Линда Джейвин - Легкое поведение

Моррисон почувствовал, как по щекам расползается румянец — этот врожденный дефект белолицых. Он всегда завидовал способности американцев принимать комплименты как должное. Сам он не то чтобы испытывал отвращение к комплиментам, но где-то в глубине его австралийской души сидело нечто, заставляющее его поеживаться от лестных слов. А то, что они слетали с соблазнительных губок мисс Перкинс, смущало его еще больше. Ведь это он должен был восхищаться ею, но теперь вынужден был молчать, поскольку его запоздалый ответный комплимент, скорее всего, покажется неискренним.

— Как раз, когда я была в Пекине, несколько недель назад, — продолжала она, — я попросила мистера Джеймсона пригласить вас на ланч, который он устраивал в мою честь. Каково же было мое разочарование, когда вы прислали записку, что не сможете присутствовать. — Ее ресницы азбукой Морзе отстучали разочарование.

Моррисон похолодел от ужаса. К. Д. Джеймсон, этот зануда, старый пьяница, подвизавшийся и в коммерции, и в горном деле, и в журналистике, давно сидевший в Пекине, постоянно зазывал его в гости. Моррисон упорно отклонял его приглашения, выражая сожаление.

На этот раз его сожаление было искренним.

— Если бы только он сообщил мне, что там будете вы, и передал мне вашу просьбу, я бы ни за что не отказался.

— Мистер Джеймсон заверил меня, что все это он вам передал… — округлила глаза мисс Перкинс.

— Мне безумно жаль. Но я не припоминаю…

Онанист чертов, подумал Моррисон, уверенный в том, что Джеймсон ни словом не обмолвился о мисс Перкинс. Впрочем, он понимал, что сейчас не стоит рассуждать о грехах его старого знакомого, коих было не счесть.

— Мистер Джеймсон объяснил, какой вы занятой человек, доктор Моррисон, так что, прошу вас, не принимайте это близко к сердцу. О, боже! — На ее лице отразилось беспокойство, отчего она показалась еще прелестней. — Вы стали просто пунцовым. Должно быть, здесь слишком натоплено.

Чтобы в Северном Китае, да еще зимой, в помещении было «слишком натоплено» — такого просто быть не могло. Моррисон ощущал, как горячий румянец расплывается по ушам. Он достал из кармана носовой платок и промокнул лоб.

— Мэй, дорогая, у доктора Моррисона есть куда более важные дела, чем встречи с юными леди, — напомнила миссис Рэгсдейл.

— Нет, нет, вовсе нет, — поспешил возразить Моррисон, погружаясь в неуклюжее смущение.

Миссис Рэгсдейл, не обращая внимания на его состояние и позабыв о том, что тема разговора давно сменилась, вновь вернулась к панегирикам:

— Мэй, дорогая, ты, возможно, не знаешь, но, когда все решили, что доктор Моррисон погиб при осаде, «Таймс» опубликовала потрясающий некролог. А уж как красиво они отдали дань памяти… — В ее глазах блеснули слезы.

— И что самое приятное, мой друг смог насладиться подобным вниманием при жизни, — фыркнул Дюма.

Мисс Перкинс хихикнула:

— И что там было?

— О, я не могу припомнить в точности, — смутился Моррисон. — По правде говоря, он мог воспроизвести тот некролог наизусть. «Ни одна газета никогда… не имела такого преданного, бесстрашного и талантливого корреспондента, как доктор Моррисон… он воплощал в себе лучшие традиции английского миссионерства…». — Моих родителей это, конечно, здорово подкосило, а у меня на родине, в Джилонге, даже приспустили флаги. Но как остроумно заметил однажды ваш Марк Твен, слухи о моей кончине оказались сильно преувеличены. Так что, можно сказать, в загробной жизни я пребываю в добром здравии.

Смех мисс Перкинс показался музыкой.

Возможно, это и есть загробная жизнь. Только на небесах обитают такие ангелы.

Метрдотель, пряча нетерпение под подобострастной улыбкой, воспользовался паузой в разговоре и сообщил джентльменам, что их столик готов.

Моррисон нехотя проследовал за Дюма и мэтром в вынужденную ссылку.

Но стоило ему опуститься на стул, как он тут же вскочил, снова подбежал к столику дам и, заикаясь, предложил после обеда встретиться в салоне за чашкой кофе.

— С превеликим удовольствием, — сказала мисс Перкинс, послав ему улыбку, которая красноречиво говорила о том, что она видит его насквозь.

