От отсутствия любви и скудости существования западный мир придумал новую игрушку. Точнее сказать, подремонтировал старую идею, выдав ремонт за современное изобретение. Кому-то надоело влачить жалкое бесчувственное существование, и тогда в ход пошла очередная мания по удалению органов из живого организма. Нормальный человек добровольно отказывается от почки, носа, еще какого-нибудь надоевшего сустава. Современная медицина научилась отрезать, отторгать, удалять все, что можно отрезать. В одном из российских городов к мастерам пластической хирургии явился странный субъект и потребовал изменить форму носа. Операция по созданию нового органа совершается в два этапа – для того чтобы пришить свежий и стильный рубильник, необходимо впаять небольшой хоботок, затем из прижившегося хоботка ваяют новый обонятельный предмет. Мужчина дождался, пока ему пришьют длинный хоботок, но на вторую операцию не пришел. Так и бродит по свету с длинным отростком, сводя с ума и без того сумасбродных женщин. Одна певица попала в аварию и лишилась одной ноги. Вышла на сцену с обнаженным протезом. Публика сошла с ума от восторга. Ушлая певица получила огромные дивиденды. Существуют и другие варианты. Можно переломать ноги и удлинить их по методу талантливого сибирского профессора. В Средние века по городам и странам возили разных уродов и инвалидов, которых предварительно изувечили. Публика наслаждалась уникальным зрелищем, изначально зная, что предмет показа ранее являлся вполне здоровым индивидом. Люди обожают рассматривать уродство. Им нравится все увечное.

Мне можно было избавиться от внезапной любви хирургическим методом – хрясь, всего один удар ножа, и нет чувствительного органа, заставляющего страдать не только меня, но и моих близких. Но хирургов, специализирующихся на этой сложной комбинации, пока нигде нет. Тибетские монахи пытаются вылечить весь мир от всевозможных недугов, а сами лечатся исконно русскими средствами – аскорбиновой кислотой и активированным углем. Пакистанские хилеры тайком посещают западных докторов. Российские колдуньи состоят на учете в районных поликлиниках. И никто из них не смог бы излечить мою душу от любви.

Я взглянула на часы. Время замерло. Оно застыло в ожидании перемен. Перемены потянут за собой беду, непременно потянут, если бы вслед за любовью медленно тащилась повозка с грядущим счастьем, все человечество не отказалось бы с такой легкостью от атавистического отростка. Люди по-прежнему бы писали версты любовных баллад, пели серенады под окнами, вили уютные гнезда. Мука и уныние сопровождают каждую любовную лодку. Отталкиваясь от берега, влюбленные обязаны знать, что их ждет впереди, на другом берегу.

«А на том берегу незабудки цветут, а на том берегу звезд весенний салют, а на том берегу мой костер не погас, а на том берегу было все в первый раз, в первый раз я любил, и от счастья был глуп, в первый раз пригубил дикий мед твоих губ». Слова из песни звучали в такт моей душе, будто кто-то нечаянно подслушал мои греховные мысли. И другой берег медленно показался вдали, как подплывающий теплоход, сверкающий иллюминацией и пронзительно звенящий оглушительной музыкой. Так же медленно я возвращалась в юность. Многолетняя кожа слезала с меня клочьями, как змеиная шкура. Зубы вдруг забелели. Волосы покрылись налетом природной свежести. Кости налились упругим маслом, ногти заблестели. Я молодела на глазах, сбрасывая с себя груз прожитых лет, тяжкое бремя многолетних страданий и монотонного уныния. Еще немного, и я превращусь в подростка. Мне стало страшно. Я не хотела растворяться во времени. Нужно было немедленно остановить процесс возвращения в никуда. Застопорить ход, нажать стоп-сигнал, чтобы остановить мгновение. Пусть жизнь и время продолжают свой стремительный бег по кругу. Я хочу навсегда остаться в юности. Вместе с Димой. Вдвоем. На одном берегу. Не хочу отправляться в опасное плавание. Мы останемся на берегу юности вместе с незабудками. И на наших губах навечно застынет дикий мед.

* * *

Муж навалился на меня всем телом, закрыв собой доступ воздуха, отняв способность к борьбе. Мое тело онемело. Я ничего не могла сделать, даже ногой пошевелить. Он пришел неожиданно. Я только что задремала, чтобы немного забыться и отдохнуть от навязчивых мыслей. И муж решил взять свое, принадлежащее ему по праву. Мы напряженно молчали. Я лежала под ним бездыханная и бесчувственная. Когда все закончилось, он отвалился от меня и закурил. Я тихо плакала.

– Если бы мы жили в цивилизованной стране, ты могла бы подать на меня в суд за изнасилование, – сказал муж.

