Селим ждал в вестибюле. Вполголоса Бироль сообщил о присутствии нескольких чернокожих евнухов, первого камергера и двух секретарей… «Личная охрана», — подумал Селим. Остальные дезертировали. Похолодевшие от ужаса перед неопределенностью завтрашнего дня одинокие члены правительства бродили, словно тени, по сырым и холодным приемным дворца. Ни один протокол не предписывал, как после шести столетий правления навсегда покинуть трон, один из самых роскошных и могущественных в мире.

Бироль шепотом описывал, что здесь чемоданы и ящики с произведениями искусства и что как раз заканчивают паковать золотой геридон. На столе было несколько револьверов. Страх перед покушением существовал всегда. Османских правителей преследовала навязчивая идея, что они не смогут избежать смерти от рук убийцы. Власть и кровь. Возможно, они никогда не были так связаны, как в этой династии. Селим дрожал. Хотя он и научился полагаться на свою интуицию, в такой печальный момент, как этот, слепота особенно мешала.

Неделей ранее, в пятницу, ему нужно было присутствовать в мечети на берегу Босфора на традиционной молитве. Некогда грандиозная церемония с полком охраны, каретами и фанфарами, государственными сановниками в парадной одежде, дипломатами и высокими гостями теперь стала достоянием истории. Небольшая молчаливая группа мужчин. Ни одного приветственного возгласа в честь падишаха. Теперь в Стамбуле желали долгой жизни парламенту и национальному суверенитету. Однако в такие вещи Селим не особенно верил. Некоторые считали, что Аллах Всемогущий внимательнее слушал прошения тех, кто обращался к Нему в присутствии падишаха. Однако в то утро у Селима, услыхавшего в священном кругу шепот голосов и шорох босых ног по ковру, появилось ощущение, что почитание последних приближенных омрачено тревогой и разочарованием.

Бироль слегка сжал локоть Селима, и тот весь напрягся. Секретаря подвели к свергнутому монарху. Крепко сжимая белую трость с серебряным набалдашником, слепой ожидал, пока Бироль укажет, где Мехмед VI, чтобы поклониться суверену. Две руки дружески опустились на плечи Селима. Он узнал голос, который приветствовал и благодарил его за то, что он смог приехать в такой ранний час. Обычные придворные речи сейчас были неуместны. Следовало переходить к главному.

— Я должен был вас увидеть в последний раз, — тихо сказал падишах. — Ваша верность не пошатнулась, несмотря на превратности и оскорбления тех, кто обвиняет меня в предательстве.

Селим низко поклонился.

— Мне и моему отцу досталась огромная привилегия делить хлеб и соль с Османским домом, — охваченный эмоциями, ответил он. — Было бы немыслимо оставить Ваше Величество в такое тяжелое время.

Селим вспомнил такое знакомое лицо. Тонкий нос, узкие губы, усы, сгорбленный силуэт. Его накрыла невыразимая печаль и горечь утраты. Султан не смог побить столь высокую политическую ставку. У него был слабый характер — странная смесь робости и гордости. На него имел слишком большое влияние его англофильский зять, великий визирь Дамат Ферид-паша. Что касается Лейлы, то она никогда не проявляла снисхождения к монарху, считала его тщеславным и переменчивым. Она не простила ему сговора с британцами, дабы спасти свой трон, тогда как Турция агонизировала. Не простила она и того, что он позволил провозгласить фетву против своего народа, восставшего против несправедливости. «Ему не хватает ума, проницательности и величия» — изобличала она монарха.

— Итак, мятежник достиг всех своих целей, — продолжил падишах. — Он не только добился моего ухода, но также упразднил трон. Не зря я относился к нему с подозрением.

Слова Мехмеда VI были горьки. Селим слышал тиканье часов. В помещении пахло сыростью, бумагой и картоном. Селим ощущал присутствие еще одного или двух человек, не более. Сын султана уезжает вместе с ним, так же как и часть его приближенных, жёны и дочери. Османская традиция семейной солидарности в несчастье.

Опасаясь прервать своего господина и повелителя, он немного подождал и произнес:

— Во всем виноваты союзные державы. Они допустили огромную бестактность, предложив Вашему Величеству отправить в Лозанну делегацию вместе с людьми Мустафы Кемаль-паши. Националисты восприняли это как оскорбление и стали еще несговорчивее.

