Моррисон, Дюма и Мензис сидели в баре Тяньцзиньского клуба. После слов Моррисона Мензис впал в ступор.

— Давай-ка разберемся. — Дюма помешал кубики льда в стакане с виски. — В Шанхае ты сделал ей предложение. Она тебе отказала — или, по крайней мере, вежливо отклонила предложение, — потому что, следуя непревзойденной женской логике, она тебя любит.

Моррисон поморщился. Он не стал посвящать друга в ненужные подробности.

— Да. Так она сказала.

— Ты поклялся больше не встречаться с ней. И вот ты приезжаешь в Тяньцзинь, твердо настроенный на здравый смысл, но стоит тебе увидеть эту прелестницу, как ты тотчас сдаешь позиции.

— Это была засада.

— Плоха та армия, которая не просчитывает в своей стратегии возможные ловушки, — проворчал старый вояка. — Вы согласны, капитан Мензис?

У Мензиса был такой вид, словно он предпочел бы сейчас отсидеться в грязном окопе.

Моррисон скорчил гримасу:

— Клянусь, при виде одетого тела у меня нет никаких эмоций. Но стоит ей распустить волосы и обнажиться — признаюсь, это возбуждает во мне каждую клеточку.

— Ах, молодость, — посетовал Дюма.

— Это она — молодость, — ответил Моррисон, прекрасно понимая, что имел в виду его друг.

Уставившись в свой стакан с джином, Мензис пробормотал:

— Может, тебе отвлечься, уехать в провинцию, найти себе какую-нибудь теплую печку.

— Теплую что? — Моррисон едва не прыснул от смеха. Если у Мензиса и были странности, подумал он, то они тоже были подкупающими.

— Я думаю, что Мензис прав, — вмешался Дюма, — отпуск тебе не помешает.

Моррисон откашлялся:

— Я тронут вашей заботой. Однако у меня слишком много работы, чтобы я мог задумываться об отпуске.

Как он сообщил друзьям, помимо развлечений с мисс Перкинс за сегодняшний день, он успел встретиться с маньчжурским принцем На. Потом убедил главу миссионерского корпуса вывести все активы этой организации из Русско-Китайского банка. Ему удалось назначить аудиенцию у японского консула, полупить согласие наместника на встречу, и в ближайшие семь дней, до возвращения в Пекин, он собирался нанести еще целый ряд визитов своим источникам.

— В том числе профессору Хо, которого я недавно встретил на пароходе по пути в Чифу. Интересный человек, доложу я вам. И хотя мой бой Куан прямо не сказал об этом, но совершенно очевидно, что юноша относится к профессору с благоговейным трепетом. Считает его одним из наиболее ярких интеллектуалов Китая, светочем реформ и прогресса. Профессор Хо критично настроен к императрице Цыси и цинскому правительству. Кстати, он блестяще говорит по-английски. Грейнджеру, да и многим другим можно было бы брать у него уроки. Профессор с искреннем возмущением говорит о Старом Будде и ее распутстве.

Моррисон заметил, что, пока он говорил, Дюма и Мензис расслабились, как будто он снова стал для них человеком, которого они знали и уважали. Я всерьез обеспокоил своих друзей. Больше ни слова не скажу им о своих отношениях с этой пустышкой. Да, собственно, и рассказывать-то нечего. Мои чувства по-прежнему подчинены ей, но она больше не владеет моим сердцем.

Так случилось, что в следующие два дня, бороздя улицы Тяньцзиня, Моррисон собирал и распространял информацию, факты, цифры и слухи, вкусно ел, выпивал в меру, спал плохо и, как всегда бывало в минуты затишья, предавался мрачным мыслям о состоянии собственного здоровья. Когда на его пути вставало Искушение — это происходило регулярно, — он не сопротивлялся и даже перестал делать вид, будто пытается бороться. Но отныне и сердце, и разум твердо знали — это не любовь. Так же, как и он, Мэй была охотником, исследователем, собирателем. И завоевателем. Моррисон был глупцом, что не понял этого раньше и позволил себе так увлечься. В тот первый день в Тяньцзине он взял ее грубо, скорее как шлюху, а не как возлюбленную, и его одновременно и возмущало и возбуждало то, с какой готовностью она отвечала на эти животные ласки. На второй день она взяла его так же — и он поразился тому, насколько это заводило его. Ему вдруг открылось, что она, как превосходная актриса, играла предложенную ей роль, перекраивая ее под себя. И к тому же сама сочиняла сценарии.

Он задержался в Тяньцзине дольше, чем рассчитывал. Но и дел здесь было немало.

