– Рассел! – гневно крикнул Джеймс. – Какого черта ты здесь делаешь?

Тот поднял голову; щека его оттопыривалась от жевательного табака.

– Убираю этот огород.

– Зачем? Кто тебе приказал это сделать?

– Мистер Хэррингтон. – Рассел оперся на мотыгу и вытер нос большим пальцем. – Сказал сделать так, будто его тут никогда не было.

Джеймс еле сдерживал злость.

– Жена его в курсе?

– А я почем знаю? – бросил тот. – Просто делаю то, что было сказано.

Джеймс оценил масштабы разрушения: грядки перекопаны, растения в тачке уже успели привять на солнце.

– Ты нужен Тому на конюшне! А это может подождать.

– Я не собираюсь перечить боссу. – Рассел поднял мотыгу и начал разравнивать землю. – Мистер Хэррингтон сказал закончить, и я закончу.

– Я сам закончу. – Джеймс забрал у него мотыгу. – Если возникнут вопросы, мистер Хэррингтон может поговорить со мной.

– Ну ладно, если так.

И он побрел к конюшне.

Джеймс присел на корточки и, проведя растопыренными пальцами по свежевскопанной земле, выгреб из нее обрывки листьев и цветов. Потом подошел к тачке и принялся рыться в ней в поиске растений, которые еще можно было спасти. Их оказалось совсем немного – кучка побегов бобов и гороха да увядшая морковь. Он вспомнил лицо Леоноры, вспомнил, как оно сияло, когда она работала, и как он радовался, глядя на нее, горестно оглядел уничтоженные грядки и направился к большому дому, чувствуя пустоту и печаль внутри.

Держа шляпу в руках, Джеймс поднялся по ступенькам на веранду и постучал в дверь. Подождав немного, он постучал снова, но никто не ответил. Он уже развернулся, чтобы уйти, как дверь скрипнула. Он с трудом узнал стоявшую перед ним женщину, очень бледную, с печальным лицом. Джеймс откашлялся.

– Добрый день, Лео. – Он нервно почесал голову. – Похоже, до твоего огорода добрались кролики и натворили там делов. – Он протянул ей свою шляпу. – Я попытался спасти что смог.

Она взглянула на содержимое его шляпы, и губы ее скривились в беспомощной улыбке. Джеймс взял один из поникших стеблей бобов и горько усмехнулся:

– Пир у них вышел королевский.

Она коротко засмеялась и улыбнулась одними губами. На ее лице читалась такая грусть, что Джеймс вынужден был отвести глаза.

– Почему он это делает?

Леонора вытерла слезинку:

– Подозреваю, что он не считает веснушки очаровательными.

Джеймс смотрел на нее – идеальной формы нос, гладкий лоб, плавная линия скул, – и сердце у него разрывалось, а в груди разгорался огонь.

– Алекс сейчас дома? Я бы хотел поговорить с ним.

– Его нет! – сверкнула она глазами. – Брось, Джеймс. Не так уж это и важно. Просто клочок грязной земли.

Огонь в его груди уже пылал вовсю.

– Дело не только в этом, Лео. Он не должен оставлять тебя одну. Это неправильно.

– Мужчины по всей Австралии оставляют женщин одних. Гуртовщики, рудокопы… Вряд ли найдешь профессию, при которой мужчины не бросали бы своих женщин.

– Речь о другом, Лео. В Западной Австралии нет человека, который не знал бы о вашем богатстве. – Джеймс с тревогой покачал головой. – Я знаю, что это не мое дело, но Алекс должен понимать ситуацию. Это неправильно и небезопасно – оставлять тебя одну.

– Даже лучше, когда его нет. – Она поднесла руку к виску. – Нет, я не это хотела сказать. Просто… он много и напряженно работает, от него зависит столько людей… – Ей потребовались большие усилия, чтобы улыбнуться. – К тому же у меня в кухне есть две женщины. И я совершенно уверена, что Мередит прекрасно умеет отбиваться сковородкой.

– Это не шутка, Лео.

– Я уже большая девочка и смогу постоять за себя. Кроме того, я предприняла некоторые шаги. – Она расправила плечи и снова сверкнула глазами. Ее бледные щеки приобрели естественный оттенок.

Джеймс скрестил руки на груди, стараясь не рассмеяться, его злость постепенно улетучивалась.

– Правда? И что же это за шаги?

– Это секретные шаги.

– Ну пожалуйста, расскажи мне!

– Если я расскажу, они уже не будут секретными, ведь так? – шутливо парировала она.

Джеймс усмехнулся и, сдаваясь, покачал головой:

– Но хотя бы пообещай мне не открывать двери всяким подозрительным типам.