— Разве это действительно бестактность? Может быть, вероломный ход, чтобы избавиться от меня? — с иронией сказал падишах. — Селим-бей, я предложил вам быть одним из моих представителей. Я всегда доверял вашему мнению. Но все это в прошлом, не так ли? Как только подумаю, что в газетах меня посмели назвать трусом и преступником…

— Что бы они ни говорили, императорская семья навсегда останется в сердцах народа, — пылко сказал Селим. — Когда узнают об отъезде Вашего Величества, все почувствуют себя сиротами.

У Мехмеда VI вырвался дрожащий смешок.

— Но не стамбульцы, которые горячо приветствуют своих новых героев! Они еще удивятся, поверьте мне. Националисты мечтают о другой столице, мечтают раз и навсегда порвать с прошлым. Они не любят Стамбул. Они заняты лишь своими анатолийскими землями. Ну да ладно, меня это уже не касается, — горько закончил он.

Сообщили, что машины готовы. Мехмед VI резко отвернулся от последнего визитера, словно того и не существовало. В полной растерянности Селим позволил Биролю отвести себя к выходу. В вестибюле суетились, подсчитывая чемоданы, шкатулки с драгоценностями. Селим узнал кисловатый запах пота, запах страха.

Когда они спешно шагали к авто, Бироль отметил, что видит две английские машины «скорой помощи», а в форме красного креста скрываются лейтенанты.

— Чтобы бежать, ему пришлось попросить помощи у англичан, — пробормотал Селим, вздрагивая от холода и беспокойства.

— Это очень прискорбно, Бей Эфенди, — смущенно ответил Бироль. — Не думаю, что народ это одобрит.

— Народ скорее осудит, чем споет дифирамбы, — оборвал Селим. — Он никогда не отличался здравомыслием.

— И все же, Бей Эфенди, это столетие станет столетием народа.

Селим ухмыльнулся. За месяцы общения с лазом, который был одновременно его глазами и личным секретарем, мужчина научился ценить его высказывания.

Неподалеку кто-то зычно выкрикивал команды. На парадной площади тренировались солдаты.

— Англичане — сумасшедшие, — насмешливо произнес Бироль, придерживая дверь. — Еще солнце не встало, а они упражняются под дождем.

— На мой взгляд, они это делают для отвода глаз кемалистских шпионов. Интересно, насколько полезен Гази побег султана. Теперь не придется прятать его в дворце на Босфоре, не так ли? — язвительно заметил Селим.

Автомобиль тащился позади двух «скорых» по направлению к Арсеналу Топхане. Неожиданно у одной из них пробило колесо. Ожидая, пока солдаты сменят его, Селим вдруг ощутил себя разбитым и несчастным из-за этого жалкого побега. Он старался не ударить лицом в грязь перед монархом, но в глубине его души что-то надломилось. Ведь он так мечтал о блестящей дипломатической карьере! «В любом случае, ты — слеп», — напомнил он себе. Весьма странно, но Селим больше не огорчался по этому поводу. После первых месяцев разочарования он выбрал жизнь, а не сожаление. И это была победа над самим собой.

На набережной английский верховный комиссар и поверенный в делах посольства ждали свергнутого монарха. Они со всеми почестями сопроводили императора к катеру, куда Мехмед VI поднялся вместе со своим окружением. Вдалеке стоял на якоре военный британский корабль, готовый в любой момент отправиться на Мальту.

Селим слушал Бироля, который описывал, как катер протискивался между каиков и рыбацких судов. Лаз в черной униформе — шароварах и с кинжалом на поясе — когда-то сражался во имя османского монарха. Ему не удалось скрыть презрение к тому, как падишах убегает тайком, при содействии неверных. Он всем телом ощущал унижение. Селим понимал злость своего компаньона, у него сжалось сердце. Секретарь пережил покушение и научился прощать. Как не прощать слабость людей, которых побила судьба? Что осталось суверену, которому он верно служил годами? Высшая мера — смерть в изгнании.

В это серое холодное зимнее утро под звук горна и хлопанье парусов Селим осознал, что еще одна страница его жизни перевернута. Дождь лил на феску, капли стекали по щекам, заползали за воротник стамбулина. Повернувшись к Босфору лицом, секретарь ощутил ветер с моря и подумал, что пришло время дать Лейле то, о чем она больше не решалась у него просить. Он больше не боялся одиночества. Он не боялся ни тишины, ни ночи. Он чувствовал, что обязан этой женщине и должен проявить благородство, подарив той, которую будет любить до последних своих дней, единственное, чем она никогда не посмеет завладеть сама, — своей свободой.

