Ежедневно я твердила себе, что нужно набраться терпения. Выдержки. Нужно научиться черпать силы из себя, как из источника. И тогда никакие испытания не страшны. Можно жить, наслаждаясь чувством до тех пор, пока сердце не примет обычные размеры. Пусть оно ширится, пусть вылезает из меня, как тесто из кастрюли. С огромным сердцем жить веселее. И на тот свет совсем не хочется. И я принялась жить по двойному стандарту. Соблюдала внешние условности. А сама тайно любила. Наслаждалась чувством. Моего сердца должно было хватить на всех. На работе я думала о любви. Работа позволяла раздваиваться. Дома было сложнее. Домашние чувствовали, что мое сердце раздваивается, что оно принадлежит еще кому-то. Нельзя делить сердце. Но я вела себя безупречно, будто гениальная актриса. Не к чему было придраться. Собственнические инстинкты родных постепенно сошли на нет. Меня больше не тревожили угрызения совести. Я ни на йоту не отступила от правил. Сексуальная жизнь с мужем совсем прекратилась. Я больше не могла выносить его присутствие. Меня все в нем раздражало. Раньше я не замечала мелкие недостатки. Сейчас же любые мелочи вызывали во мне неприятие. Я отворачивалась от него, отталкивала, не принимала. И не понимала себя. Володя не выдержал отторжения и сбежал от меня в гостиную. Сын ничего не заметил. Родители живут своей жизнью. Ничего особенного. Мы по-прежнему ездили ужинать в кафе, ходили в кино, иногда гуляли в парке. Я много читала, точнее, держала книгу в руках, бездумно водя глазами по строчкам. Потом бросила это занятие. Все равно горячечные мысли не давали мне покоя. Какое уж тут чтение. Не до книг теперь. И в клуб больше не ходила. Испытывала собственное терпение. Меня даже не тянуло туда. Я выдерживала себя, как доброе вино. Наращивала мышцы. Но однажды не выдержала. Вино вспенилось и выплеснулось из чана. И оно мгновенно превратилось в любовную отраву. Я собрала сумку и помчалась в клуб. Когда открывала входную дверь, думала, что умру прямо на пороге. Если бы через минуту я не увидела Диму, мое сердце разорвалось бы на мелкие части. Оно валялось бы на асфальте отдельно от меня. А я продолжала бы жить дальше. Может быть, такая жизнь приглянулась бы мне. А что? Спокойно и достойно, ничто не тревожит. Наверное, когда-нибудь хирурги научатся мастерить искусственное сердце из прочной ткани. Такое сердце уже не забьется при виде молодого мужчины. Оно не вздрогнет. Научится воспринимать мир равнодушно.

Я натолкнулась взглядом на сияющие глаза – голубые, бездонные, влекущие. И замерла. Мгновение остановилось. Извечная мечта человечества исполнилась. Наступило торжество гармонии. Два любящих человека встретились. И они поняли друг друга. Он улыбнулся. Я молитвенно подняла руки, благословляя небо за дарованное мне счастье. Мы излучали любовь. Разве возможно променять счастливое мгновение на скучную и однообразную жизнь? За один лишь краткий миг можно пожертвовать целым веком. Всей жизнью.

– Здравствуйте, – сказал Дима.

– Добрый день, – сухо ответила я.

Но это ничего не значило. Мы оба знали, что скрывается за нашими словами. Девушки у стойки беспокойно задергались, будто куклы-марионетки. Они что-то почувствовали. Энергетический сгусток болтался в воздухе. Я молча прошла в раздевалку, будто ничего не случилось. Спрятала глаза. Прикрыла свет длинными ресницами, словно очки надела. Мне хотелось расплескать эмоции по всему городу, по всему миру, чтобы люди на планете знали, что у меня появилась надежда.

