Берд – две простофили из глубинки и что в ближайшее время я заплачу ему то, что задолжала. Он ответил, что возить нас было для него сплошным удовольствием и что никаких денег не надо, потому что мы тогда прекрасно провели время. Все это он сказал искренне, в чем я убедилась, когда он вез меня из суда на вокзал и я пыталась сунуть ему кое-какие деньги. Денег он не взял и сказал, чтобы я лучше купила себе на них выпивку в клубном вагоне.

Он предупредил меня, что я не должна разговаривать с репортерами, осаждающими дом Мэй-Анны, но и без этих рекомендаций я знала, как надо общаться с этой братией, еще с тех времен, когда Бастер готовился к матчу на звание чемпиона. Когда мы подъехали, двое репортеров стояли прямо перед воротами. «Без комментариев», – заявила я им прежде, чем они успели открыть рты, но Томас объяснил, что эти двое – просто-напросто охрана, приставленная к дому Мэй-Анны от студии.

– Я очень рад, что вы приехали, миссис Эффа Коммандер, – сказал он, поднося мои чемоданы к парадному входу. – Сейчас всякие там разные советчики вьются вокруг мисс Стрит, словно мухи, и очень хорошо, что рядом с ней будет кто-то из ее настоящих друзей.

– Не только рядом с ней одной, но и рядом с Бастером тоже, – ответила я, помня наказы Виппи Берд, напоминавшей мне, что я еду помогать не одной только Мэй-Анне.

Она ждала меня в гостиной и в этот раз мало походила на королеву серебряного экрана. Глаза у нее были красные, на лице появились морщины, которых я не видела год назад, и вся она сильно исхудала: сейчас, на мой взгляд, она весила не больше девяноста фунтов. Она была взвинчена, то и дело вскакивала, начинала метаться по комнате и снова возвращалась на место, забывала в пепельнице недокуренную сигарету и начинала новую. «Что за черт, как ты выглядишь, Мэй-Анна!» – эти слова вертелись у меня на языке, но вместо этого я обняла ее и сказала, что раз Виппи Берд душой сейчас с нами, «несвятая Троица» снова в сборе. Находившийся там же агент Мэй-Анны Эдди Баум представил меня другому человеку, имя которого было Джим Макдональд и который оказался пресс-секретарем студии «Уорнер Бразерс». Втроем они обсуждали ее будущие показания в суде, а когда я спросила, где же адвокат, Эдди Баум ответил, что не хотел бы сейчас отнимать мое время, которое, он уверен, нужно мне, чтобы отдохнуть после долгой дороги. Мэй-Анна возразила, что в моем присутствии чувствует себя лучше, и, поскольку я приехала сюда из Бьютта не для того, чтобы отдыхать, я осталась, и мужчины просто перестали обращать на меня внимание.

– Так, с макияжем все ясно, теперь переходим к обсуждению гардероба. Предлагаю черный костюм – приталенный, но чтобы юбка была не слишком короткая, – сказал пресс-секретарь Джим.

– Мне кажется, лучше пусть будет платье, можно даже с белым воротником – своего рода намек на невинность, а? – ответил Эдди и погладил руку Мэй-Анны. Она отдернула ее и прижала к груди.

– Нет-нет, это только собьет публику с толку, да и в дальнейшем, если мы уже используем этот прием, она не сможет сыграть Жанну д'Арк. Она ни в коем случае не должна выглядеть так, словно она готовится к роли Девы Марии. Это могло пройти сразу после «Новичков на войне» или перед «Прегрешением Бэбкок», но сейчас это ни к чему.

– Так вы думаете у меня есть шансы выпутаться? – спросила Мэй-Анна.

– Еще какие, если только будешь держать себя в руках, – ответил Эдди. Он примостился на подлокотнике ее кресла и склонился к ее плечу.

Мэй-Анна кивнула.

– А шляпка? – спросила она. – Может быть, подойдет маленькая черная с вуалеткой?

Она встала, немного походила по комнате и села в другое кресло.

– Никаких вуалей – лицо должно быть полностью открыто, на нем будут фокусироваться объективы камер. В кадре шляпка будет слишком бросаться в глаза. Нужно что-то другое, например обруч, или не знаю что – можешь придумать сама. Ты даже можешь открыть новое направление в моде, – сказал Джим.

Потом они стали обсуждать ее обувь, сумочку и то, должен ли быть кружевным или нет платок, которым она будет промокать глаза, и сошлись на кружевном.

– Не забывай, если ты заявишь, что Риди был педерастом, то окажешься в незавидном положении, – сказал Джим. – Ты меня слышишь? Проснись! Называй его – «падший кумир». Скажешь «педераст», и они тебя разорвут. «Падший кумир», ты поняла?