Глава 6

Луи Гардель упал прямо на мостовой. Какой-то прохожий подал ему руку, но француз раздраженно отмахнулся. Он поднялся и отряхнул пыль с одежды. В этот вечер в Галате было достаточно людно. Ему было неловко из-за сочувствующих лиц лавочников, а насмешливые взгляды британских военных выводили из себя. Офицер еле сдержался, чтобы не крикнуть: «Оставьте меня в покое!»

Город был переполнен праздношатающимися солдатами Его Величества короля Георга, прибывшими для укрепления влияния в Египте и Палестине. Между мусульманским населением и оккупантами нарастало напряжение. Однажды Луи пришлось вмешаться, когда какой-то пьяный солдат требовал, чтобы турок снял свою феску в русском ресторане. Любая мелочь могла перерасти в восстание. Что касается переговоров, начавшихся на нейтральной территории в Лозанне, то, похоже, горячие головы они не остудили.

Луи стоял напротив облупившегося здания. Он смотрел наверх, желая убедиться, открыты ли ставни. На втором этаже в одном из окон горел свет. Она была у себя. По спине пробежала дрожь. Луи пропустил телегу, которую тянул осел, и пересек улицу.

В подъезде пахло сыростью и капустным супом. На лестничной площадке было грязно. Поднявшись на второй этаж, Гардель приложил ухо к двери. Внезапно дверь открылась, и он, побледнев, отпрянул.

— Что вы здесь делаете? — опешив, спросила Нина.

Одетая в черное поношенное пальто и току[61], она подозрительно на него глядела. Луи пытался осмотреть помещение за ее спиной.

— Ты больше не работаешь в ресторане?

Она напряглась.

— Нет. А что? Разве это вас касается?

Вот уже два дня, как он наблюдал за ее домом, надеясь с ней встретиться. Признаков присутствия мужа не было никаких. Возможно, Малинин еще не выздоровел? Как узнал француз от бывшего патрона Нины, у царского офицера были осложнения после ранений. По прибытии в госпиталь он еще несколько недель был прикован к постели, затем, по слухам, сильно запил. Узнав об этом, Луи почувствовал некое удовлетворение.

— Твой муж? Как он?

Невозмутимая, она пристально на него смотрела.

— Мне нечего вам сказать, капитан. Оставьте меня в покое.

— Ты не была такой холодной, когда пришла умолять о его спасении, — раздраженно сказал Гардель. — Кажется, я помог тебе не задумываясь, нет? Могла бы быть повежливее.

— Он здесь больше не живет.

У него екнуло сердце.

— Как это?

— Он уехал в Париж. Автомобильные заводы набирают рабочих, и он решил попробовать. Я скоро к нему поеду.

По ее взгляду Луи понял: женщина лжет. Нина попыталась его обойти, но Луи преградил путь, упершись рукой в дверной косяк. От нее пахло новыми духами. Цветочный аромат на основе розы, может, жасмина.

— Мне нужно идти, — запротестовала она.

— Мне нужно поговорить.

— В другой раз. Я тороплюсь.

— Нет. Сейчас.

Он сделал шаг вперед, заставив ее отступить в помещение. В погруженной в полумрак комнате стояли шкаф, сосновый стол, два стула, кровать, покрытая стеганым одеялом в цветочек. За ширмой Луи заметил умывальник и вешалку для полотенец, где сушилась пара чулок. Нигде ничего не валялось в беспорядке. Только грязная тарелка и стакан. Она была одна. Как и он.

Не спрашивая разрешения, Луи положил фуражку на стол и снял пальто. Штаны на коленях были испачканы.

— У тебя нечего выпить?

Она заколебалась, потом вышла на кухню, откуда вернулась с небольшим стаканом и бутылкой водки. Он выпил первый стакан залпом и протянул ей, чтобы она повторила.

— Роза мертва, — произнес он.

Он был доволен, что его голос не дрогнул. Луи первый раз произнес это вслух. Это был просто абсурд! Он пришел к своей любовнице, чтобы сообщить об утрате супруги. Бессмыслица какая-то. Что Нина могла ему дать? Утешение? Оправдание? Именно разоблачение их связи толкнуло Розу на поездку с Марией в Измир. Жена никогда бы не покинула Константинополь, если бы не этот злополучный эпизод в ресторане, когда она застала его с Ниной. Из-за этой русской и страсти, которую он не мог превозмочь, француз потерял все.