– Проходите, пожалуйста, – сладким голосом сказала Джорджия, сопроводив свои слова жестом.

Социальный работник быстро вошел и осмотрел квартиру. Джорджия следила за ним и понимала, о чем он думает: чистый, ухоженный дом небедного человека.

– Меня зовут Марк. Марк Левайн.

– Приятно познакомиться, Марк.

Ну о-очень приятно, что ты, черт бы тебя побрал, ввалился ко мне домой, чтобы судить меня.

– Могу я предложить вам какой-нибудь напиток? Есть кофе, чай, виноградный сок, апельсиновый сок, персиковый сок, грейпфрутовый сок, вода из-под крана, вода из бутылки, газированная вода, «Гаторейд»[74]…

– Стакана воды будет достаточно, благодарю вас, – сказал он.

Джорджия пошла на кухню и открыла дверь холодильника до отказа, демонстрируя его изобилие. Она видела, что социальный работник заметил это, и, вынув графин с фильтром, налила два стакана воды.

– Разговаривать нам будет удобнее в гостиной, не правда ли, Марк?

– Да, конечно.

Они прошли в гостиную и сели. Джорджия подумала, нужно ли класть на кофейный столик картонные подстаканники. Варианта было два: Марк мог решить, что она хорошая мать, потому что уделяет внимание деталям, или что она плохая мать, потому что уж больно мелочно-дотошная. Все-таки она решила положить подстаканники, после чего, прихлебывая воду, откинулась на спинку дивана и посмотрела на Марка Левайна.

– Я знаю, что для вас это был особенно трудный жизненный период, – осторожно начал он. – И постараюсь относиться к вам с максимальным пониманием, хотя мне и придется задать вам несколько вопросов личного характера.

– Спрашивайте, – бодро откликнулась Джорджия.

Какой гад!

– Ну, для начала всегда полезно узнать о ваших отношениях с бывшим супругом. На каком уровне они находятся на данный момент и как вы разговариваете с детьми об их отце.

Отношения у нас обалденные. Именно поэтому ты и торчишь сейчас в моей квартире, решая, оставить мне моих детей или не стоит.

– Ну, учитывая сложившуюся ситуацию, я считаю, что мы с ним ладим исключительно хорошо. Я поощряю его встречи с детьми. И раньше, и сейчас я готова заключить с ним соглашение об официальной опеке.

Марк заглянул в свои записи.

– Он утверждает, что у вас какие-то проблемы с его новой подругой.

Внутри у Джорджии что-то ёкнуло, и она поспешила сделать глоток воды.

– Ну да, она очень молода, и они совсем недавно познакомились. – Подняв на Марка Левайна свои широко открытые глаза, Джорджия бросила на него невинный взгляд. – Любая мать стала бы беспокоиться, разве не так?

Марк Левайн кивнул и, снова заглянув в свои записи, осторожно продолжил:

– Ваш муж указал, что вы называли ее «шлюхой». И еще «дешевкой из сточной канавы».

Джорджия впилась в него неподвижным взглядом. Ах, так вот оно как, придурок?!

– Мистер Левайн, вам доводилось когда-нибудь разводиться? – спросила Джорджия, стараясь, чтобы ее голос звучал как можно более нейтрально и спокойно.

– Увы, да. К моему большому сожалению.

– Тогда вы должны понимать, что в таких случаях бывает период – небольшой и достойный сожаления, – когда нас переполняют эмоции. Когда мы можем сказать или сделать что-то такое, в чем потом будем раскаиваться.

– Разумеется, – ответил Марк Левайн со своей неизменной натянутой улыбкой.

Он принялся снова просматривать свои записи, в то время как Джорджия мысленно сверлила взглядом ему дырку в голове.

– А эти ваши чувства, возможно, даже обида на его новую девушку… Вы говорили об этом при детях?

Джорджия ответила мгновенно:

– Ну конечно же нет. Даже самые… ну, не знаю… малообразованные родители сейчас знают, что при детях никогда нельзя говорить плохо о супруге или о его друзьях.

– Да, конечно, – деликатно сказал Марк, переводя дыхание. – Поэтому, когда ваш муж говорит, что Бет назвала его подругу «дешевой бразильской шлюхой», означает ли это… – Тут Марк Левайн запнулся, не зная толком, как закончить свой вопрос. Да и стоит ли его заканчивать вообще.

– А вот это полная ложь, – бодро солгала Джорджия. – Которая лишь показывает, на что готов пойти мой бывший муж, чтобы изобразить меня мстительным, не контролирующим себя чудовищем. – Она с возмущенным видом вскочила с дивана, упершись руками в бедра. Потом опустила их. Потом снова подбоченилась. – Неужели я похожа на человека, который может назвать другую женщину «дешевой шлюхой» в присутствии собственной пятилетней дочери?!