Мэй-Анна кивнула.

– Строго держись сценария и ни шага в сторону. Ты сама тоже надеешься на капельку их сочувствия, – продолжал Эдди, – ведь это был несчастный случай. Именно в этом твой шанс – шанс, что ты выйдешь сухой из воды. Если покажешь, что сочувствуешь Бастеру, то считай, ты погибла.

– Она обязана ему жизнью, – встряла я.

Конечно, им меньше всего было нужно, чтобы я прерывала их разговор, но раз он так повернулся, то я не могла не вмешаться. Все, что они говорили, было не то и не так.

– Какого черта ей думать еще и об этом? – воскликнул Эдди. – Мы сейчас думаем, как спасти величайшую актрису нашей страны.

– И вы не собираетесь ничего предпринимать для спасения Бастера? – спросила я.

– А, да ваш приятель, считайте, уже спекся, во всяком случае, его карьера закончена. Вам что, нужно, чтобы и Марион пошла на дно с ним вместе? Да вы просто спятили, мэм.

Я посмотрела на Мэй-Анну, но она, не глядя в мою сторону, достала из пачки еще одну сигарету и закурила. Все молчали. Через некоторое время наши взгляды встретились, она пожала плечами и сказала:

– Знаешь, Эффа Коммандер, я страшно устала, поэтому я и попросила тебя приехать. Мне нужно опереться на друга.

– Мне кажется, что Бастеру сейчас тоже хотелось бы опереться на друга, – сказала я.

– Я готова, но просто ума не приложу, что могу для него сделать, – сказала она.

После такого заявления я сочувствовала ей уже далеко не так сильно, как ему. В конце концов, Бастер спас ее, а она, как видно, не намеревалась платить ему тем же.

– Что ты можешь для него сделать? Я скажу тебе, что ты можешь для него сделать! – ответила я, и двое мужчин изумленно уставились на меня. – Ты можешь рассказать на суде всю правду.

– Ах, правду, всю правду! – воскликнул Джим и как-то по-дурацки хохотнул. – А что такое вообще правда? К тому же есть правда и правда. Например, правда то, что ваш друг Бастер оказал обществу большую услугу, избавив его от подонка Риди – алкоголика, педераста и наркомана, и я очень сочувствую бедняге Бастеру, у которого сейчас такие проблемы из-за того, что он шлепнул эту мразь. Но правда и то, что карьере Марион Стрит конец, если она позволит себе верещать в защиту своего друга, потому что этим она замарает себя вместе с ним. Вы когда-нибудь слышали, как накрылась карьера Толстяка Арбукле? Вы хотите, чтобы карьера вашей подружки накрылась точно так же?

– В данном случае речь идет не только о моей старой подружке, но и моем старом друге тоже, и все, чего я хочу, – это спасти его от тюрьмы. У меня голова идет кругом от чепухи, которую вы тут несете.

– Да ты вообще кто такая? – окрысился Джим. – Ты что, юрист с опытом судебной защиты по делам об убийствах?

Я пожалела, что Виппи Берд сейчас не со мной, уж она нашлась бы, как ему ответить.

– Ну так, мэм, пойдите лучше напишите друзьям пару открыток, – сказал Эдди. – Или, может, организовать для вас экскурсию по студии?

– Я хочу только быть рядом с Мэй-Анной, больше ничего, – ответила я.

Мэй-Анна грустно поникла головой, потом протянула руку, взяла со стола полупустую уже бутылку с джином и, наполнив стакан, выпила его тремя глотками и снова наполнила. Виппи Берд как-то сказала, что в Голливуде все опьяняет – и воздух, и люди, а теперь я собственными глазами видела, как, собственно, это происходит.

– Пожалуйста, Эффа Коммандер, – сказала Мэй-Анна.

Я не поняла, о чем она меня просит, но зато прекрасно поняла, что они совершенно не намерены слушать меня и что мое вмешательство только огорчает Мэй-Анну. Кроме того, у Бастера уже был адвокат, который, конечно, и без меня прекрасно знал, что надо делать. Мне оставалось только уйти.

– Ладно, – сказала я. – Схожу съем мороженого.

Мужчины кивнули.

– Не ходи пешком, возьми машину, – попросила Мэй-Анна.

Томас отвез меня до той самой аптеки, где некогда началась карьера Ланы Тернер, и там я пригласила его вместе со мной угоститься мороженым. Для него я взяла черное шоколадное с зефирной коркой и мятным сиропом, а себе белое сливочное под сиропом из шоколада с ванилью. Я сочла, что раз он меня возит, то будет правильно, чтобы за угощение заплатила я.

