Линда Джейвин - Легкое поведение

Моррисон промокнул лоб носовым платком. Было двадцать седьмое марта. За прошедшие несколько недель он не написал ни строчки — и не то чтобы его редактор это заметил, ведь Белл поручил ведущему корреспонденту «Таймс» лишь отслеживать работу его коллег на местах. Но хотя Моррисон и был унижен подобным заданием, он пытался сохранить лицо. Будучи журналистом до мозга костей, он знал, что, если держать руку на пульсе, горячий материал обязательно всплывет.

— Боюсь, ничего не получится, мне надо нанести несколько визитов. Я слишком пренебрег своими обязанностями… — Впрочем, в его голосе не было ни твердости, ни уверенности.

Мэй потерлась ступней о его ногу:

— Но ты ведь не собираешься начать прямо с сегодняшнего вечера.

Если кто и шанхаирован, так это я. Моррисон сдался без боя.

По пути в отель Мэй заметила:

— Знаешь, я готова поклясться, что видела твоего боя. Он заходил в чайную, как раз когда мы выходили.

— В самом деле? Полагаю, это популярное место. Интересно только, почему он не подошел и не поздоровался.

— Наверное, не хотел нам мешать. А может, это и не он был. Для меня они все на одно лицо, точно так же, как мы для них. К тому же я не присматривалась. Меня занимали куда более интересные мысли.

— Например?

— Например, как бы попробовать заняться этим в экипаже. — Она прикрыла одеялом их колени. Ее пальцы устремились к пуговицам на его брюках.

На следующее утро Моррисон пригласил Мэй на экскурсию по городу. Он предложил начать с фортов Вусуня, где он осмотром экспозицию полевых орудий и сделал для себя немало заметой. Потом они зашли в церковь, где, как она слышала, миссионеры рисовали фрески Иисуса и его апостолов в китайских одеждах, да еще со свиными хвостами.

Шанхай предлагал массу развлечений. Мысленно планируя серию визитов, которые ему нужно было во что бы то ни стали совершить до ужина, Моррисон с удовольствием исполнял пеший дивертисмент.

Он был благодарен Мэй за то, что она держала свое обещание и больше не заводила с ним разговоров о любовниках. И пусть рассказы о прогулке в экипаже, запряженном четверкой лошадей, или вечеринке по случаю Дня святого Валентина в Палм-Нолл получились слишком короткими, он только радовался этому, хотя другие мужчины и присутствовали в них незримым фоном. Но Моррисон был человеком практичным: призраков он не признавал и видеть их, разумеется, не желал.

Его планы всерьез вернуться к работе постигла участь брюк, затерявшихся на просторах ее постели. И все равно он чувствовал себя как никогда молодым и счастливым.

— Если бы только это могло длиться вечно, — невольно вырвалось у него.

Мэй слегка прищурилась.

— Эрнест, милый, — промурлыкала она, — почему это не может длиться вечно? — И поцеловала его сосок. Ее локон, мягкий и душистый, приятно защекотал живот.

В тот вечер, вернувшись к Блантам, Моррисон записал в своем дневнике: «Бездумно прожигаю время. Ее близость вдохновляет меня. Голова идет кругом от возбуждения. Я чувствую, что моя нежность к ней перерастает в нечто более глубокое и сильное. Мы с ней совершенно разные, и тем не менее… меня влечет к ней неумолимо. Сейчас мы близки, как никогда. Полное счастье, без единого пятнышка».

Он перечитал написанное и промокнул чернила, прежде чем закрыть дневник. Действительно, без единого пятнышка. Он ведь ни на йоту не продвинулся в работе.

Мучаясь от сознания собственной вины, Моррисон задался вопросом, как там справляется Лайонел Джеймс.

— Говорят, Япония слишком маленькая страна. Она не выдержит финансового напряжения затяжной войны, — заметил Дюма. Он только что приехал в Шанхай с коротким визитом и пришел к Блантам на чай с Моррисоном.

— Такие же сомнения высказывались десять лет назад, в начале китайско-японской войны. Я рад тебя видеть, старина.

Дюма в ответ сверкнул улыбкой. Кожаный диван заскрипел под его тяжестью, когда он развернулся, чтобы осмотреть убранство гостиной. Среди изысканных китайских ширм, французских антикварных часов и других приобретений, отражающих вкус миссис Блант, нашлось место и для охотничьих трофеев мистера Бланта — слоновьей ноги, служившей стойкой для зонтов, медвежьей шкуры и голов тигра и антилопы на стене.

