— Благодаря им чувствуешь себя не так одиноко, — весело добавила она.

В тот же день женщины разделили обед с двумя мужчинами. Те были вооружены револьверами, кинжалами, патронные сумки перекинуты через плечо. Мужчины появились так тихо, что Лейла даже не поняла, откуда они взялись. Они спрятали оружие в мешки с углем и уложили на телегу.

Перед тем как уйти из временного убежища, Лейла сменила наряд. Пока она переодевалась, Назахат, сидя на табурете, рассыпалась в комплиментах по поводу тела гостьи. Смеясь, Лейла ответила, что дети изуродовали ее живот и сердце. Надев теплую одежду, пропитанную запахом незнакомых трав, дочь Босфора аккуратно сложила свои вещи, и у нее создалось впечатление, что она оставляет частичку самой себя здесь, на этой ферме, которую наверняка больше никогда не увидит.

Глава 4

Ханс Кестнер спешил по крутой улице Ангоры. Из всех друзей и братьев по борьбе лишь ему нравилось это суровое местечко с населением в двадцать тысяч душ, возведенное на скалистом пике между реками. Здесь еще остались следы хеттов. Здешние строения были скромными, а маленький деревянный домишко служил убежищем для новой национальной ассамблеи, но Ханс находил некое ностальгическое величие в руинах оборонительных укреплений и храма императора Августа. Однако сегодня его переполняли радость и волнение, не имевшие ничего общего со страстью к археологии. В списке последних беженцев из Стамбула фигурировало имя Лейлы-ханым.

Возле рынка неожиданный порыв ветра сорвал с него колпак. Ханс подпрыгнул, подхватывая его на лету. Мальчишки рассмеялись, хваля его ловкость. «Господи, как же здорово жить!» — подумал он с широкой улыбкой. Небо было ярко-синим, воздух — свежим и бодрящим. Наконец-то начала подсыхать грязь на дороге, и лишь кое-где на крышах домов остались следы снега. Анатолийская весна была короткой и длилась всего три недели, перед тем как беспощадное солнце принимало эстафету. Каждый год вакханалия красок и ароматов била в голову, словно крепкий алкоголь.

Ханс поспешил узнать, где устроили Лейлу. Он волновался за ее безопасность. Вопреки слухам, националисты еще не контролировали город. Развитие событий не предвещало ничего хорошего. Со времени оккупации Стамбула и обнародования фетвы целая серия народных восстаний всколыхнула страну, от столицы вплоть до Ангоры. Казалось, враги Мустафы Кемаля сговорились между собой, но генерал без зазрения совести отвечал свинцом. Он воевал против иностранных войск, а также против банд мятежников черкесов или абхазцев, сжигающих деревни. Националисты сражались с армией халифа, и Ханс не верил, что все скоро наладится.

Он пропустил стадо овец, погоняемое маленьким пастухом, прошагал по пологим улочкам, затем вдоль обгоревших развалин, оставшихся со времен войны. Лишь несколько каменных домов смогли уцелеть в пожаре. В городе был неимоверный наплыв людей — искатели приключений, шпионы, работавшие на нескольких хозяев, советские граждане, прибывшие на переговоры с генералом, разбойники в тюрбанах и длинных плащах с патронташами, татары и киргизы, китайские торговцы, униженные военные, желающие восстановить честь в войсках Кемаля, партизаны и, конечно, бездельники…

Погонщики караванов из Персии, Индии и Китая по-прежнему прокладывали себе путь до Ангоры. Восстания и войны не могли надолго изменить маршруты, которые существовали исстари. Как и в прошедшие тысячелетия, выныривали из бескрайних степей, словно из моря, корабли пустыни, медлительные и величественные. Испокон веков караваны верблюдов или мулов привозили шелк, кофе, оружие, пряности и мази, глиняную посуду, сухофрукты, драгоценные камни, эфирные масла и ковры. Погонщики приносили также новости. Миллионы людей, говоривших на турецких диалектах, хотели знать подробности о светлоглазом генерале, имя которого теперь было на устах и на слуху у всех далеко за горами и который решительно следовал за звездой своей судьбы.

В неухоженном саду стоял небольшой деревянный дом. Ветхий, с разъехавшимися досками. Он не имел ничего общего со стамбульским конаком. Ханс подумал, как Лейла приспособится к этим спартанским условиям. Надолго ли ее приговорили к ссылке вдали от близких? Однако в глубине души он был рад изгнанию турчанки. Боги преподнесли ему неожиданный подарок. Шанс, который нельзя упускать… Он остановился перед дверью, провел рукой по волосам, взволнованный и горящий от нетерпения ее увидеть.

