— Селим-бей, для меня огромное удовольствие видеть вас снова. Надеюсь, вы не сердитесь на меня за то, что заставил вас ждать.

Мустафа Кемаль буравил секретаря пронзительным и в то же время насмешливым взглядом. Хотя Селим был на голову выше, почетный адъютант отличался величественной осанкой и поразительной жизненной силой.

— Не смею вас беспокоить, ваше превосходительство. Мне нужно лишь передать вам это письмо от имени Его Величества. Он ожидает вас завтра после молитвы, согласно договоренности.

Военачальник спрятал сверток в карман и пригласил посетителя сесть. Селим не посмел отказать. Мустафа был вхож во дворец, и Селим спрашивал себя, как тот может терпеть присутствие вражеских офицеров и при этом чувствовать себя вполне комфортно. Но разве существовала ситуация, в которой этот уроженец Салоников, сын скромного оттоманского чиновника, ставшего впоследствии лесоторговцем, не чувствовал бы себя как рыба в воде? «Горделивый карьерист», — со злостью думал Селим. Секретарь смутно помнил первую встречу с Мустафой прошлой зимой, во время поездки наследного принца в Берлин. Еще тогда он отметил неприветливый нрав офицера. Говорят, что турки не отличаются дисциплиной, но такое поведение было чересчур даже для турка. Офицер не колеблясь говорил все, что думал, как принцу Вахидеддину, так и прусским маршалам, утверждая, что последние не имеют ни единого шанса выиграть войну и что их обещания — не что иное, как пустые слова. Селима сбивала с толку смелость этого человека, который был едва старше его самого. На фронтах, когда он побеждал в самых отчаянных битвах, все тоже удивлялись молодости Мустафы.

В сведущих кругах ссылались на почти мистическую связь Кемаля с солдатами. На их необычное бесстрашие. Его выносливость была еще более заметна на фоне проблем со здоровьем, связанных с почками. Светлые волосы, зачесанные назад, открывали угловатое с правильными чертами лицо, высокие скулы, прямой нос, волевую челюсть. Но истинный трепет и уважение внушал кошачий взгляд его ледяных голубых глаз. Командующий предложил Селиму сигару, метрдотель принес им маслины и раки[12]. Кемаль не отказывался от удовольствий жизни.

— Так, вы правы, мой генерал. Немцы не выиграли войну.

— Я говорил это еще с 1914 года, — ответил Мустафа с горькой миной, словно речь шла о поражении Османской империи. — Мы подписали перемирие только потому, что войско не могло продолжать войну. Мы рискуем все потерять. Но сердце турецкой родины в наших руках. И это самое главное.

— И мы вам этим обязаны, ваше превосходительство, — любезно сказал Селим. — Вы превосходно сдерживали фронт на возвышенностях позади Алеппо против арабов и англичан.

— Я не уступил ни единой пяди! Речь шла не о защите безвозвратно потерянных арабских земель, а об отстаивании естественных границ нашей нации.

У Кемаля был звучный голос оратора. Его властная манера произносить по-французски слово «нация» не осталась для Селима незамеченной. Подобные вещи и были яблоком раздора между такими личностями, как этот сын бывшего таможенного служащего, и частью приближенных султана. Понятие «нация» было новым и абстрактным. В турецком языке не существовало даже слова, чтобы обозначить его. Поэтому люди, как Мустафа, были склонны придавать смысл тому, что его вовсе не имело.

— Нам остается лишь ужиться с англичанами в ожидании мирного договора, — продолжил Селим наигранно бодрым тоном. — К счастью, это честный народ. Они доказывали нам это на протяжении веков в трудных ситуациях.

— Неужели? — с иронией спросил Кемаль. — Тем не менее у них страшная мания похищать наши военные корабли. И адмирал Кальторп уже не сдержал свое слово, потому что они теперь здесь, в наших стенах. Не обманывайте себя, мой дорогой, у Англии свои цели, которые совсем не соответствуют нашим. Ей нужно оставить за собой путь в Индию, подкрепить свое господство на нефтяном рынке и взять под патронат халифат. Это единственный способ контролировать Египет и мусульманское население своих колоний.

Он залпом осушил бокал.

— Это перемирие, составленное кое-как за пару часов, открывает двери всякого рода завоеваниям. Конечно, можно оставить иностранцам несколько незначительных территорий, но вопреки мнению Его Величества и некомпетентных советников попустительство не предвещает ничего хорошего.