Как только они оставили официанту заказ, Дюма склонился к Моррисону:

— В высшей степени достойный экземпляр. И никаких тебе вставных зубов и липких рук.

— Она находит меня напыщенным, — мрачно ответил Моррисон. — Да я так и вел себя. Какого черта надо было ляпнуть про приспущенные в Джилонге флаги? Вся эта история про героя осады совершенно ни к чему. С таким же успехом можно было похвастаться медалями, которые я получил от королевы Виктории.

— Молодой завоевывает женщину обаянием, напором и внешностью. Тот, кто постарше, — богатством или, в случае отсутствия оного, подвигами…

— Звучит не слишком убедительно.

Дюма пожал плечами:

— Думаю, ты ей понравился. Возможно, у тебя неплохие шансы на год Дракона.

— Вздор. Но даже если ты и прав, вряд ли я смогу позволить себе содержать наследницу.

— Тем и хороши наследницы, что сами могут себя содержать. Послушай, если ты не хочешь заняться ею, уступи ее мне. Правда, я не могу сказать, что мисс обратила на меня внимание. Когда я подал голос, она окинула меня таким взглядом, будто пыталась вспомнить, кто я такой. — Скорбно уставившись в свой бокал, Дюма пригубил шампанское.

— О, а я-то думал, ты усвоил урок. Если мне не изменяет память, твоя жена только что согласилась вернуться к тебе.

Дюма скорчил гримасу:

— Да, я должен проявлять особую осторожность. Мне не дают забыть о том, какую высокую должность занимает в Форин-офис мой тесть. Жена угрожает тем, что он может в любой момент вернуть нас обратно в Индию, хотя прекрасно знает, какие у меня там проблемы с местными ростовщиками. Но, глядя на соблазнительную мисс Перкинс, мужчина ведь может помечтать, не так ли?

— Твое право, — с нарочитым безразличием ответил Моррисон. — Лично я не мечтатель и не поэт.

— Хотя и одеваешься, как поэт, — заметил Дюма. — Эти твои мягкие воротнички и все такое…

— Похоже, наш разговор со сплетен переходит на моду. Прежде чем мы окончательно превратимся в парочку старых клуш, предлагаю обсудить более серьезные вопросы. Скажем, численность японских войск, продвигающихся по Корейскому полуострову к реке Ялу.

— Грейнджер говорит…

— Грейнджер? — воскликнул Моррисон, распалившись от раздражения настолько, что мигом забыл о восхитительной молодой леди. — Этот карлик, неисправимый болван! Единственный из моих корреспондентов, кому удалось подобраться к линии фронта, и все равно каждая написанная им строчка просто дышит враньем. Он признался, что информацию о передвижениях войск, которую передал в своей последней телеграмме, получил от китайского извозчика. Думаю, в следующий раз этот болван телеграфирует сплетни местных рикш. Более того, он слепо повторяет все, что рассказывают ему русские; да и вообще готов проглотить любой бред, лишь бы запивать его водкой. А мне приходится отвечать на бесконечные жалобы японской дипмиссии. Они знают, что я старший корреспондент «Таймс», и обвиняют меня в том, что в Лондон идут такие телеграммы.

— Но при этом, — вставил Дюма, — наши японские друзья не слишком-то откровенны, в чем мы убедились не далее как сегодня утром.

— Ты прав. Они втянули нас в эту войну, но не хотят делиться информацией.

— Тебе японцы говорят куда больше, чем кому бы то ни было; в этом, по крайней мере, я уверен.

— Слабое утешение.

Дюма щелкнул пальцами:

— Забыл тебе сказать! Японский консул в Тяньцзине утверждает, будто его армия уже потопила пятьдесят русских кораблей у Порт-Артура.

— Сомневаюсь, — покачал головой Моррисон. — Весь русский флот насчитывает семьдесят кораблей.

— Да быть этого не может!

— Я имею в виду ту часть флота, что не стоит в Балтийском море в ожидании оттепели.

Дюма закинул в рот засахаренный миндаль и принялся жевать.

— Грейнджер. Он что, действительно карлик?

Моррисон пожал плечами:

— Во всяком случае, коротышка.

Дюма разразился громким смехом:

— А вот ты высокий. Поэтому я буду звать тебя великаном. — Заметив выражение лица приятеля, он поспешил добавить: — Но так и есть на самом деле!