Мужчина постучал, но никто не отворил. Дверь не была заперта на ключ. Он окликнул, но никто не ответил. Через два небольших окна, завешенных кружевными занавесками, в комнату с низким потолком пробивался слабый свет. Перед диваном, накрытым красной тканью, стоял медный кованый поднос. В углу — пыльная дорожная сумка. В оловянном кувшине — несколько веток гелиотропа, от которых исходил ванильный аромат. Ханс замялся, почувствовав себя непрошеным гостем. А может, он ошибся? На мгновение его охватило разочарование, он развернулся на каблуках.

И в этот момент в проеме двери появилась она. Ее платок был завязан под подбородком, на ней была дубленка и толстая шерстяная зеленая юбка, из-под которой выглядывали солдатские ботинки. Румяная, она держала несколько поленьев для растопки. Турчанка выглядела удивительно юной и смотрела на него, словно на привидение. Волна счастья накатила на Ханса. Он поспешил забрать у нее дрова, сложил их у печи. Затем, не произнеся ни слова, прижал ее к себе, успокоенный, что она не сопротивлялась его объятиям.

— С тобой ничего не случилось страшного во время путешествия? Дороги крайне опасны. Я думал, что с тобой будет Орхан. Ты же не будешь здесь жить совсем одна? Как ты себя чувствуешь? У тебя достаточно денег на пропитание? Что-нибудь нужно?

Лейла расхохоталась.

— Ханс, я же не могу ответить на все вопросы сразу. У тебя есть время? Я приготовлю чай.

Она рассказала о бегстве из Стамбула, о встрече с Назахат, о днях и ночах, проведенных с людьми, которые приняли ее как родную.

— Мне кажется, я изменилась в дороге. Это такое же странное ощущение, как после опасной лихорадки. Выныриваешь из тумана, и тебя ожидает совсем не то, что раньше.

— А Орхан?

— Слава Богу, он цел и невредим. Он уехал по какому-то поручению. Точно ничего не знаю. Младший брат всегда был скрытным.

— Надолго ты здесь?

Она пожала плечами. Она понятия не имела, сколько пробудет в этом доме. К счастью, она не была приговорена к смерти и могла надеяться, что скоро все утрясется.

— Меня обвинили в нарушении общественного порядка, — пояснила Лейла и поставила на поднос две чашки с чаем и тарелку с медовыми бисквитами. — Я похожа на людоеда, который не рассчитал собственные силы, — добавила она, скорчив смешную гримасу. — Если бы речь шла только обо мне, я бы этим даже гордилась, но я очень расстроена расставанием с детьми.

Ханс наклонился к ней и ласково провел рукой по щеке. Лейла не раздумывая поцеловала эту руку. Его сердце всколыхнулось.

— Мне тебя не хватало, — горячо призналась она. — Ты покинул йали, когда еще не полностью поправился. Я переживала, что с тобой случится несчастье.

Сидя на диване со скрещенными ногами, она дула на горячий чай и рассказывала о своей работе на Халиде Эдип в новом анатолийском агентстве печати, которое устроили в помещениях высшей школы сельского хозяйства, где также разместился штаб Мустафы Кемаля. Она помогала преподавательнице переводить иностранную периодику и писать статьи для ежедневной газеты, которая выходила небольшим тиражом и печаталась в хлеву.

— А в свободное время я — писательница, — с улыбкой добавила она. — Меня приглашали на всякого рода публичные выступления. И даже просили писать любовные письма.

Она вдруг опустила глаза, смущенная своим энтузиазмом. Понимал ли он, что она в восторге от самостоятельности, о которой раньше даже не мечтала?

Когда Лейла спросила о его роли в националистической армии, Ханс уклонился от ответа. Не хотел говорить о сражениях, о трупах и сожженных фермах, об обездоленных крестьянах, кочующих по дорогам… Бушевала гражданская война, войска падишаха захватывали плацдармы. Ханс боролся против нерегулярных банд, сформированных из дезертиров и преступников, во главе с лицами, которые вели себя, как феодалы и, не задумываясь, вешали на городских воротах предателей. Репрессии Мустафы Кемаля также были ужасны. Армяне и курды занимали территории, которые считали своими. На юге, в Киликии, ситуация с французскими войсками оказалась довольно сложной, несмотря на то что Франция отправила в Ангору делегацию для обсуждения будущих отношений с Турцией. Ханс не хотел делиться своим смятением с женщиной, которую любил. Ему казалось неприличным говорить о крови и слезах сейчас, когда счастье встречи переполняло его.