Селиму не нравилась жесткая складка его губ, его дерзкая манера говорить о Его Величестве. Секретарь был в курсе этой дискуссии. В июле паша предложил себя на должность начальника генерального штаба, а затем и военного министра. Возможно, не доверяя этому упрямцу, Мехмед VI вежливо отказал. Генералу не удавалось скрыть, насколько он уязвлен.

— Создается впечатление, что падишах намекает на то, что готов броситься в руки союзников, — продолжил Мустафа Кемаль. — Но это ошибка. Я сделаю все, что в моих силах, чтобы он прислушался к голосу разума.

— На что же вы надеетесь? — вспылил Селим. — Его Величество осознает опасность, которая угрожает Империи. Он желает добра своим подданным, всем своим подданным, даже из самых отдаленных территорий. Что, кажется, не свойственно вам, — бросил он.

С ироничным видом Мустафа Кемаль пронзил его жестким взглядом.

— Но Империя уже мертва, дорогой мой. Мертва и погребена. Или это ускользнуло от вас?

По спине Селима пробежала дрожь. Его характер всегда удерживал его в равновесии. В жизни он опирался на две внушающие доверие основы: веру в единого Бога и веру в человека, «всегда побеждающего» султана-халифа. Мысль о том, что его могут лишить одной из них, казалась ему ничтожной.

Мустафа откинулся на спинку кресла и скрестил ноги. Для встреч с парламентерами он был одет в цивильную одежду, в европейский костюм с жестким воротником и ловко повязанным галстуком, в то время как Селим был в сюртуке, застегнутом до горла, прямых штанах и феске, украшенной золотой кисточкой. Молодой секретарь вдруг почувствовал себя так же смешно, как и неловко.

— Стоит вернуться к нашим корням, — настаивал военный. — Я люблю свою страну, Селим-бей, не сомневайтесь в этом ни на секунду. Я люблю ее народ и ее землю. Если мы хотим, чтобы Турция жила, она должна сконцентрироваться в своих естественных границах и на своей сущности. Это вопрос выживания, — горячо отрубил он. — А я, я не позволю ей умереть.

«Раньше его бы сослали на другой конец Империи или отрубили голову», — подумал Селим, чувствуя неловкость. Куда могут привести непомерные амбиции? Секретарь, привыкший к раболепию придворных, цветистому слогу, за которым скрываются мысли говорящего, к искусству лжи, был застигнут врасплох откровенностью. Мустафа Кемаль обладал невероятной решительностью. Это был непримиримый человек. Селим понимал недоверие падишаха и тайный страх перед тем, что непокорный нрав военного не удастся смирить. И эта непокорность проявлялась не в первый раз. Разве не армия всегда в первых рядах революций? Разве не она двигает прогресс? Офицеры читают Вольтера в оригинале и вдохновляются деятелями эпохи Просвещения! Что помешает генералу устроить новый переворот в умах?

Мустафа Кемаль положил сигару, давая понять, что беседа окончена. Он взглянул на Селима с холодной улыбкой, а затем, протянув руку для рукопожатия, произнес:

— Это перемирие для меня не конец. Это начало.

Селим спросил себя, обещание это или угроза.

Глава 3

Влага, испаряясь, высвобождала густые ароматы земли и садовых растений. На краю колодца ленился на солнышке кот. Лейла подошла к входным воротам гаремлика[13], и к ней тут же поспешили ожидавшие возвращения хозяйки молодые служанки. Следом подошла Фериде, поправляя на голове вуаль. По ее выражению лица Лейла догадалась, что сын еще не вернулся.

— Лейла-ханым, вас ожидают, — прошептала Фериде, снимая с хозяйки чаршаф.

Это было совсем не удивительно. Немыслимо было представить, что от свекрови могло ускользнуть хоть что-то в доме, хоть малейший чих. В небольшой прихожей для гостей, пока служанка сметала щеткой пыль с одежды Лейлы, женщина заметила несколько разноцветных шелковых свертков, в которые обычно складывали одежду приглашенных дам. Турецкий дом никогда не скупился на угощение подруг или родственниц, которые порой являлись без предупреждения и на неопределенный срок.

«Я наверняка выгляжу, как сумасшедшая», — подумала Лейла, приглаживая непокорную прядь волос. Хотелось кричать от волнения и беспомощности, но женщина взяла себя в руки. Она попросила Фериде привести дочь. Из гостиной доносилась оживленная болтовня. Туда Лейла и направилась скрепя сердце и холодея от неприятных предчувствий.

