Хармони Верна - Леонора. Девушка без прошлого

Джеймс внимательно рассматривал свои ботинки.

– Разумеется.

– Он не понял бы, – попыталась объяснить Леонора. – Так будет лучше для всех.

Кивнув, он присел, взял инструменты и принялся наматывать сорванные кольца проволоки. Она снова причинила ему боль. И то, что эта пощечина была нанесена с нежностью, значения уже не имело. След от нее все равно остался.

Они выехали из Ванйарри-Даунс ясным утром. Четырнадцать лошадей, нагруженные тюками и седлами, шли клином: спереди Джеймс с Томом в застегнутых под подбородок куртках от пронизывающего холода, а пастухи-аборигены – сзади. Люди и животные, слившись воедино, синхронно скользили по равнине, напоминавшей растянутый шелк.

Леонора следила за ними через закрытое окно своей спальни; стекло приглушало топот копыт, поэтому для нее люди и лошади двигались бесшумно, словно призраки, пока не скрылись в утреннем тумане. Их не будет здесь несколько месяцев. Леонора коснулась холодного стекла кончиками пальцев. В постели храпел Алекс. Пронзительная пустота опустилась на землю, вползла в дом, заполнила все углы. Тени сгустились и замерли. Она уже скучала по нему.

Ган двигался мимо грязных палаток, пока не дошел до последней в ряду – из провисшей выцветшей парусины в обрывках паутины. Он устало опустил вещевой мешок. Дома.

– Боже ж ты мой! – воскликнул чей-то голос. – Да быть этого не может!

Ган обернулся и пригляделся к лицу кричавшего, почти такому же старому и уродливому, как его собственное.

– Свистун, ты, что ли?

Человек хлопнул себя по колену и загоготал.

– Ах ты мерзкий сукин сын! – Он стоял, раскачиваясь на кривых ногах; из-под майки на груди торчал клок седых волос. – Что ты тут делаешь, Ган?

– Работаю. Похоже, мы с тобой будем соседями.

Свистун заулыбался, и его морщины расползлись в стороны вместе с губами.

– Поверить не могу, что ты до сих пор жив, старый придурок!

– Таких мужиков, как мы с тобой, просто так не доконаешь, – сказал Ган. – Мы отовсюду выберемся, пусть хоть на зубах.

– А вот это сущая правда! – рассмеялся Свистун. Штаны у него сползали, и он их все время подтягивал.

– Что-то ты больше не свистишь, – заметил Ган. Раньше у этого человека были испорченные передние зубы с большой щелью посередине. И когда он смеялся, из его рта вырывался пронзительный долгий свист.

– Так зубов-то больше нет! – Свистун широко открыл рот, чтобы продемонстрировать это. – Эй, ты голодный?

– Я всегда голодный.

– Пойдем, я приготовлю что-нибудь. Бросай свой мешок здесь, никто его не тронет. Тут нормальный народ. – Он скорчил гримасу. – Если бы, конечно, не эти чертовы мотоциклы… Итальянцы гоняют на них с утра до ночи, говорю тебе. А так ничего, нормальные ребята. Сам увидишь.

Свистун откинул парусиновый полог палатки, чтобы Ган мог войти. Рядом с центральным шестом стояла небольшая печка, сделанная из бидона из-под керосина. Свистун сунул в нее несколько веток и развел огонь. Он поставил на печь консервную банку с водой, бросил в нее щепотку чаю и достал еще две пустые банки в качестве кружек. Потом вытащил сковородку, все еще в жире после предыдущего использования, и начал смешивать стандартное тесто для пресной лепешки – мука, вода, сода.

– Варенья у меня нет, – извиняющимся тоном сказал Свистун. – Но зато есть немного светлой патоки. Купил за четверть цены.

– Я такой голодный, что вылизал бы даже этот жир.

Свистун размешал чай, кипящий и почти черный, и разлил его по банкам.

– Выходит, ты какое-то время был без работы?

– Да. С войны возвращаются ветераны. Калеки с медалями на груди. Мне с ними трудно тягаться.

Свистун сунул Гану в руку обжигающую банку с чаем, и тот взял ее своими загрубевшими пальцами, даже не поморщившись.

– Тебе отняли ногу?

– Да.

– Болит?

– До чертиков.

Свистун передернул плечами.

– А меня проще было бы убить. У меня бы смелости не хватило лечь под нож. При одной мысли об этом меня уже выворачивает наизнанку. – Он расхохотался так сильно, что по подбородку сбежала струйка слюны. – Вот что бывает, когда у человека вся семья состоит из сплошных баб! Это делает мужчину мягким, как масло!