Марк Левайн внимательно оглядел ее с ног до головы и ничего не сказал.

И тут началось. Джорджию понесло.

– Или вы думаете, это не больно, когда твой муж, с которым ты прожила двенадцать лет, вдруг решает поломать ваш брак, развалить семейный очаг и начать встречаться с женщиной, которая младше его почти на пятнадцать лет? С женщиной, которую он хочет познакомить с твоими детьми, чтобы гулять вместе с ними в парке, или, может быть, покупать китайскую еду в Чайна-тауне, или ходить в кино как одна большая счастливая семья. – Она взволнованно ходила по комнате кругами, то перед Марком Левайном, сидевшим на диване, то у него за спиной.

– Как будто это совершенно нормально, когда он один день живет с женой и детьми, а на следующий делает финт вроде «Эй, детки, пардон, но сегодня я хочу встретиться со своей новой подружкой». Это приемлемо, по-вашему? А я тем временем просто пытаюсь знакомиться с мужчинами, чтобы найти приличного человека соответствующего возраста, которого однажды – очень и очень нескоро, когда с моими детьми не будет никаких проблем – я, может быть, приведу домой, чтобы познакомить его с ними. И меня еще за это критикуют. Осуждают. А теперь скажите мне, мистер Левайн, это справедливо?

Марк снова промолчал.

– Нет, правда, мистер Левайн, неужели вам кажется, что мой муж ведет себя, как человек чувствительный и понимающий нужды своих детей? Не смахивает ли это на то, что на почве секса у него несколько затуманилось сознание, потому что он каждую ночь по три раза тр. хается с какой-то бразильской шлюхой?

Тут Джорджия наконец опомнилась и остановилась как вкопанная. Марк Левайн опустил ручку и поднял на нее ничего не выражающий взгляд.

– Я… я хотела сказать… Блин. Блин! Вот зараза… – Джорджия хорошо понимала, как это прозвучало со стороны. – Я имею в виду… я…

Она тяжело опустилась на диван и на минуту умолкла. Потом подняла на Марка Левайна глаза, полные слез.

– Вы должны меня понять. Это очень серьезный стресс для меня. Вы приходите сюда, задаете мне свои вопросы… Это выбило меня из колеи. А потом вы сами вбили мне в голову это слово – шлюха. Я хочу сказать, что вы первый сказали шлюха, это слово зафиксировалось у меня в голове, а когда я расстроилась – опа! – Джорджия сделала неопределенное движение поднятыми руками, чтобы проиллюстрировать, что она имела в виду под этим «опа!». – В общем, оно как-то само собой вырвалось.

Марк Левайн закрыл свой блокнот.

– Мне все абсолютно ясно. Должно быть, это действительно очень тяжелые для вас времена.

Судя по языку жестов Марка Левайна, было понятно, что увидел он уже достаточно на сегодня и намерен просто встать и уйти.

– Да, конечно. Я надеюсь, вы это понимаете. Мы говорим о моих детях. О том, будут ли мои дети жить со мной. Что может быть важнее этого? И может ли такая ситуация быть еще более стрессовой для меня?

Марк Левайн в очередной раз оставил ее вопрос без ответа. Он встал, чтобы уйти. Джорджии было нечего ему сказать. Оставалось пойти за веревкой и повеситься.

– Думаю, будет лучше, если я наведаюсь к вам в другой раз. И тогда я бы хотел поговорить с вами и вашими детьми. Не возражаете?

Джорджия осталась сидеть на диване без движения.

– Это было бы здорово, спасибо вам.

И Марк Левайн ушел.

Джорджия застыла, не в состоянии кричать или плакать, просто тупо уставившись в пространство. Просидев так добрых десять минут, она наконец встала. Не задумываясь, она прошла на кухню и открыла свой холодильник. Джорджия очень долго стояла перед ним и смотрела на его содержимое – молоко, хлеб, яйца, фрукты, овощи, газировку, жареную курицу и макароны с сыром. Потом она закрыла холодильник, тяжело прислонилась к дверце и горько заплакала.


Серена все делала по книжке: готовила из овощей пюре и салаты, находила рецепты таких блюд, как соус песто с добавлением семян конопли и паста из цукини. Температура приготовления не более сорока пяти градусов. Она тщательно проверяла, чтобы все овощи до единого были строго экологически чистыми, а потом еще не менее тщательно чистила их, добираясь до самой сути их сырой полезности.