– Включая тебя? – спросила Леонора.

Джеймс сделал шаг вперед, и вдруг его лицо оказалось в каких-то дюймах от ее лица.

– А мне в особенности.

Он подмигнул Леоноре, и неожиданно ему ужасно захотелось ее поцеловать. Желание нарастало так стремительно, что Джеймс, испугавшись его, смущенно отступил назад. Потом вытряхнул остатки растений в корзинку для мусора на веранде и торопливо надел шляпу.

– Просто будь осторожна, – бросил он и, не оглядываясь, спустился с крыльца.

– Джеймс…

Он обернулся.

На мгновение у Леоноры перехватило дыхание от захлестнувшей ее волны благодарности:

– Спасибо тебе.

Глава 50

Ливень, грянувший неожиданно и продолжавшийся два дня и две ночи, утопил в забое одного славянина и одного итальянца и остановил работы на руднике впервые со времен пожара.

Рабочие сидели группками по своим палаткам. Капли пробивали промокшую насквозь парусину у них над головами и гасили разведенный огонь. Это был холодный дождь, унылый и тихий, без неистовства молний. Рыжая земля между рядами палаток размякла и превратилась в жидкую грязь, в которой вязли ноги. Постели, личные вещи, спички и еду складывали по углам под листы покоробленной жести, чтобы уберечь от сырости. От мужчин и женщин неприятно пахло, потому что одежда промокала на них, потом высыхала, а после опять промокала. Открытая канализационная труба у холмов переполнилась, и зловонная жижа потекла в сторону лагеря. На подступах к нему дорогу этому потоку перегородили набитыми песком пеньковыми мешками и старой одеждой, но нечистоты упорно просачивались в каждую щель.

Ган сидел в палатке Свистуна на промокшем куске сложенного картонного ящика. Они молча ели – у каждого в руках было по банке консервов и по вилке. У Гана была баранина, у Свистуна – сардины. Они называли эти консервы «собачьи». В углу палатки гнил промокший, как губка, хлеб.

Дождь подрывал моральные силы. Вчера не было работы, сегодня нет, вряд ли будет и завтра. Над лагерем повисла угроза трех дней без зарплаты. Даже Свистун не улыбался, его лицо было чернее тучи.

– Есть разговор, – сказал он, обращаясь к своей банке.

Мясо в банке Гана было таким перетушенным и мягким, что казалось, будто его уже кто-то жевал.

– Что еще за разговор?

– Злой разговор. Такие сейчас слышатся со всех сторон, – сказал Свистун. – А дождь только усугубляет все. Делать-то нечего – только разговаривать. – Старик сердито ткнул вилкой в остатки рыбы в банке. – Кто-то говорит про забастовку, кто-то – про бунт, но все недовольны. Иностранцы просто с ума сходят по поводу двоих утонувших шахтеров. И они, в общем-то, правы. Десятники продержали этих парней там слишком долго. Видели, что вода прибывает, но все равно не подняли вовремя. Их даже похоронить толком не смогли, потому что могилы заливало грязью.

Ган тщательно выскреб свою банку и, поставив ее на землю, поднял глаза на Свистуна.

– В конторе хотят, чтобы я шпионил, – сказал он. – Чтобы рассказывал им про любое недовольство. Поэтому я и получил эту работу. Это была единственная причина, по которой она мне досталась.

Свистун доел последний кусочек, выскреб все, что еще оставалось, тщательно облизал вилку и широко улыбнулся:

– Но ты же не крыса, Ган.

Ган усмехнулся в ответ:

– И не был ею ни единого дня в своей жизни.

– А что ты станешь делать, когда они начнут тебя спрашивать? Даже начальство уже чувствует, что народ закипает.

Ган пожал плечами:

– Буду увиливать, наверное. Скажу им, что люди жалуются, но ничего такого не организовывают. Обычное разглагольствование.

– Дела у тебя хреновые, приятель. Уже очень скоро накопившаяся злость начнет выплескиваться наружу. Любое происшествие может опрокинуть кипящий котел. Это неминуемо, я совершенно уверен, черт побери! Народ только и ждет, чтобы кто-то неосторожно чихнул, и тогда вся эта ярость вырвется на свободу. – Свистун умолк и облизнул с губ остатки рыбы. – Большие мальчики сразу скажут, что ты их не предупредил, и будут рады переложить всю ответственность на кого-нибудь.

Картонный ящик под Ганом окончательно провалился в грязь, но ему было все равно. Он пожал плечами:

– Я не думаю об этом. Живу одним днем. Мне стоило бы убраться отсюда, но деньги… А если меня поймают, не так уж много они могут со мной сделать такого, чего еще не было сделано.