— Наконец-то! — воскликнула Гюльбахар-ханым. Она сидела на диване скрестив ноги. Вокруг устроились подруги, которые, увидев Лейлу, отложили газеты и вышивание.

Свекровь легко поднялась навстречу невестке. Вышитое цветами красное бархатное платье с золотым поясом слегка касалось пола. Волосы Гюльбахар украшала прозрачная муслиновая вуаль, тяжелые серьги качались при каждом ее шаге. Лейла почтительно поклонилась, прижав руки ко лбу.

— Я до смерти волновалась! — продолжила Гюльбахар-ханым. — Запрещаю тебе подвергать меня таким пыткам. Ты ушла совсем одна и ничего не сказала. Ты хотя бы нашла мальчика?

Лейла молча опустила взгляд.

— Пускай Милосердный придет нам на помощь! Нужно прочесать город. Пусть Али Ага сейчас же предупредит моего сына. Невероятно! Что могло взбрести Ахмету в голову?

— Из-за всех этих несчастий детям постоянно снятся кошмары, — пожаловалась одна из подруг. — Может, он испугался?

— Никогда в жизни! — разбушевалась Гюльбахар-ханым. — Мой внук ничего не боится. Какие-то жалкие корабли не могут нарушить его сон.

Сидя по-турецки в порядке старшинства и соответственно их дружбе, женщины продолжили судачить об исчезновении Ахмета, бросая на Лейлу сочувствующие взгляды. Невестка почтительно молчала. Она не могла привыкнуть к жесткому характеру свекрови.

Когда в шестнадцать лет Лейла покинула родительский дом, чтобы выйти замуж за молодого человека, с которым даже не была знакома, будущая свекровь — этот фантастический персонаж — вселяла в нее ужас. В приемной, которая славилась розовыми и пурпурными бухарскими коврами и коллекцией ваз из китайского селадона, беспредельно властвовала черкешенка. Она стремилась сохранить обычаи и роскошь сераля своего детства и отрицала прогресс, плоды которого все же проникали в дома обеспеченных семей. Несмотря на финансовую нестабильность страны, Гюльбахар располагала внушительным состоянием благодаря щедрости султана Абдул-Хамида. В свое время последний пожаловал ей солидное приданое и подарил ее отцу Селима, который согласно мусульманскому этикету освободил невесту из рабства перед тем, как сыграть свадьбу. Поначалу Лейле было трудно адаптироваться, принять традиционный образ жизни, неоспоримый авторитет, ведь она происходила из просвещенной семьи. Но Селим дал понять жене, что та должна подчиняться. Лишь после того, как Лейла перенесла болезненные роды, в результате которых на свет появился Ахмет, невестка заметила доброжелательность со стороны свекрови.

Деревянные решетки на окнах делили солнечный свет на множество маленьких лучиков. Но несмотря на тихую прелесть утра, в комнате с нежной цветочной росписью царило мрачное настроение. Не имеющие возможности принять участие в поисках, женщины чувствовали свою бесполезность. Они говорили о лишениях, которые терпели с начала войны, наперебой вспоминали и крыс на улице, и дефицит ткани для одежды, и отключение воды, и нехватку дров в преддверии зимы.

Все женщины были роскошно одеты. Бархатные энтари[14] с богатой вышивкой и кружевным воротником, болеро и штаны с поясом, шитым серебром… Гостьи пренебрегали современной модой, которую расхваливали женские журналы, правда, сами журналы они все же не упускали случая полистать. Сладости должны были утихомирить их пыл, но сахар теперь стал редчайшим продуктом. Невозможно было найти даже хороший кофе. Оставалось довольствоваться отвратительным напитком на основе ячменя или нута. И чтобы утешиться, они курили тонкие сигареты из чистого табака, браня торговцев, устанавливающих непомерные цены, и спекулянтов на черном рынке. Гюльбахар-ханым кивала, перебирая четки, бряцающие о ее кольца.

— Лейла, не волнуйся, — вдруг произнесла она, одарив невестку одной из своих коронных улыбок, столь неожиданных, сколь и пугающих. — Уверена, что с ним ничего не произошло. Я это чувствую вот здесь, — добавила она драматическим тоном, прижимая руку к сердцу.

В очередной раз свекровь застала Лейлу врасплох. Женщина ожидала выговора, но Гюльбахар-ханым очевидно хотела ее утешить. Это было удивительно. Между ней и внуком существовала особая сообщническая связь, значительно более сильная, чем с Перихан.