Он положил дрова в огонь, зажег спичку. Серые сумерки быстро прогнали свет, заполнив дом вечерней прохладой. Ханс снова сел рядом с Лейлой, развязал платок и запустил пальцы в ее густые длинные волосы. Лейла затрепетала. Он уловил ее взгляд и вспомнил, как впервые ее поцеловал и как молодая женщина испугалась. На этот раз она не боялась. Лишь неровное дыхание выдавало ее возбуждение. Он провел большим пальцем по пульсирующей у нее на виске голубой вене.

Лейла была тронута нежностью этого мужчины. На душе стало спокойно. Больше не было страха. Нерешительность улетучилась. В Ангоре промедления недопустимы. Все было намного острее. А также честнее. Впервые в жизни за эту неделю путешествия, которая казалась нескончаемой, у Лейлы не было близкого человека, с кем можно было бы поделиться своей тревогой. Ночью, завернувшись в одеяло, растерянная знакомством с новыми людьми, которых в обычной жизни она никогда бы не повстречала, она слушала спокойное дыхание Назахат и осознавала, что теперь ее жизненные приоритеты кардинально изменились. Она немного боялась обнажать свои чувства, но то же время была этому рада. «Этого хочет свобода», — думала она.

Лейла придвинулась к Хансу, поцеловала его веки, губы, нырнула ладонью между пуговицами рубахи, чтобы прикоснуться к его телу. Она изголодалась по нему. Именно это и было желание, огненный след на кончиках пальцев, вкус жара. Скоро они оказались обнажены и божественно свободны. Ханс ласкал ее, не отводя взгляда. А когда он проник в нее, она практически сразу же испытала оргазм. Он поддерживал ее, унося еще дальше. Капли пота стекали по их телам. Они оба будто снова родились на свет в той радости телесной любви, которая известна лишь тем, кто любит, которая полна откровения и возрождения и которая приносит в мир истину.

Несколько недель боги благословляли любовников. Лейла и Ханс были одни. Орхана отправили в Конью. Каждое утро Лейла уезжала на повозке в высшую школу сельского хозяйства, откуда возвращалась взволнованная и с легким сердцем. Единственное, что ее мучило, — одеревеневшие от многочасовой печати на машинке плечи.

Ханс ждал ее. Она не знала, чем он занимался днем, но он всегда оказывался дома, что-то читал на красном диване при свете керосиновой лампы. Когда она возвращалась, его лицо озарялось счастьем, и Лейле казалось, что лишь она имеет значение в его жизни.

Еду готовил Ханс. Они кормили друг друга из рук, макая хлеб в хумус, ели желтую чечевицу, огуречный салат, приправленный уксусом. Буреки[54] были в меру хрустящие, томаты, фаршированные рисом с мясом, — сочными. Масло с виноградных листов стекало по подбородку, и они смеялись, словно дети. Они спали всего по три или четыре часа в сутки, но еще никогда не ощущали себя бодрее.

Ханс арендовал двух небольших лошадей с лентами в густых гривах. На деревянных седлах вместо стремян были веревки. Они прогуливались по окрестным фруктовым садам, устраивали пикники под акациями, цветы которых напоминали снежные шапки. Без угрызений совести и чувства вины они проживали свою любовь как данность. И никто не сможет ничего изменить.

Лейла упивалась неожиданной свободой. Рядом с Хансом она могла бы горы свернуть. Он пообещал взять ее с собой в Хаттуша, открыть секреты музея в Стамбуле. Будущее было светлым. Испарились препятствия и ее брачные узы с Селимом. Рожденная на берегах Босфора любовь дала ростки на анатолийской земле, и они покорно принимали ее, словно благодать.

Ханс проживал с Лейлой каждую минуту так, словно она была последней. В стране строили виселицы, греки захватили первую османскую столицу, Бурсу, войска Мустафы Кемаля вели кровопролитные бои… Турчанку душила тревога, что все это слишком хорошо, чтобы продлиться долго. Впервые она обрела внутренний баланс, который появляется, когда живешь с любимым человеком. Сладкая уверенность ежедневных встреч… Покосившийся домишко стал их убежищем. Никто их здесь не побеспокоит. Удача улыбается смелым. И они отличались безрассудством влюбленных, воображая себя непобедимыми.