– Кости тебе переломают, – горестно заметил Свистун.

– Все это мне не в новинку. Когда с этим будет покончено, буду продолжать жить или умирать.

– Ты забыл про страдания в промежутке.

– Ничего я не забыл. – Ган уставился на свои мозолистые руки. – Но я все равно не крыса.

Свистун с трудом встал: суставы его болели и отчаянно хрустели от ревматизма, который обострялся от сырости. Покопавшись в груде вещей, он нашел ржавую консервную банку и достал оттуда старый носок с тяжелым шариком на конце. Он помахал им в воздухе, как маятником.

– Я все откладывал деньги. То там монетку, то сям – где только мог. Тут, правда, немного. – Свистун бросил носок Гану, и тот поймал его на лету. – При первой же опасности забери их. А потом убирайся к чертовой матери, пока они до тебя не добрались.

Ган бросил носок обратно:

– Я не возьму твоих денег, Свистун.

– Какой же ты правильный, черт бы тебя побрал! – отозвался Свистун. – У меня есть семья, целая гурьба девочек, чтобы ухаживать за мной. А у тебя что? – Он потер щетину на подбородке. – Послушай, мне уже недолго осталось. Суставы такие тугие, что все кажется, будто косточки вот-вот переломятся. Ходить и даже пальцами шевелить до того больно, что я уже близок к тому, чтобы хлебнуть крысиного яду, лишь бы прекратить страдания. Единственная причина, по которой я еще на этом свете, – это мои девочки. Если я покончу с собой, это разобьет им сердце. И за это гореть мне в аду. – Он горестно поджал губы. – Мне не нужны эти деньги, Ган. Если эти сукины дети обидят тебя, они обидят и меня. И сломают что-то важное у меня внутри. Ты же знаешь, что девчонки сделали меня мягким, как масло! Так что боли мне и без тебя хватает. – Свистун сунул носок обратно в банку, закрыл ее крышкой и закопал в груду вещей. – Если деньги тебе не понадобятся, они останутся здесь. Но если ты окажешься в беде, возьми их, черт тебя подери! – Для верности он бросил сверху еще кипу старой одежды. – А теперь пойдем. Посмотрим, не играет ли кто-нибудь.

Они вышли из палатки, на ходу поднимая повыше воротники рубашек и поглубже напяливая шляпы. Из большой палатки в квартале австралийцев выплывал и растворялся в воздухе сигаретный дым. Послышался гул голосов, потом резкий вскрик, затем опять глухой гул. Свистун откинул кусок брезента, служивший дверью. Потолок тут был высокий, так что они выпрямились. Дождевая вода капала с них на пол.

– А что, ребята, есть у вас игра? – спросил Свистун.

– Смотря для кого, – ответил дородный мужчина с обветренным лицом. – Деньги-то есть?

Свистун звякнул монетами в кармане.

– Тогда ладно, – кивнул здоровяк. – Присоединяйтесь. – Он сдвинул деревянный ящик, на котором сидел, и скомандовал: – Дайте место старикам!

Все дружно подвинулись.

– Во что играете? – спросил Ган.

– В «мушку» живыми мухами.

Между игроками лежала плоская деревяшка, на которой стояло шесть небольших пирамидок сахара. Все лихорадочно отгоняли круживших вокруг них мух.

– Делайте ваши ставки! – рявкнул здоровяк.

Ган положил монетку напротив четвертой горки. Его примеру последовали остальные: каждый делал свой выбор, и иногда он оказывался одинаковым.

– Ставки сделаны! – прокричал распорядитель. – Три, два, один – стоп!

Все замерли, уставившись на мух. Отвратительная волосатая муха спикировала вниз и сделала круг над сахаром. Все затаили дыхание. Но тут другая муха без раздумий опустилась на вторую горку и принялась есть сладкие гранулы. Трое мужчин оживленно захлопали, а остальные приуныли. Победители протянули руки за своими выигрышами.

– Мухи летят от сточных канав тучами, – сообщил один из собравшихся. – И никто не знает, что они любят больше – сахар или дерьмо, – засмеялся он.

– Вы ведь Свистун и Ган, верно? – дружелюбно спросил распорядитель, раздавая выигрыш. Они кинули. – Я Уинстон. Добро пожаловать к нам! А ты ведь тут новенький, так? – спросил он у Гана.

– Ну, новичком я себя не чувствую, – ответил Ган, доставая вторую монетку. – Я проработал на рудниках бóльшую часть жизни. И один день не слишком отличался от другого.

– Это правда, – согласно кивнул Уинстон. – А почему вы, ребята, живете среди этих вонючих итальяшек? Вам бы место в нашем крыле.