– Мы еще увидимся? – крикнул Костя.

– Обязательно, – сказала я, улыбнувшись ему на прощание. И ушла.

Костя нашелся, вообще-то, он никуда не исчезал. Наверное, Константин исчез для того, чтобы дать мне свободу. Я шла по Каменноостровскому проспекту и плакала. Я жалела Костю. В нем тоже поселилось отчаянное сиротство, теперь мы с ним как брат и сестра. Навсегда.

* * *

Во время регистрации я не взяла Вовкину фамилию. Так и осталась Березкиной. Мне хотелось доказать покойной матери, что я смогу вынести все тяготы наследственного ярма. Вовка не обиделся, будто ничего не изменилось, все то же детское восхождение наверх. Однажды я вернулась домой раньше обычного, я уже училась на последнем курсе института. Можно было беспрепятственно прогуливать лекции. Открыла дверь и замерла. В гостиной кто-то негромко разговаривал. Я на цыпочках пробралась в свою комнату, но обрывки слов, доносившихся из гостиной, застряли во мне до конца дней.

– Ничего не делает, только ест и пьет, даже не убирает за собой, чашку не вымоет, посуду со стола не уберет, все Вова да Вова, как нянька за ней ходит.

Это голос свекрови, прерывистый и нервный. Голос производит несвойственные ему звуки, произносит грубые и циничные слова. Не слова, сплошные обрывки, рвань какая-то.

– А вы ее не жалейте, ткните носом-то в грязную посуду, – пробубнил кто-то. Я похолодела и уткнулась носом в прохладную стену.

– Вова не переживет скандала, замкнется в себе. С ним такое уже было однажды. Он же любит эту стерву.

Я тихонько проскользнула в комнату. Вдогонку пробрались противные слова. Этот дом так и не стал моим домом. Я лишь пользовалась гостеприимством. Можно было вернуться в свою комнату, можно было разыскать поникшего от несчастий Константина. Уйти в общежитие. Рассказать обо всем Вовке. Обрывки слов мешались перед глазами, они прилипали к лицу и ушам. Если я перескажу услышанный разговор мужу, злые слова прилипнут и к нему. Стукнула дверь. Пришел мой муж.

– Володя, мы переезжаем, – сказала я.

– Куда? – возразил Вовка.

– В мою комнату. Я хочу жить в собственном доме. Хочу быть хозяйкой.

Вовка сразу согласился. Посредством длинных цепочек мы успешно обменяли комнату Вовкиной бабушки и мою – точнее, мамину, и уже через месяц переехали в отдельную квартиру. Не в центре, но и не на окраине. Устроили шумную вечеринку. Новоселье совпало с получением наших дипломов. На вечеринке было не только шумно, но и безумно весело. Несколько друзей из моей группы, столько же из Вовкиной – это были наши общие друзья. У нас образовался свой круг. После консерватории Вовка устроился музыкантом в модный оркестр. Варьете, ресторан, публика, деньги. Мне было все равно, лишь бы мужа все устраивало. А меня отправили по распределению в отдел культуры. Некоторое время я работала помощником режиссера массовых праздников. Позже перешла на должность инструктора районного комитета комсомола. А потом родился сын, родился совершенно неожиданно. Пять месяцев я не знала о том, что беременна, не замечала изменений в организме. А когда почувствовала, немедленно полюбила его. Ребенок родился здоровым, горластым и разумным. Взгляд серых глаз резко отметал любые поползновения на свободу личности. В них прочитывалось глубокое знание жизни, целеустремленность и уверенность в собственных силах. Мы сразу подружились с ним, будто знали друг друга целую вечность. Вовка был счастлив. Он закатил в ресторане бал, оркестр целый вечер играл в пользу новорожденных младенцев всего земного шара, а артистки варьете высоко задирали длинные ноги. Чужая радость переполняла всех посетителей ресторана. Но еще больше она переполняла меня. Радость накрыла меня с головой. Сына назвали Дмитрием. В тот день я была самой счастливой женщиной. Я даже забыла о своем сиротстве, нет, не забыла, я навсегда избавилась от тяжелого чувства. Смутная река памяти унесла мое сиротство, спрятала его в своих пенящихся волнах. В тот день я решила отыскать могилу матери, поклониться ей и на коленях вымолить для себя прощение. Я ничем не обидела маму, но почему-то считала, что в чем-то перед ней виновата. Наверное, вина сидела во мне из-за того, что мама слишком рано умерла. Спустя много лет я поняла, что наши мамы всегда умирают не вовремя.