– Ну и как там твои девочки? – Ган вспомнил пятерых его дочерей, все погодки, светловолосые и славные. Свистун не мог смотреть на них без слез, любовь изливалась из его глаз в буквальном смысле.

– Все замужем. За нормальными мужиками. Слава богу! Никто из них не пьет и волю рукам не дает. – Он с гордостью улыбнулся. – Угадай, сколько у меня внуков?

– Ну, и сколько?

– Двенадцать! А хочешь знать, сколько из них девочек? Одиннадцать! – Свистун сиял, даже когда вроде бы жаловался. – Одиннадцать девчонок, черт побери! Как будто у меня в жилах не сталь, а сахарный сироп. Ну как это может быть, чтобы у такого старого черта, как я, были сплошные девчонки в семье?

Ган, ухмыляясь, прихлебывал чай, пока Свистун разогревал сковороду. Растопленный жир шипел и пузырился вокруг клякс теста, и от этих запахов желудок его начал урчать и жалобно стонать.

– А моя жена… Ты еще помнишь мою Пиппу? – спросил он.

– Конечно. Такая же красивая, как девочки.

Глаза у Свистуна заблестели.

– Она умерла. Давно уже. – Он ткнул в подрумянившуюся лепешку вилкой и перевернул ее – во все стороны полетели брызги яростно зашипевшего жира. – Иногда жутко скучаю по ней. И неважно, сколько ее нет, все равно по-прежнему больно. – Он ударил себя в грудь. – Прямо вот здесь. Как будто не хватает чего-то. Боже, как же я по ней скучаю!

Ган задумчиво смотрел на банку, над которой поднимался пар. Он думал о своем, и мысли эти накатывали волнами.

Свистун поставил оловянную тарелку и выложил в нее лепешку, раздувшиеся края которой мгновенно запеклись от горячего жира. Он полил лепешку патокой, и на нее сразу же слетелись мухи. Приятели ели молча, держа еду одной рукой, а другой отгоняя навязчивых насекомых.

– И какую работу тебе дали? – спросил Свистун.

– Копать.

Он перестал жевать:

– Что, под землей?

– Да.

– А когда ты копал в последний раз?

– Точно уже не помню. – Ган щурился от дыма, выходившего через отверстие вверху палатки. – Лет пятнадцать назад… может, двадцать.

– Так какого черта ты лезешь туда?

– Я же говорил. Нужна работа.

– Нет. Нет. Не-е-е-т! – Губы Свистуна выразительно скривились. – Чересчур много времени прошло, приятель. Ты слишком долго находился на поверхности, и, если спустишься туда снова, это просто убьет тебя. Не делай этого!

– Я должен.

– Нет! – Остаток лепешки Свистун проглотил, не разжевывая. – Послушай меня, Ган. Если ты долго не копал, очень тяжело вернуться к этому занятию. Солнце меняет человека: в его легкие снова проникает свежий воздух, и он ему нравится. А когда опять спускаешься под землю, это как будто кто-то сунул тебя головой в воду и держит там.

Ган продолжал жевать лепешку, теперь уже не чувствуя ее вкуса.

– У меня нет выбора.

Его приятель почесал волосатую грудь сломанными ногтями:

– Черт, жаль, что я не могу взять тебя с собой на сортировку. Я делаю это так давно, что управляющие уже не видят разницы между мною и машиной. Очередь из тех, кто ждет, пока я помру, чтобы занять мое место, выстроилась на милю, не меньше. Черт, жаль, что я не могу взять тебя к себе!

Вскоре исчез последний кусок лепешки, оставив жирное пятно на тарелке. Мухи принялись за еду, не беспокоясь, что их могут прихлопнуть.

– Пойдем. – Свистун встал и направился к выходу из палатки. – Я покажу тебе территорию.

Они лениво брели среди палаток. Некоторые из них были полностью брезентовые, другие укреплены дерюгой и пустой металлической тарой, барабанами. Были среди них достаточно большие, в которых могла жить целая семья, но встречались и настолько маленькие, что взрослый человек мог разместиться там с трудом.

– Добрый день, миссис Риккиоли, – с поклоном поздоровался Свистун.

Привлекательная женщина с завязанными в тугой узел черными волосами прекратила подметать.

– Доброе утро, – улыбнулась она. – Хотите поесть чего-нибудь? Вы, Свистун, выглядите слишком тощим.

Он выставил живот вперед.

– Я должен следить за своей фигурой ради женщин, вы же знаете! – Свистун склонился к Гану и шепнул ему: – Эти итальянцы всегда стараются тебя покормить, особенно женщины. Хороший народ. Если бы не эти их окаянные мотоциклы…

Он помахал женщине рукой и повел Гана дальше.