Как я уже говорила, Серена знала, что частью ее обязанностей на этой работе было обеспечить ненавязчивость собственного присутствия в этом доме. Но теперь она пыталась вообще стать невидимой. Эта семья со всеми свалившимися на нее проблемами заслуживала, по крайней мере, некоторого уединения. Похоже, Роберт и Джоанна хотели сейчас только этого и, к счастью, вроде бы так и было. Пресса ничего не пронюхала, друзья не беспокоили, родственники не одолевали. Их лофт был, возможно, мрачноват, но все же это был оазис покоя. Поэтому Серена старалась быть невидимой феей, летающей на дальних подступах к их страданиям. Она кормила их, лелеяла, всячески поддерживала, причем зачастую они даже не вспоминали о том, что она находится рядом. А Серена старалась не оставлять следов своего присутствия, за исключением приготовленной еды, в которую она вкладывала всю душу. У нее сохранились кое-какие навыки после увлечения йогой, и Серена превратила работу на кухне в подобие медитации. Она представляла, как сила ее здоровья вливается в пищу, как целительная энергия, излучаемая кончиками ее пальцев, наполняет сырую еду магическими лечебными свойствами. Серена по-своему, с помощью оладий из цукини и пирожков с семечками подсолнуха, тихо и отчаянно пыталась спасти Роберту жизнь.

Но ей казалось, что ему ничего не помогает. С ее точки зрения, клацанье и щелканье установленного в квартире современнейшего медицинского оборудования было похоже на похоронный звон, а весь их великолепный лофт напоминал больничную палату. Судя по тому, что видела Серена, передвигавшаяся бесшумно, словно привидение, Роберту раз в неделю делали химиотерапию, от которой ему, похоже, было очень плохо. Любой нормальный человек в таком состоянии уже давно лежал бы в больнице, однако благодаря тому, кем он был и сколько у него было денег, они умудрились привезти больницу к нему на дом.

Серена приходила каждое утро в восемь, открывая дверь выданным ей ключом. Джоанна неизменно выходила ей навстречу и бодрым голосом говорила: «Доброе утро!» Серена улыбалась и как можно более жизнерадостно отвечала ей: «Доброе утро», после чего опускала глаза и уходила на кухню работать. Обе женщины довели этот ритуал до совершенства. Серена готовила ленч, обед и закуски для Роберта и Джоанны (которая также перешла на сыроедение, чтобы поддержать мужа), а потом еще отдельный обед для Кипа. Весь день она проводила на кухне, напоминавшей проходной двор, потому что, чтобы куда-нибудь попасть в этой квартире, обязательно нужно было пройти через кухню; но Серена никогда не поднимала глаз от своей работы, давая понять, что все происходящее здесь ее не интересует.

Однако в тот день, где-то в половине третьего, когда Серена делала пассы руками над побегами брокколи, читая молитву и медитируя над ними, к ней на кухню вошла Джоанна; лицо у нее было мертвенно-бледное, а голос дрожал.

– Простите, Серена, я бы никогда вас об этом не попросила, но Роберту стало трудно дышать. Сиделка уже в пути, но я думаю, что в такой момент мне нельзя отлучиться. Я знаю, что это не входит в ваши обязанности, но не могли бы вы сегодня забрать Кипа из школы? Всего один раз?

– О, конечно, могу. Конечно, – ответила Серена, сразу же начав снимать передник. – Школа на Десятой улице, если не ошибаюсь?

– Да. Обычно Кип выходит на крыльцо ровно в три. Но если он увидит там вас, он может… может занервничать, так что не могли бы вы…

– Я скажу ему, что все в порядке, просто вы сейчас очень заняты.

– Спасибо. Большое вам спасибо, Серена, – произнесла Джоанна, с облегчением опустив веки.

Серена воспользовалась этим моментом, чтобы посмотреть Джоанне в лицо, чего почти никогда себе не позволяла. Это была красивая женщина, с натуральными иссиня-черными волосами, белой, похожей на фарфор, кожей и несколькими, совершенно очаровательными, веснушками на носу. Выглядела она ужасно усталой. Серена быстро надела пальто и вышла на улицу.

Пока Серена шла к школе, она думала о том, как ей разговаривать с Кипом. Она не понимала восьмилетних мальчишек, да и, нужно сказать, не очень-то их любила. Каждый мальчик в возрасте от семи до тринадцати, с которым ей доводилось общаться, представлялся ей спутанным клубком из крайней необщительности, амбиций супергероя и маниакального увлечения компьютерными играми. Но кому какое дело до этого, кроме их матерей, чей долг – с помощью доброты и нежности бороться со всеми этими тараканами в голове, чтобы потом можно было спать спокойно, зная, что из твоего отпрыска не вырастет какой-нибудь хулиган или насильник.