Но мы жили в другой стране. Я не могла обратиться с иском в суд. Меня бы не поняли в судейской канцелярии. Мне оставалось обливаться слезами, тихо и бестолково. С романтических высот муж силой обрушил меня вниз, вернул на землю, напомнив о моих обязанностях. О долге. О незадавшемся супружестве.

– Прости меня, – сказал он, попыхивая сигаретой, – прости, если сможешь.

В ответ я лишь прикусила губу. И он ушел. Нежно тронул за плечо, придержал руку и испуганно отдернул, почувствовав жар моего тела. Я вся горела. После этой ночи Володя окончательно замкнулся в себе. Больше муж никогда не заходил в мою спальню. Избегал встреч, сторонился. До злополучной ночи мне еще хотелось поговорить, объясниться, чтобы успокоить его и себя. Теперь же сама мысль о разговоре вызывала нестерпимую тошноту. Я не хотела выяснять отношения с мужем, пусть сам разберется в себе, поймет, в конце концов, в чем его ошибка. Он не хотел быть виноватым. И стал, не желая того. Наша совместная жизнь напоминала существование в преисподней. Мы сгорали в костре взаимной ненависти. Нас поджигали фитили собственнических амбиций. В общем, мы сжигали за собой мосты благополучия. Уже невозможно было вернуться к прежним отношениям. Ненависть захлестнула нас с головой. Она заставила подчиняться темным инстинктам, уютно дремавшим в нас до поры до времени.

Единственным оазисом благоденствия для меня оставался спортивный клуб. Мне казалось, в этом месте до меня не дотянутся злые силы, а жгучая ненависть не доберется до ярко освещенного зала. Я носилась по корту с ракеткой, юная и задорная, на миг забывая о своем горе, о своей несчастливой любви, а перекошенное лицо мужа медленно стиралось.

Во время тренировки я думала только о Диме, видимо, мои мысли пробрались в него, он уже ждал меня в холле. Лицо возлюбленного сияло любовью, светилось небесным огнем, внутренним чувством, неодолимым желанием.

– Ты спешишь домой? – спросил он.

– Нет, не спешу, мы можем погулять, ты уже освободился? – сказала я.

Мне хотелось выйти из клуба вместе с ним, нарочно, на глазах у всех любопытных и любопытствующих. Настал тот благословенный миг, когда влюбленная женщина готова предъявить своего возлюбленного всему миру. Дима не противился моему желанию. Он взял меня под руку, но я выдернула ее. Мы должны находиться рядом, но не под руку и не за руку, а просто вместе, будто мы прикованы друг к другу невидимыми кандалами. Пусть увидит тот, наверху, кто приковал нас навечно, что из этого вышло. Наверное, Всевышний еще сам не знает, что из этого выйдет.

– Куда мы пойдем? – спросил он.

– Не знаю, пойдем куда-нибудь, на все четыре стороны, – сказала я.

И мы медленно побрели по городу. Мы раздвигали толпу, врезались в нее, как вонзается острый нож в рыхлый торт. Толпа растекалась вокруг нас, а когда мы проходили, она вновь смыкалась. Если тот, наверху, видел нас, он наверняка остался доволен. Вдвоем мы образовали единый стержень. Острый, как клинок.

– Ты есть хочешь? – спросил Дима.

– Нет, а ты? – смешно было думать о еде. Аппетит исчез. Любой ресторан, самый роскошный, попадавшийся нам по пути, напоминал прожорливую и грязную харчевню.

– Не хочу, – он рассеянно дернул головой, дескать, какая тут еда, не до еды сейчас.

– Дима, а что нам делать? – произнесла я. Я спрашивала мужчину, мне хотелось знать, о чем он думает, что у него в голове.

– Не знаю, – беспечным тоном отозвался Дима, – не знаю.

– И я не знаю, – подтвердила я.

Мои щеки запылали от унижения. Меня сопровождал юный мужчина, растерявшийся от нечаянной любви. А дома меня ждал муж, сопровождавший меня в течение всей жизни своими решительными действиями. Он ни за что не растерялся бы, нашелся бы, что сказать. Муж всегда знал, что делать, что говорить. Мы кружили по городу, как две птицы. Медленно и незаметно круги сужались, сужались. Мы очутились возле моего дома. В окне я заметила профиль мужа. Он стоял боком, будто ненароком выглянул и увидел нас. Я остановилась. Посмотрела на Диму. Он весь нахохлился, сник.

– Я пойду? – сказала я.

– А я? Что мне делать? – сказал он. – Ты не можешь уйти. Это жестоко. Придумай что-нибудь.