* * *

Жизнь стремительно покатилась дальше, уже без чувства вины, без сожалений. Я всем была довольна – мужем, сыном, домом, достатком. Иногда такое случается с женщинами. Они счастливы, самодостаточны до поры до времени, пока на них не обрушивается настоящая беда. И тогда эти уверенные женщины превращаются в безумных старух. Но до беды было еще далеко. Я не верила в будущие несчастья, считая, что божья кара уже посетила меня на заре юности, наказав за грехи предков, а в зрелости горе обойдет мой дом стороной. Казалось, я проживу до глубокой старости без душевных потрясений. Я преданно любила свой дом, свою семью.

Моего сына безумно любили Вовкины родители. Дмитрий постоянно находился на Петроградской, чтобы вернуть его домой, нужно было приложить максимум усилий. Свекровь без устали возилась с любимым внуком, каждую пылинку с ребенка сдувала. А сын любил только меня, Вовка совсем не обижался на нас. Его все устраивало, поэтому наши семейные отношения сложились самым наилучшим образом. Изначально я была уверена в своем сыне. Он никогда не станет наркоманом, алкоголиком, неудачником, ипохондриком. Дмитрий – боец. Он преодолеет жизнь, непременно построит свой собственный олимп. Амбиции крепко сидели в нем. Издержки перестройки и безобразия различных революций не коснулись нашей семьи. Разве что Вовкин отец расстался с должностью и перешел на другую, более спокойную, правда, менее престижную работу. В начале девяностых Вовка резко изменил курс семейного корабля. Он окончательно расстался с модным оркестром и организовал свое дело. Что-то вроде посреднической конторы по перепродаже компакт-дисков. Я ничего в этом не понимала. А бизнес оказался успешным. Вовка вообще не умел проигрывать. Вскоре мы переехали в новую квартиру на Мойке. Огромные окна, высокие потолки, цветы на подоконниках в парадном. Кодовый замок, закрытые ворота. Мы отделились от основного городского слоя, став буржуазной надстройкой над обществом. Дмитрий превратился в долговязого подростка. Вечный отличник, как папа. Вечный философ, как мама. Компьютер, теннис, бокс – мы делали все, чтобы Дмитрий вырос успешным человеком.

А Константин сошел с дистанции. Я больше никогда не видела его, нигде не встречала. Кто-то и где-то рассказывал что-то непомерно грустное и тоскливое. Запои, переходящие в заболевание, поиски работы, неустроенность. В самом разгаре моего личного благополучия я случайно натолкнулась взглядом на опустившегося мужчину, он, ссутулившись, копался в мусоре. Я сидела в машине рядом с мужем, опустила стекло. Мужчина почувствовал мой взгляд, обернулся. Константин. На меня смотрели его глаза, смотрели издалека, с другого берега. Они не осуждали меня, не презирали, они по-прежнему любили меня. Я содрогнулась в страхе. Нажала на «пуск», но стекло застряло, не хотело подниматься. Мужчина шагнул ко мне. У меня остановилось сердце. Я хлопнула рукой по стеклу, пытаясь закрыться от назойливого взгляда. И тут поняла, что это не Константин. Это чужой человек. Мужчина из помойки. Он просит у меня милостыню.

– Володя, да поезжай уже! Быстрее! Пожалуйста.

Я кричала, а мужчина шел, уже почти бежал, протягивая ко мне грязные руки. Мы наконец поехали. Странный мужчина исчез. Через несколько минут я опомнилась, засуетилась, потрясла сумочку, хотела сказать Вовке, чтобы он вернулся, притормозил, нужно же подать милостыню мужчине с грязными руками, но было уже поздно. Мы стремительно мчались по Московскому проспекту, спешили в аэропорт. Мы уезжали на отдых. Хотелось солнца и впечатлений. Сутулый мужчина остался в моей памяти.

* * *

Когда мы вернулись из поездки, я заболела, мой организм забастовал. Боль резко вспыхивала то в одном, то в другом месте. Она внезапно начиналась, так же внезапно проходила и вновь возвращалась, обрушиваясь неожиданно, ломая тело и душу. Никакие лекарства мне не помогали. Доктор с загадочным видом покачивал головой и так же загадочно молчал, он не мог поставить диагноз. Я похудела, почернела, осунулась. Обследования не давали результатов. Вовка ходил мрачный. Дмитрий срывал плохое настроение в виртуальном мире. Из комнаты сына доносились странные шумы, будто там происходила страшная бойня. Я всякий раз собиралась прекратить игры с ирреальностью, но, подходя к комнате сына, замедляла шаги. Пусть играет. Виртуальная война не опасна.