Я больше даже не пыталась заговаривать с Мэй-Анной о ее будущих показаниях в суде, понимая, что все попытки будут бесполезны. Более того, я даже пыталась отвлечь ее: вспомнив наши детские развлечения, поселилась у нее в спальне и расчесывала ей волосы, а она делала мне завивку. Я почти все время ходила в ночной рубашке, а она – в своих шелковых пижамах, и, расчесав волосы, мы переходили к покраске ногтей, только на этот раз пользовались не дешевым лаком, как в детстве, а каким-то особенным составом, специально приготовленным для Мэй-Анны. Мы все время пили бурбон и закусывали шоколадным попкорном, который приготовила я, – в общем, все было совсем как прежде, вот только Виппи Берд с нами не было.

Но поскольку я приехала не к одной только Мэй-Анне, однажды я попросила Томаса отвезти меня к городской тюрьме и попросила дать мне свидание с Бастером, но охранник сказал, что сейчас к нему посетителей не пускают. Я соврала, что я его сестра, но он ответил, что все так говорят, и мне так и не удалось увидеться с Бастером до суда, но на суде я сидела в первом ряду прямо напротив него. Он не знал, что я поселилась у Мэй-Анны, и, увидев меня, широко улыбнулся, а я лишний раз порадовалась, что приехала, так как почувствовала, что здесь я его единственный настоящий друг.

Судебное слушание было таким долгим, что, казалось, не кончится никогда, и я уже начала путаться и забывать, о чем шла речь в предыдущие дни, и поэтому начала записывать все в блокнот, чтобы Виппи Берд могла потом прочесть, пока наконец для дачи показаний не вызвали Мэй-Анну, и этот день показался мне наиболее ярким и запоминающимся из бесконечной серой череды однообразных дней. Надо сказать, что это был первый и последний раз, когда она явилась в суд, потому что студия настояла, чтобы она держалась в тени. Кроме того, где бы она ни появлялась, вокруг нее сразу начинала собираться толпа, а в своем нынешнем состоянии она просто не могла этого вынести. Я ехала в суд с ней вместе и видела, как она возбуждена, – словно в тот день, когда мы должны были посетить благотворительный чай на Западном Бродвее. Едва мы открыли дверцу автомобиля, нас ослепили вспышки фотокамер, словно это была какая-нибудь кинопремьера. Виппи Берд потом показывала мне фотографию в «Монтана стандард», где позади Мэй-Анны видна я, только про меня там ничего не было написано.

На суде она вела себя в точности так, как ей предписывали, – слегка всплакнула и утерла глаза кружевным платком, а затем поведала, что Риди начал избивать ее, и она побежала в спальню за пистолетом, и что потом вдруг появился Бастер, они с Риди начали бороться, и пистолет выстрелил. Но она ни словом не обмолвилась, что мистер Риди был наркоманом и гомосексуалистом, и я не осуждаю ее за это, ведь она поступила так по настоянию студии.

Прокурор заявил, что Мэй-Анна лжет с целью выгородить Бастера, который-де ее запугал, и назвал Бастера ревнивым маньяком и алкоголиком, виновным в умышленном убийстве английского героя-инвалида.

Суд присяжных взял день для совещания и, вернувшись на следующий день, объявил свой вердикт: Бастер виновен в непредумышленном убийстве. Позже один из присяжных дал интервью, в котором сказал, что Бастер сам себе сильно навредил, отказавшись давать показания, и выразил удивление, что Мэй-Анна не проводила в суде каждый день, выручая своего друга, если все сказанное ею правда.

Решение суда Бастер принял, как подобает настоящему чемпиону, – без единой жалобы. Он ведь и прежде никогда не жаловался, если кто-то обманом вырывал у него победу, не жаловался и теперь на несправедливость правосудия. На прощание он обнял меня и просил не беспокоиться за него. Я ответила, что на моем месте должна была быть Мэй-Анна, но он ответил, что это неважно, ведь он знает, что поступил правильно. Он еще раз обнял меня, хотя полицейские уже тянули его прочь.

– Вы с Виппи Берд – лучшие друзья Мэй-Анны, и сейчас вы нужны ей, как никогда, – были его последние слова мне. – Кто-то ведь должен за ней присмотреть, пока я буду далеко. И не надо ее осуждать – она сделала все, что могла.

Видно было, что ее судьба волнует его гораздо больше его собственной, а ведь его ждала тюрьма. После я передала его слова Виппи Берд, и она ответила, что он всегда был готов разбиться в лепешку за Мэй-Анну, вот наконец и разбился.