«Сегодня играем в дантиста», — предлагала она в один день; «Сегодня ты мальчик, Томми», — звучало в другой раз; «Уилли Вандербильт-младший и его горничная»; Цеппелина он решительно вычеркнул. Она предложила и ему придумать несколько сценариев, и, преодолевая первоначальное нежелание, он рассказал про Ноэль и время, проведенное в Булонском лесу. Разыгрывали ли они свои фантазии или просто блаженствовали в чувственности, но рядом с тем сексом, что был сейчас, все то, что было раньше, казалось карри без специй, пресным и бессмысленным. И не то чтобы он задумывался о вечном союзе, на этот счет мысли у него были ясны, как весеннее небо над Тяньцзинем. Она была куртизанка до мозга костей. Он больше не заикался о женитьбе, а она вела себя так, будто такого разговора никогда и не было. Он не видел причин, по которым стоило отказываться от удовольствий, предлагаемых с такой щедростью и готовностью. В конце концов, он был просто мужчина, пусть даже она не была просто какая-то женщина.

В поезде на Пекин Моррисон встретил мисс Макрэди, которая путешествовала в компании супруги британского дипломата. Это была худенькая девушка лет двадцати с небольшим. У нее был маленький подбородок, и Моррисон догадывался, что пикантную округлость ее бедрам придавал набивной турнюр. Тем не менее она была довольно хорошенькой, со светло-голубыми глазами, чистой бледной кожей и блестящими черными волосами. В ней чувствовались какая-то практичность и рассудительность, она выдерживала паузу, прежде чем сказать что-то, словно пробуя на вкус слова, дабы они не получились слишком солеными. В ее одежде не было ничего экстравагантного, ткани были самыми повседневными (совсем не как у Мэй, которая привыкла украшать себя), и платье носила она с подкупающей скромностью. Моррисон поймал себя на мысли, что мисс Макрэди — как раз та девушка, которую можно было бы представить его матери.

Пока она делилась с Моррисоном своими впечатлениями о путешествии по Китаю, включая недавнюю прогулку по реке Янцзы, он изнывал от скуки. Ее наблюдения были избитыми, как у любого обывателя. В то же время ему польстил ее живой интерес к его приключениям и работе.

Они проговорили до самого Пекина. Пусть в мисс Макрэди не было той дьявольской искорки Мэй, но именно этим она и привлекала его.

Девушка собиралась остановиться в доме дипломата. Когда они попрощались на станции, он пообещал ей и хозяйке заглянуть к ним в ближайшее время и тут же ощутил уныние от этой перспективы.

Перед ним предстала картина благостной семейной жизни, полной предсказуемых маленьких радостей и печалей: дети, да — и это было бы здорово; его мать счастлива — и это еще приятнее; и сам он, наконец, респектабельный муж в глазах всех — и китайцев, и иностранцев.

Тоска, тоска, тоска…

Он ведь только что познакомился с мисс Макрэди. И вовсе не обязан был на ней жениться…

Ну а что еще можно делать с такой женщиной, как она?

Моррисон глубоко вздохнул.

Они с Куаном отправились домой в крытой пекинской повозке.

__ Что ты думаешь, Куан? Могла бы мисс Макрэди стать подходящей партией для твоего хозяина?

— Я думаю, — ответил Куан, — что мой хозяин очень умный. Я думаю, что он сам знает ответ. Ему не нужно, чтобы бедный слуга подсказывал ему.

— Значит, «нет», я угадал? — хмыкнул Моррисон. — Возможно, в этом ты прав, старина.

Они подъехали к дому. Во дворе они наткнулись на повара, который как раз шел на рынок, увешанный пустыми корзинами.

— Я думаю, мой хозяин очень счастливый, — сказал Куан, когда они проводили повара, высказав ему некоторые пожелания насчет вечерней трапезы. — Он сам может выбирать, на ком жениться.

— Это в теории, — неопределенно ответил Моррисон.

Переступив порог библиотеки, он жадно вдохнул умиротворяющий животный запах кожаных переплетов, древесный аромат бумаги и минеральные испарения чернил, которыми был пропитан воздух. Это был его доминион, его королевство. Внутренне морщась, он подумал о том, сколько времени убил почем зря в последние шесть недель, в лихорадочной погоне за этой ведьмой, лисьей душой. Ради нее он забыл о войне — своей войне. Моррисону надлежало неусыпно следить за работой своих коллег, присланных освещать войну. Если сейчас разразится скандал вокруг «Хаймуна», ему придется держать ответ перед редактором.