* * *

Напрасно я сердилась, клубные девушки оказались вполне милыми существами. При внимательном рассмотрении высветились умненькие лица, послышались неглупые речи, проявилось вполне приличное обхождение. Культурные и немного безразличные. В них чувствовался недостаток внутреннего горения. Зато у меня его было с лихвой. Придется вливаться в молодежный коллектив. Я бросила в гурьбу несколько слов, чтобы не показаться старой перечницей. Они весело подхватили беседу, и через некоторое время я вдруг поймала себя на том, что я смеюсь, от души хохочу, как в далекой молодости. И никто не заподозрил меня в тайных поползновениях. Оказывается, можно прослыть душой компании среди юных и беззаботных. Весело вздернув сумку на плечо, я вышла на улицу. Яркое весеннее солнце закатывалось на покой. А мне вдруг захотелось чего-то безудержного, бесшабашного. Но дома ждал муж. Скучал сын. Он всегда скучает, если меня долго нет дома, слишком привязан к матери. Я прикусила губу, чтобы не разрыдаться от любовного восторга, и полетела вдоль по набережной. В квартире стояла тишина. В кухне витал аромат нежилого помещения. Совсем забросила дом. В голове сплошные греховные передряги. Я сбросила куртку и швырнула подальше спортивную сумку. Потом разберу. Включила чайник. Открыла морозилку. И вдруг оцепенела. На столе одиноко топорщился кефирный пакет. Вокруг него витали мошки. Венчик из мошкары плотно окутывал картонную коробку, видимо, нахальных насекомых привлекал пряно-кисловатый запах. Володя любит кефир. Но он никогда не убирает пакет, оставляя его на столе. Я всякий раз прячу пакет в холодильник, чтобы не торчал на виду, а муж с присущей ему настойчивостью держится за свою вредную привычку. Раздражение пришло изнутри, выбросив наружу все негативные эмоции, которые я старательно прятала в глубине. Забытый пакет с кефиром может привести к разводу. Мелкий пустяк способен в один миг разрушить устоявшуюся жизнь. Я села на стул и бессильно бросила руки вдоль тела. Я так больше не могу. Теперь меня будет раздражать абсолютно все. Кефирный пакет. Брошенные вещи. Запах. Забытые носки и пакеты не являются поводом для развода. И моя вспыхнувшая страсть здесь ни при чем. Я с шумом перелила кефир в изогнутый кувшин, привезенный из Туниса. Нужно выкорчевать вредные Вовкины привычки. Они влияют на мою нервную систему. Кувшин с крышкой. Мошкара больше не прилетит на вкусный запах. Я написала на бумажке красным фломастером: «для кефира» и прилепила бумажку прямо на маленьких человечков, нарисованных на крутом боку кувшина. Муж вошел в кухню и удивленно уставился на меня. Не ожидал встретить родную супругу в заброшенном очаге домашнего питания.

– Ты уже пришла? Как прошло занятие? – спросил он.

– Хорошо, будешь кефир? – я подвинула кувшин на край стола.

– Зря ты этот кувшин испортила. Я хотел его матери подарить, – сухо бросил муж и вышел из кухни.

Крепко въелись в него вредные привычки. Муж сразу понял, на что я намекаю тунисским кувшином. Раздражение ушло так же незаметно, как и появилось. Я что-то тихонько напела. В кухню заглянул Дмитрий. Посмотрел на меня многозначительным взглядом, иронически усмехнулся и так же молча удалился. Почему-то я зову сына Дмитрием, а мужа просто Вовкой. Иногда называю его Володей, но слишком редко. Придется избавиться от собственной вредной привычки. Нельзя терроризировать близких. Вдруг мужа во мне что-нибудь не устраивает? Ему может не нравиться, к примеру… И тут я задумалась. Я не знала, что может во мне не нравиться мужу, даже не могла предположить. Мне всегда казалось, если муж любит меня, тогда ему все во мне должно нравиться. Он обязан принимать меня такой, какая я есть. Значит, я больше не люблю его. Если меня раздражают его привычки и запахи, значит, я давно разлюбила мужа. Когда любишь, ничего не замечаешь, все в любимом человеке хорошо, все приятно пахнет, ничто не вызывает отторжения. Наша сексуальная жизнь давно разладилась. Дмитрий, кажется, все понимает: если родители вместе не спят, значит, в семье поселилась безнадежная оскомина. Надолго. Я больше не хочу спать вместе с мужем. Это из-за меня появилась в семье трещина. И я принялась строгать овощи. Я кромсала, не замечая, что изрезала добрую гору помидоров. Когда блюдо оказалось переполненным, я вдруг остановилась. И все-таки нет во мне греха. Просто во мне накопилась многолетняя усталость. Нужно пережить трудное время. Как на войне. В мирной жизни тоже случаются боевые просчеты. Когда-то что-то не заметила, не придала значения, упустила из виду, вот и пришла расплата за рассеянность. Сама виновата, сама и рассчитаюсь с долгами. Сын на цыпочках проник на кухню, подошел, прижался ко мне.

– Дмитрий, ты есть хочешь? – спросила я.

– Мам, поговорить надо, – просительно заскулил Дмитрий.

– Потом, попозже, согласен? – сказала я.

Я знала, о чем хочет поговорить Дмитрий. Ему не терпится поговорить о нас. О нашем раздельном существовании. Я боялась этого разговора. Не люблю выяснять отношения.