Он хотел, чтобы решала я. Женщина. Наши судьбы были в моих руках. Я поправила ремень, перекинула сумку дальше за спину. Страха во мне не было. Но не было и решимости. Я тоже не знала, что нам делать.

И я молча ушла, оставив его одного на промозглом весеннем ветру. Порывы ветра подгоняли меня, заставляли бежать. Я не опоздала. Муж по-прежнему стоял у окна. Курил. Он ждал. Терпеливо ждал, чтобы ударить.

– Ты такая же, как и твоя мать, – сказал муж.

Его слова прозвучали, как приговор. Как осуждение. Как высшая мера наказания. Я застыла на пороге как вкопанная. Во мне пропали все чувства, я не могла парировать удар. Я не знала, какая у меня мать и почему муж так плохо отзывается о ней. Мама оставила после себя светлые воспоминания. Никогда не всплывали в моей памяти какие-то дурные мысли о ней.

– Володя, не сердись на меня. Не сердись на мою маму, – тихим голосом сказала я, – будет лучше, если мы не станем выяснять отношения. Это пошло, в конце концов.

– Пошло, – легко согласился муж, – очень пошло – выяснять отношения между мужем и женой. А разгуливать по городу с сопливым юнцом – это весьма благородно.

Муж иронизировал, с чувством юмора у него всегда было все в полном порядке. С ним легко жить, легко разговаривать. Юмор неоднократно спасал нас от вселенской пошлости. Я молчала, избегая скандала. В очередной раз спортивная сумка взлетела на антресоли, как птица, как кладбищенская ворона, скорбная и зловещая. Я ушла на кухню, чтобы избежать последующих обвинений. Наверное, мой муж был прав: разгуливать с юношей на глазах изумленной публики – бесповоротно пошло. И все бы ничего, но у меня из головы не выходили страшные слова, касающиеся памяти моей матери. Нужно было найти причину, вывести следствие, узнать правду. Для этого мне нужно вновь вернуться на другой берег, обратиться за помощью к юности. Вернуться под мамино крыло. И с меня вновь полетели клочья кожи, я чувствовала, как слезает налет времени, нарастают новые пряди волос, кто-то невидимый сдирал с меня кожу насильно, скатывая в рулон, мрачная тянущая боль охватила все тело, ослепила глаза, затмила свет. За пропуск в молодость нужно было платить, а дорожные билеты нынче заметно и ощутимо подорожали.

Муж больше не приходил ко мне по ночам. И не уходил от меня. Мы продолжали оставаться под одной крышей, чужие и посторонние люди, ненавидящие друг друга лютой ненавистью. И чем сильнее он меня ненавидел, тем быстрее я молодела. Иногда мне казалось, что далекий берег приближается ко мне, сверкая яркими огнями. Иногда между мной и берегом простилалась широкая пропасть. И не было сил, чтобы перешагнуть через нее. Она ширилась, росла, увеличивалась. Кожа на моем теле сворачивалась в жгуты и свитки, волосы редели, зубы темнели, покрываясь тиной времени, руки перевивались венами, как тонкими прутьями. Мне не хотелось встретить старость в ее угрюмом и безобразном виде. Я желала подойти к ней в достойном обличье, прямая, гордая. Для этого нужно было устремиться за правдой. Отыскать корни моральных увечий, докопаться до изъяна. И пусть для этого мне придется перекопать весь семейный огород. Мне хотелось провести профессиональное дознание. Я ощущала в себе задатки следователя. Наверное, моя запретная любовь имеет под собой корни, ведь она произрастала во мне. Я никогда не думала о запрещенной любви, будучи уверенной в любви к собственному мужу. Но в нашей семейной жизни с самого начала существовал какой-то изъян. Брак был построен на обмане. Только я ничего об этом не знала. Невидимая ложь разъедала нашу жизнь, проникая в души мелкими трещинками, превратившимися со временем в громадные разломы.

* * *

Наверное, когда-то давно я утратила источник жизненной энергии. Потеряла его по дороге. Нужно найти ключ, чтобы напиться свежей водой жизни. Я запаслась блокнотом и диктофоном. Мне понравилась новая роль. Никогда не смотрю модные сериалы. Жаль времени и нервов. В стране свирепствует эпидемия по просмотру сериалов, но я забраковала все мыслимые и немыслимые образы современных сыщиц и решилась на жесткий, но справедливый поступок. Нужно начать с самого начала, с моего рождения, чтобы не совершить ошибки. Я озадаченно потерла висок, мигрень разошлась не на шутку. Нужно начать расследование с дородового периода. Ведь я появилась не на пустом месте, не как придорожная трава. Мама когда-то была юной женщиной, у нее случались встречи и знакомства с мужчинами. И я приступила к расследованию.