Через два дня из Вэйхайвэя прибыл тунеядец Бедлоу и разместился в главной гостиной. Он привез весть о том, что на японской мине подорвался русский крейсер «Петропавловск». Адмирал Макаров погиб вместе со всей командой. По крайней мере, Тонами и Джеймс могли радоваться этой приятной новости.

Моррисон заехал к мисс Макрэди и предложил ей прогулку к Западным холмам, хотя уже знал, что не станет ухаживать за ней.

На четвертый день его пребывания в Пекине пришло письмо от ненавистного Джеймсона. «Она как сука в период течки», — писал неутомимый врун, трясущимися руками Моррисон порвал письмо в мелкие клочья. Он прекратил думать о Мэй каждую минуту.

Что же до войны, слухи разносились так же быстро, как пальцы телеграфиста отстукивали точки и тире. Факты — надежные, проверенные — были в таком же дефиците, как у несушки зубы.

— Фактов куда меньше, чем журналистов, которые за ними охотятся, — заметил Дюма.

Он как раз навестил Моррисона, и друзья решили прогуляться по стене Тартара, чтобы избежать, как выразился Моррисон, «осточертевшего общества» Бедлоу.

— За последние недели я помотался по китайскому побережью, — сообщил Дюма, — и повсюду толпы корреспондентов, иллюстраторов, фотографов, просиживающих в барах. За рюмками виски они подтапливают корабли и эвакуируют города, прежде чем это сделают воюющие армии. И все-таки японцы строго стерегут подходы к линии фронта, как собственных дочерей-девственниц. Они говорят, что это будет самая гласная война за всю историю, но один черт знает, что будет написано в журналистских репортажах, если эта ситуация сохранится.

— Вот именно. Благодаря тому, что военные корреспонденты, лишенные возможности добраться до фронта, вынуждены писать о японских традициях, читатели на Западе теперь знают больше о человеке на шаре из парка Йено, тонкостях чайной церемонии и гейшах, чем о развлечениях в Париже или Нью-Йорке. Я слышал от своего коллеги Бринкли в Токио, что японский аристократ, барон Митцуи, лично финансирует издание антологии публикаций ветеранов военной журналистики о войнах прошлых лет. Будет называться «Во многих войнах».

— Только не в этой, — съязвил Дюма. — А как продвигаются дела у Лайонела Джеймса?

— Курсирует. Главным образом, между Вэйхайвэем и корейским побережьем. Японцы по-прежнему не подпускают его к Порт-Артуру. Он рассказывал, что как-то в Корее подобрал одного парня, журналиста из конкурирующей газеты, которому удалось стать свидетелем сухопутного сражения, прежде чем японцы арестовали его и выкинули на корейском берегу. Он был истощен, оборван, но горел желанием добраться до телеграфа.

Джеймс как раз только что отправил репортаж о той битве, но основываясь на данных японских источников, он так и не дождался подтверждения от наземной станции в Вэйхайвэе, что его репортаж получен и передан в «Таймс». Конечно, ему не хотелось, чтобы лавры автора сенсации достались другому, тем более очевидцу сражения. Так что команда «Хаймуна» приготовила изможденному гостю горячую ванну, чистую одежду, напоила и накормила досыта, да так, что парень уснул прямо за столом. Тогда капитан Пассмор на всех парах погнал корабль в Вэйхайвэй.

Джеймс убедился, что его репортаж отправили в «Таймс», и они снова вышли в море. Когда корреспондент проснулся, они высадили его в каком-то безопасном месте, целого и невредимого, но с носом.

Дюма зашелся от хохота.

— И чему так радуются джентльмены в столь прекрасный весенний день? — Это был Коидзуми, японский дипломат, знакомый Моррисона.

— Говорят, японцы недавно взяли Владивосток, — на ходу придумал Моррисон. — Значит, победа?

Коидзуми сквозь зубы втянул воздух.

— Вы добрый друг Японии, — сказал он. Я могу сказать вам правду: атака на Владивосток оказалась не такой успешной, как мы рассчитывали. Наш флот потратил много времени и снарядов, бомбардируя пустующий форт.

Не так давно я занимался тем же самым. Моррисон, как ему казалось, сумел дистанцироваться от романа с Мэй. Он даже начинал относиться к нему с юмором.

— Выходит, вы отказались от планов захвата Владивостока?

— Конечно нет, — ответил Коидзуми. — Русские не выдержат более одного месяца блокады. То же самое и с Порт-Артуром. Я уверен, скоро мы порадуем вас хорошими новостями. И кстати, мое правительство не очень довольно депешами вашего коллеги Грейнджера. Кажется, он гораздо лучше информирован о делах русских.