— Гостиная Блантов вполне соответствует моим ожиданиям. Хотя мне и не по душе, что за мной наблюдает тигр. Я чувствую себя добычей. А мне этого дома хватает.

— Как поживает миссис Дюма?

— В полной боевой готовности. Во всяком случае, такой я оставил ее, уезжая из Тяньцзиня, и, дрожа от страха, ожидаю застать по возвращении. Недавно она открыла для себя клитор. — Дюма погрузился в задумчивое молчание.

— Продолжай.

Дюма вздохнул:

— Она стала невозможно озабоченной сексом. О, не смотри на меня так. А где же твои хозяева?

— У миссис Мадхёрст, там последняя репетиция какой-то домашней театральной постановки, — ответил Моррисон, втайне радуясь тому, что не услышит новых откровений. — Говорят, будет не хуже, чем «Телохранитель короля».

— А хуже и быть не может. Я твой должник, Джордж Эрнест.

Дюма пустился в рассказы о своей недавней поездке в Ньючанг. Там он узнал, что некий бессовестный торговец оружием продал русским 4200 порций германского пороха, не содержащего кордит.

— Я сомневаюсь, что им можно будет заряжать пушки Армстронга, — сказал он, и Моррисон одобрительно кивнул.

Потом они обсудили арсенал, который китайцы сооружали в Вуху, и Дюма не преминул заметить, что продажи пороха и амуниции японской армии уже принесли британским фирмам тысячи фунтов прибыли.

— О, совсем забыл, — спохватился он. — В Ньючанге мне встретился еврейский хирург, дезертировавший из русской армии. Так вот, он уверяет, что по меньшей мере сорок тысяч царских рекрутов — евреи. Их насильно вытаскивают из штетлов[28] и гонят на войну. Он говорит, что евреи нарочно наносят себе увечья, выкалывают глаза и режут сухожилия, только чтобы не служить в армии, поскольку русские офицеры относятся к ним по-свински. Эйвин говорит, что издеваться над евреями — первая забава на Руси. Кстати, поляки и другие рекруты скорее откусят палец еврею, воюющему на их стороне, чем станут стрелять в японца. Евреи, как он рассказывает, идут на войну с холщовыми мешками, которые их матери набивают хлебом, селедкой и куриным жиром — у них это называется смальц — и колбасой. «Бог запрещает нам есть языческое мясо, пока мы воюем с японцами на стороне царя» — так он сказал и сплюнул для пущего эффекта. После чего выдал старинное еврейское ругательство: «Пусть лук прорастет из их пупков».

Моррисон хмыкнул:

— Как ему удалось сбежать из армии?

— На это его подвигла другая еврейская заповедь: «Человек должен остаться живым, хотя бы из любопытства».

— Это подтверждает все, что я знал о русской армии, не говоря уже о евреях, — сказал Моррисон. — Прибавь сюда водку, отсутствие дисциплины, диких казаков, и картина будет полной. Тем не менее… ты читал отчет Джеймса о бомбардировке японцами русского флота во Владивостоке?

— Во всех красочных подробностях. Русские матросы, разорванные снарядами; бегство из боевой рубки; два русских кочегара, спрыгнувших за борт и взятых в плен японцами. Они оказались единственными выжившими, если не считать еще двоих раненых, и это из пятидесяти пяти человек команды.

— Но потрепанный русский флот по-прежнему в силе. Как передает Джеймс, достаточное количество русских кораблей сумело вырваться из-под обстрела и довольно эффективно патрулирует проход в залив. Это сведения, полученные им от японской разведки. Ему удалось подобраться к своим источникам, несмотря на то, что совсем рядом идут бои.

— Вскоре я собираюсь снова прогуляться на север. Если хочешь, можешь присоединиться. Министерство обороны просит, чтобы я туда съездил, и моя жена, несмотря на проснувшийся интерес к супружеским обязанностям, не особо препятствует.

Я должен ехать.

— У меня еще есть дела в Шанхае. Боюсь, что так скоро мне не выбраться.

— Могу я спросить, как дела на другом фронте?

— Не понимаю, о чем ты.

— Не забывай, что я присутствовал при первом сражении.

— А… вот ты о чем. По правде говоря, большую часть времени я провожу в разъездах, мотаясь между мнимым и фактическим местами проживания. Не могу сказать, что испытываю умиротворение. Ведь она живет по принципу hors de vue, hors d'esprit[29] и я был бы глупцом, если бы забыл об этом. И все-таки надежда не оставляет меня. Девушка с лучистыми глазами в последнее время, скажем так, исключительно последовательна в своих чувствах.