– Когда – потом? Ты мне давно обещала, – настойчиво заныл сын, а я недовольно поморщилась. Дмитрий стоял за спиной и не мог заметить, что я корчу рожицы. Да просто не могла я с ним объясняться. Этот разговор грозит страшными осложнениями. Сын мечтает перевоспитать родную мать, желая избавить ее от вредных привычек. Вредные привычки он обнаружил только у матери. У отца не нашел изъянов. Вот такие невеселые дела. Хорошо, когда в природе человеческих взаимоотношений существует хоть какое-то понимание. Я знаю, о чем хочет поговорить Дмитрий. Он знает, что я догадываюсь о сути беседы. Но не буду устраивать разборки. Зная и понимая очевидное, сын все равно упрямо стоит за моей спиной и тянет из меня жилы. Наматывает мои нервы на свой кулак. Я никогда не смогу предать родного сына. Меня никто не сможет втащить в опасный омут возрастных страстей. Это милое существо, приникшее к моей спине, мягко и уютно согревает мою иззябшую душу. Дмитрий любит меня больше, чем отца. У сына жесткие подходы к суровой действительности. Если любишь больше, значит, и спрашивать надо строже. Вот и торчит сзади, налегая на меня своим долговязым туловищем. Я нежно лягнула его, чтобы он особенно не припадал к материнскому плечу.

– Мам, ты чего дерешься? – шутливо пропел Дмитрий.

Ему тоже не хочется ссориться со мной. Сын видит мир по-своему. Если родители любят друг друга, значит, они не должны раздражаться на кефирные пакеты. Пустяки все это. Мелочи. Любящие родители должны спать вместе. Нельзя выскакивать за рамки приличия. Так видит Дмитрий наш мир, мир взрослых. Ему кажется, что все можно уладить без лишних эмоций, отрегулировать семейные отношения гаечным ключом, починить прореху.

– Мам, у отца проблемы в фирме, ты знаешь? – вдруг сказал сын.

Я напряженно молчала. Муж никогда не говорил мне о своих проблемах. Он справлялся с собственными трудностями сам, без моих консультаций и советов. Дмитрий знает о проблемах отца, неужели они стали настолько близки? Пока я сгорала во внутреннем огне страстей, они сблизились. Дмитрий всегда называет Вовку отцом, а не папой. Я живу в любовном угаре и о многом не догадываюсь. Мир протекает мимо меня. Я живу внутри себя, пытаюсь определиться в жизни. И вот не заметила, как очутилась на склоне лет. Почти на склоне жизни.

– Что-то с налоговой, эти придурки придрались к импортным дискам, – сказал Дмитрий.

Придется сделать вид, что ничего не слышу. Если я ввяжусь в разговор, Дмитрий перетянет беседу в воспитательное русло. От компакт-дисков мы плавно вольемся в семейные проблемы. Лучше промолчать. Я всегда уходила от сложностей путем умолчания.

– Позови отца, пора ужинать, – сказала я, – поздно уже.

Мы молча поужинали. Муж с сыном вымыли посуду. Я разобрала спортивную сумку и залегла в ванну. Долго рассматривала свое тело в зеркале. Когда-нибудь наступит тот страшный час, когда я стану замечать следы собственного увядания. Как и когда это произойдет, смогу ли я противостоять и сколько мне осталось? Год, два?

Муж устроился в гостиной. Допоздна у него горел свет. Варварски гудел компьютер. А я все удивлялась, почему мне мешает звук компьютера. Ведь он же совершенно неслышно гудит. Незаметно. А я истерически раздражаюсь на еле уловимые звуки. Истекаю злобой, молча и надрывно. Наконец я задремала. Свет в гостиной остался включенным. Сквозь дрему я видела желтую полоску, пробивавшуюся из-под двери.

* * *

Раздражение и усталость сидели во мне плотно, нужно было выбросить из себя изматывающие эмоции. Но я уже боролась с другим, пылающим и горящим чувством, стараясь выбраться из него, как из ледяной проруби. И мне никак не удавалось избавиться от него. Трудно исполнять долг, когда все в тебе кипит и клокочет. И вот к неизбывному чувству добавилось раздражение от жизни. У меня уже не хватало сил на борьбу с собой. Мне нужен был хоть кто-нибудь, кто бы помог мне справиться с собой. Но рядом никого не было. И я решила действовать наобум.

Я позвонила подруге. К телефону долго никто не подходил. Наконец сняли трубку. Послышалось трудное, прерывистое дыхание.

– Ирина, привет, ты можешь разговаривать? – сказала я.

– Не могу, дорогая, занята очень, – сказала Ирина, с трудом сдерживая раздражение.

Оказывается, весь мир пребывает в извечном раздражении, видимо, все вокруг устали от земного существования.

– Хорошо, позвоню тебе завтра, – сказала я, решив про себя, что уже никогда не позвоню первой.