– Большинство этих палаток расставлены здесь, как на карте. Тут итальянцы, дальше всех. Ближе к городу расположились австралийцы. Потом идет смесь из славян, поляки. Есть еще нескольких типов из других стран, эти рассеяны повсюду. В штольнях все работают вместе хорошо, но на поверхности не видят дальше своих флагов. Раньше была еще команда немцев, но с началом войны они сбежали. Вообще-то, жаль, конечно. Хорошие были ребята, крепкие и веселые. Перед их отъездом была большая драка, бедняги в итоге наложили в штаны. Интересно, куда бежать немцам, если их повсюду ненавидят? Как думаешь, куда они отправились, Ган?

– Обратно к себе, в Германию.

– Нет. Своего кайзера они ненавидят, как никто другой. Наверное, тяжело не иметь родной земли. – Он вдруг рассмеялся. – Ну их всех к черту! Знаешь, как я говорю про всех девушек? Что они мягкие, как масло, да. Так, черт возьми, и тают во рту!

Они проковыляли мимо развевающихся итальянских флагов, измочаленных от пыли, которую нес с собой ветер.

– Каждый день прибывает все больше итальянцев, – предупредил его Свистун. – Их количество тут уже зашкаливает, и это нехорошо. Народ нервничает. Не я, конечно, мне-то наплевать. Но ты сам почувствуешь недовольство. Повсюду начинает закипать злость. Управляющие урезают зарплаты налево и направо, заставляют дольше работать. Мне это не по душе. – Он замедлил шаг. – Видел уже нашего нового хозяина, мистера Хэррингтона?

– Не думаю.

– А-а, тогда еще увидишь. Можешь мне поверить: он янки с головы до ног. Настоящий денди. Но взгляд у него тяжелый. Такой будет причинять боль и при этом улыбаться. Он наживает себе врагов, но и друзей заводит тоже. Важные персоны. Постоянно устраивает в отеле приемы. Собирает адвокатов, докторов, государственных чиновников, чтобы выпить и поиграть в азартные игры. Даже шерифа приглашает. Они там и баб жалуют: каждый вторник в город приезжают шлюхи от Анни. Сейчас они собираются три раза в неделю. Похоже, там наживаются все представители порока – игроки, проститутки, поставщики спиртного. А мы, нормальные работяги, должны голодать. – Он обошел ручеек мыльной воды, вытекавший из одной палатки. – В общем, народ озлобляется. Закипает. Говорю тебе, не нравится мне все это.

– Брось, всегда так было.

– Нет. Было, но не так. Всегда была группа недовольных или что-то в этом роде, но не так. Слишком уж разрастается жадность. Большие люди становятся еще больше, а маленькие – еще меньше… Они становятся такими маленькими, что уже чувствуют себя не людьми, а просто крысами, которые еле живые выползают из шахты.

Ган ухмыльнулся:

– С возрастом ты, приятель, стал язвительным.

Свистун даже не улыбнулся:

– Я не язвительный, Ган. Просто много повидал. И проснулся. Чуть не помер от старости, но наконец проснулся и увидел все так, как оно есть на самом деле. – Тон его стал холодным. – И от злости, которая закипает сейчас в палатках и рудниках, меня, старика, бросает в дрожь.

Зима сначала дала послабление, а потом разразилась весна. С ней пришли яростные дожди – они грохотали по жестяной крыше, хлестали в окна, стучали и скреблись в стены. Поблизости не было ни дерева, ни горы, которые могли бы укрыть дом от молний, и при каждой вспышке черты лица спящего Алекса проявлялись контрастно и от этого казались жесткими, а на кожу ложились тени от капель на оконном стекле. Леонора натянула одеяло до самого подбородка. От ударов грома дом содрогался до фундамента. А в перерывах между его раскатами слышался пропитанный запахом джина храп Алекса. Она думала о Джеймсе и Томе, которые вместе со скотоводами-аборигенами гнали где-то по Северной территории стада бычков. Они, должно быть, промокли и промерзли до костей.

Утренний свет, казалось, отодвинул дожди на восток и показал землю во всем ее великолепии. Рыжая почва потемнела и приобрела цвет ярко-оранжевой ржавчины. Блестели отмытые от пыли темно-зеленые листья. Над головой раскинулось бесконечное небо, синее и глубокое. На деревьях, словно пойманные в сети облачка, расселись белые какаду.

В кухне Мередит и Клэр, повариха и экономка, пекли хлеб и болтали.

– Добрый день, миссис Хэррингтон, – поздоровалась Мередит, бледная женщина с неровными зубами и сильными руками доярки. – Что вам предложить?