— Чтобы понять суть этой войны, надо знать ее подноготную и иметь опыт, — проворчал Моррисон. — Та разношерстная компания случайных людей, которых мой редактор нанял в качестве военных корреспондентов, не может похвастаться ни тем, ни другим. Судя по тому, что я вижу, эти ребята воспроизводят хронику морских баталий, просиживая в барах по всему китайскому побережью. А сумевшие пробраться в Порт-Артур, занимаются тем, что изучают сифилитические чудеса борделя Мод. Остальные до сих пор даже не догадываются, где находится этот самый Порт-Артур. Только представь себе: один старый ветеран, Таллок, вооруженный до зубов, недавно высадился в Чифу, на полуострове Шаньдун, и по ошибке принял открытый порт за линию фронта! Хорошо еще, не начал обстреливать британских офицеров. И вот в такой ситуации «Таймс» приняла решение усадить меня в Пекине, чтобы я отслеживал рапорты этих недоучек, как простой клерк. Уму непостижимо! — Моррисон забыл упомянуть о том, что решение его работодателя отчасти было спровоцировано жалобами на здоровье. — Я уже сказал Беллу, что мне необходимо самому видеть картину военных действий, и просил больше не посылать на фронт этих мальчишек.

— Ты слишком суров в своих оценках. Мне даже страшно отлучаться куда-нибудь. Теперь ты понимаешь, почему я постоянно торчу возле тебя?

— Умный ты парень, Дюма. Я давно это понял. Но тебе ли не знать, что строже всего я оцениваю самого себя.

— Разве это не относится ко всем нам? — Дюма посерьезнел. — Мне действительно очень нужно знать твое мнение по одному вопросу. Я знаю, что во всех своих телеграммах и публичных заявлениях ты выражаешь уверенность в скорой победе Японии. Но тебя не пугает, что, если война затянется, Британия, как союзница Японии, может быть вовлечена в конфликт? Ты ведь знаешь, что война с бурами истощила наши военные ресурсы. Мои начальники опасаются, что если русские потерпят поражение в Маньчжурии…

— А так и будет…

— …русский царь может вторгнуться в Афганистан и нарушить баланс сил на субконтиненте.

— Вздор. С таким же успехом можно предположить, что, если японцам удастся выдворить русских из зоны своего влияния в Маньчжурии, они двинутся дальше и оккупируют север Китая.

— Будем надеяться, этого не случится. Но, безусловно, окрыленная победой Япония станет грозным конкурентом Британии в торговле. Люди говорят, что…

— Говорить можно что угодно.

Дюма склонился над тарелкой с супом из голубиных яиц.

Моррисон пожалел о своей резкости:

— Разумеется, тебя в этом не нужно убеждать. Ты ведь не дурак.

Дюма, смягчившись, потрепал свою бородку, и с нее посыпались крошки.

Моррисон вдруг ощутил тепло на своей щеке, будто ее коснулся солнечный луч. Краем глаза он покосился на столик, за которым сидели дамы. И с легким разочарованием отметил, что, возможно, ошибся в своих надеждах. Мисс Перкинс, похоже, была увлечена разговором с миссис Рэгсдейл.

Официанты убрали тарелки из-под супа и поставили перед мужчинами анчоусы на тосте, отварного цыпленка и салат a la Russe.

За дальним столиком мисс Перкинс поправляла свои юбки. Узкий мысок ее модного сапожка на мгновение вынырнул из-под подола. Было ли это случайностью или намеренным жестом, для Моррисона оставалось загадкой. Он живо представил себе бледную ступню, гладкие пальцы, нежную, но крепкую пятку, изящную щиколотку…

Нехотя он переключил свое внимание на Дюма.

— Я рад, что мы сюда приехали, — твердо произнес он на случай, если вдруг его спутник думал иначе. — Глупо отсиживаться в Пекине, когда по соседству идут настоящие бои.

— Это точно, — согласился Дюма, промокая рот салфеткой. — Хотя я не думаю, что тебе стоит опасаться упреков в безделье. Ты столько сделал для того, чтобы склонить общественное мнение в пользу Японии, и я сам слышал, как некоторые называют этот военный конфликт «войной Моррисона».

Моррисон изобразил удивление:

— В самом деле?

— Меня не проведешь. — Дюма дождался, пока официант дольет им бокалы, и повернулся к другу: — Ведь ты польщен?

— Не каждый может похвастаться своей войной, — кивнул Моррисон, и по его губам скользнула мимолетная улыбка.

В этот момент мисс Перкинс взорвалась от смеха. Моррисона пронзила боль. Неужели она услышала его слова? Как будто и без того не считает меня напыщенным индюком… Но даже если до нее и долетели обрывки их разговора, она не подала виду. Моррисон разрывался между разочарованием и самоутешением.