Дюма выслушал его с видом человека, который, даже если и подумал иначе, не осмелился бы произнести это вслух.

— Кстати, сегодня она приглашала нас обоих на скачки. Ты сможешь сам увидеть, что между нами происходит.

Прибыв на ипподром, они оба смогли увидеть то, что было между Моррисоном и Мэй. А именно: практически все мало-мальски достойное мужское население китайского побережья и даже его недостойные представители. Ибо Моррисон и Дюма застали девушку в эпицентре того, что можно было бы назвать мужским водоворотом. Поклонники кружили вокруг нее, добиваясь внимания. Ближний круг составляли: лысый и очкастый Пол Боулз из «Ассошиэйтед пресс»; хитрый старикан Честер Голдсуорт, который, как узнал Моррисон, был так же, как и Рэгсдейл, связан с ее отцом по Республиканской партии; вездесущий красавчик Мартин Иган, а рядом с ним не кто иной, как сам Джек Лондон; Цеппелин без невесты и еще с десяток развязных хлыщей, невежд и прочих мерзких типов. Даже капитан Тремейн Смит — кто бы мог подумать? — был здесь. Только преподобного Нисбета не хватало. «Но ему тоже хватило», — усмехнулся про себя Моррисон, завершая мрачную инвентаризацию. Джеймсона он предпочел не учитывать. Миссис Рэгсдейл слонялась поблизости в компании других дам, и ее лицо выражало обеспокоенность.

— Боже правый, — сказал Дюма. — Враг не дремлет.

Боулз, Иган и Лондон, похоже, добились самых больших успехов в борьбе за внимание дамы. Они работали единой командой: Лондон выступал рассказчиком, Иган его подзадоривал, а Боулз изображал благодарную аудиторию. Веселый хохот Мэй взрывался в воздухе фейерверком, который искрился и угасал, загораясь вновь с каждой свежей остротой ее обожателей. Чистая провокация. Она была так увлечена своим окружением, что, казалось, даже не заметила Моррисона; а если она и высматривала его или ожидала, то это не бросалось в глаза.

В своей книге «Настоящий китаец» Голдсуорт много рассуждал о концепции лица, mien-tse. Задумавшись сейчас о своем mien-tse, Моррисон пожалел о том, что не расписал Дюма свои отношения с Мэй в более шутливом ключе. Зубная боль, дремавшая все эти дни, заявила о себе во всю мощь.

— По крайней мере, она хранит верность прессе, — резюмировал Дюма.

— Меня утешает лишь то, что она не зачахнет от одиночества, когда я уеду. Что случится очень скоро. Пусть лук… как там у них говорится?

— Пусть лук прорастет в их пупках.

— Точно. Давай, пока она не заметила нас и не заставила присоединиться к этому малоприятному сборищу, отправимся на поиски мужчин, которые еще не превратились в металлические опилки перед ее магнитом. Попытаемся выведать какую-нибудь информацию, желательно достоверную, что редкость для Шанхая, где порядок и точность не в почете. Я потратил столько времени зря в этом бесполезном городе. — Моррисон плохо сыграл безразличие. Впрочем, он знал, что провести Дюма в любом случае невозможно.

Выстрел стартового пистолета и последовавший за ним шквал визга и криков осложнили их миссию, поскольку всеобщее внимание было приковано к треку. На поле смешались крепкие китайские пони, норовистые арабские скакуны, индийские полукровки, английские верховые лошади, крепкие австралийские жеребцы. Китайские пони скакали галопом, опустив голову и не разбирая направления. Когда они расползлись по всему полю, пугая остальных, в забеге возникла путаница. В конце концов австралиец на лошади, принадлежавшей Королевскому уэльскому фузилерному полку, вырвал победу у английского тайпана[30], участвовавшего в скачках за свой счет. Памятуя о том, что тайпан только что крутился возле Мэй, Моррисон не без удовольствия проследил за суровым взглядом его жены, которая наверняка выявила причинно-следственную связь между легкомысленным поведением мужа и его проигрышем.

— Пойдем, — пробормотал Моррисон, обращаясь к Дюма. — Я устал от развлечений.

Они уже подходили к воротам, когда ему на плечо легла чья-то легкая рука и нежный голос прошептал на ухо:

— Дорогой. Я так ждала тебя. Они все мне надоели. А… полковник Дюма, — добавила Мэй с милой улыбкой, — как приятно снова вас увидеть.