Я до сих пор не знаю, отчего умерла мама. Мне столько же лет, сколько было ей в тот год. Нельзя оставлять сына сиротой, но я угасала. Медленно и отчаянно. Отчаяние выгоняло меня на улицу, я почти бездумно бродила по городу. Иногда в нем можно встретить человека из прошлого – из прошлого века, из прошлой жизни, из прошлого настоящего. Кто-то резко дернул меня за рукав пальто-разлетайки.

– Варвара, это ты? – спросила седая старуха строгим тоном.

Я отшатнулась, будто передо мной оказалась сама смерть. Меня уже много лет называют по имени и отчеству. И всегда на «вы».

– Да, я – Варвара, – сдерживая гнев, спокойно произнесла я. Смерть не умеет разговаривать. Она забирает к себе молча, без слов и объяснений. Это просто старуха, ничего экстремального, таких много в моем городе.

– Ты не помнишь меня? – старуха схватила меня за воротник и пригнула к себе.

Я заглянула в тусклые, немного безумные глаза, заглянула, будто провалилась в бездну.

– Помню, – прошептала я.

– Совсем забыла, не заходишь домой, – ласково упрекнула коварная соседка. Это была она.

– Плохо чувствую себя, – сказала я. И замолчала. Мне не хотелось жаловаться.

– Ты, как твоя мать. Она тоже похудела перед смертью. Ей ведь тоже за сорок было, как тебе, – сказала соседка. Кажется, она совсем не щадила меня, говорила что думала.

– Я пойду, – неуверенно сказала я, с трудом отцепив когтистую руку от своего пальто.

– Ты сходи-ка, милая, к колдунье, вот тебе телефон.

Старуха сунула мне в карман пальто какую-то бумажку. Я отпрянула и вдруг бросилась бежать. Бежала, пока не устала. Остановилась и поняла, что нахожусь в незнакомом месте. Я ни разу здесь не бывала. Трамваи, люди, перекрестки, лязг и скрежет, визг тормозов и автомобильный шум. Я подняла руку и остановила такси.

– На Мойку, – сказала я.

Больше я не выходила одна. Вовка вывозил меня в Павловск, иногда на Крестовский остров. Любимые места не радовали, и я вообще перестала выходить на улицу. Подолгу лежала в постели, разглядывая полоски на обоях и портьерах. Ни о чем не думала, мне хотелось умереть. Я устала, ведь для того, чтобы поднять мое тело из горизонтального положения, нужно было приложить нечеловеческие усилия. У меня больше не было сил – они иссякли. Я не знала, на что потратила жизненную энергию. Она вышла из меня, как воздух из резинового шарика. Однажды муж заставил меня выйти из дома. Вовка набросил на меня пальто, а я сунула руку в карман, нашарила какую-то бумажку.

– Володя, отвези меня по этому адресу, – сказала я. И Вовка беспрекословно подчинился. Муж не знал, как относиться к моей странной болезни. Многочисленные консилиумы и комиссии не могли договориться между собой. Я умирала. Меня звала на тот свет моя мама. Я знала, что она давно ждет меня.

Колдунья оказалась молодой женщиной, вполне упитанной и жизнерадостной. Она толкнула Вовку крепким кулаком в грудь, оставив его в прихожей. А меня затащила в темную комнату. На столе догорала свечка. В углу работал крохотный телевизор. Ничего колдовского. Разве что свечка.

– Меня Настей звать, а тебя как? – спросила колдунья.

– Варей, – сказала я.

Настя быстро ощупала мою спину, пальцами провела по позвонкам, будто пробовала струны гитары перед игрой, больно сжала предплечья, надавила на шею.

– Кровь у тебя застоялась, застыла. Ты, как лед, и внутри, и снаружи. А ведь ты могла бы жить иначе. От тебя яркий свет исходит. Видишь, как горячо, – сказала колдунья. Она провела рукой над моей головой. Я ощутила жар. Уши и лицо заполыхали огнем. – Ты сама можешь счастье дарить. От тебя люди, как лампочки, зажигаться должны. А ты свой свет насильно загасила. Гарью от тебя несет.

От монотонного голоса в комнате запахло паленым, будто кипящий воск прожег старенькую скатерть на столе. Я вдруг почувствовала брезгливость к происходящему.

– Я, пожалуй, пойду, – я резко встала и пошатнулась. Затхлый воздух скопился в легких. Невозможно вдохнуть воздух. Его здесь вообще нет. Мне до боли захотелось солнца и ветра. У колдуньи ни того ни другого не водилось.

– Тебе бы влюбиться надо, милая, а то совсем плохо будет, – сказала псевдоколдунья. Настя отошла от меня и включила свет. Ногтем придавила свечку, соскребла застывший воск со скатерти. Обычная женщина, молодая, симпатичная. Ничего инфернального.