Свистун бросил на Гана красноречивый взгляд: «Я же тебе говорил…» Он немного помолчал и ответил:

– Там одна женщина подкармливает нас. Чертовски вкусно готовит. И это единственная причина. Такие старые пердуны, как мы, нуждаются в горячей пище.

Уинстон понимающе нахмурился:

– Тогда будьте осторожны. Тот народ не моет руки. И ест там же, где и гадит. – Со стороны игроков, размахивающих руками над столом, послышался одобрительный ропот. – Все, последняя игра! Делайте ставки!

Глава 51

Непрерывный поток через их поместье был ожидаем: сезонные рабочие с пожитками в узелке на конце закинутой на плечо палки; старатели с покрытыми шрамами мозолистыми руками и пустыми карманами; безработные скотоводы, прикрывавшие унизительность своего положения грубой речью. Чтобы справиться о своих потерянных друзьях, заходили ветераны, покалеченные и сентиментальные, в их глазах застыл шок от увиденного на войне. Кто бы и откуда ни приходил, все просили хоть что-нибудь поесть. Большинство вскоре, стирая в кровь ноги, продолжали свой нелегкий путь, другие укладывались вздремнуть в тени большого эвкалипта.

Еду и воду им подавали всегда – таков первый закон буша. По большей части это были честные, вежливые, трудолюбивые парни, переживавшие трудные времена. Большинство шло с запада или севера и направлялось дальше в поисках работы на шахтах или полях. В этой малообжитой местности криминальные элементы попадались редко, предпочитая скрытность и темные улочки городских трущоб.

И только когда вглубь территории ворвалась буря, затопив русла ручьев и превратив улицы в реки, поток путников приостановился. В ту неделю и в несколько последующих казалось, что жизнь вокруг Ванйарри-Даунс вымерла. Но как только вода спала, оставив на подсохшей земле шрамы промоин и вымытые борозды, бродяги появились снова – как неистребимые термиты на гнилом дереве.

Однако произошли некоторые перемены. Леонора заметила, что теперь уже больше людей шло с юга. Глаза у них были более пустыми, чем до дождей, а лица – нездорового землистого цвета. Когда она раздавала им пироги с бараниной и персики, когда наполняла котелки родниковой водой, ей хотелось спросить, откуда они и куда идут, но она этого не делала. Что-то подсказывало ей, что подобные разговоры их не интересуют, – как, впрочем, похоже, не интересовало и все остальное.

За все время, что она жила на ферме, к их порогу ни разу не приходила женщина. Несколько она раз видела женщин, которые сидели на подводах или убаюкивали плачущего младенца, но те всегда оставались на заднем плане, никогда не поднимали глаза на дом и не присоединялись к мужьям на веранде. Поэтому Леонора чрезвычайно удивилась, когда, в разгар жары, открыв на стук, увидела женщину, державшую за руки двух маленьких чумазых мальчишек.

Женщина избегала смотреть ей в глаза.

– Извините нас за беспокойство, мисс, – смущенно сказала она. – Я хотела спросить, не найдется ли у вас чего-нибудь поесть для моих деток.

Леонора ответила быстро, возможно, даже слишком:

– Конечно. Заходите в дом, пожалуйста.

Дети шагнули вперед, но мать удержала их:

– Мы не хотели бы доставлять вам беспокойство. Если вам все равно, мы бы просто взяли еду и пошли.

Мальчишки с несчастным видом уставились на свои протертые до дыр туфли, из которых торчали грязные пальцы.

– Прошу вас, – настаивала Леонора. – Никакого беспокойства нет. Наоборот, мне веселее в компании. У нас сейчас тушится жаркое, но оно не совсем еще готово.

Мальчики с надеждой подняли на мать глаза, в которых ясно читался голод. Она вздохнула и сдалась:

– Но только ненадолго, а потом мы сразу пойдем. Мы не хотим быть вам в тягость, мисс.

Оказавшись внутри, дети с открытыми от удивления ртами рассматривали просторные комнаты, высокие потолки и богатую обстановку. Мать откашлялась, чтобы привлечь их внимание, и кивком головы отдала безмолвную команду, после чего те быстро сняли шляпы, смахнув на пол рыжую пыль и мертвых мух.

– Боже мой, мальчики! – недовольно зашипела на них мать.

Леонора рассмеялась:

– Да все в порядке. Мой муж оставляет пыльный след по всему дому. – Она подошла к дверям в кухню и окликнула кухарку: – Мередит, как там наше жаркое?

– Уже готово, можно подавать.

– Подавай. У меня к обеду гости. – Она ободряюще улыбнулась мальчикам, которые просияли, услышав, как она их назвала. – Мне понадобится еще три тарелки и много-много хлеба с маслом.

Они вчетвером сидели за накрытым белой скатертью обеденным столом, который был настолько высок для мальчиков, что их головы едва виднелись. Их мать испытывала такую неловкость, что Леонора подумала, не было ли жестокостью приглашать их в дом. Ей было хорошо известно, как австралийцы относятся к подаяниям, в особенности женщины.

Мередит, принеся жаркое на блюдах, окинула новые лица удивленным взглядом. Мальчишки накинулись на булочки и вымокали ими горячую подливу, не дав ей хоть немного остыть. Женщина повернулась к Леоноре лицом, каждая складка которого была оттенена пылью. Ей легко можно было дать как двадцать лет, так и пятьдесят.

– Мы причиняем вам слишком много беспокойства.

– Мой муж часто в отъезде, – опустив глаза, честно призналась Леонора. – Женщин здесь мало, так что бывает очень одиноко.

Плечи женщины расслабились, и мгновенно между ними установилось взаимопонимание людей пусть и разного социального положения, но разделяющих общую печаль.

– Откуда вы? – спросила Леонора.

– Из Кулгарди.

– С рудника?

– Да.

– В последнее время из тех краев через нас проходит много народу. А что, на севере есть шахты, набирающие людей?

Женщина недоверчиво взглянула на нее:

– Они все бегут от лихорадки.

Леонора сначала не поняла:

– От лихорадки?

– Тиф. Им охвачен лагерь.

Мальчики на миг прекратили жевать, переведя взгляд на лицо матери, ставшее вдруг пустым и отрешенным.

– Мой муж умер от него несколько дней назад, – отрывисто сказала она. – А перед этим – мой малыш. – Она сжала ложку так, что побелели суставы. – Я увожу сыновей на запад, в Даггар-Хиллс. Там у родни мужа небольшая ферма.

– Это очень далеко. – Леонора промокнула губы салфеткой. – Как же вы доберетесь туда?

– Пешком.

Один из мальчиков взглянул на свои дырявые туфли и насупился.

– Но вы хотя бы переночуете здесь?

– Нет. – Женщина выглядела так, будто была готова уйти в любой момент, хоть прямо сейчас. – Мы пойдем. И так уже задержались у вас достаточно долго.

– Останьтесь, прошу вас! Дайте детям отдохнуть. У нас есть свободная комната. Вы можете уйти завтра до наступления жары. – Леонора улыбнулась. – К тому же мне спится спокойнее, когда в доме есть кто-то еще.

Женщина, похоже, позволила себе поддаться усталости. Она перевела глаза на утомленных мальчиков, и взгляд ее потеплел.

– Хорошо, мы уйдем завтра рано утром.

После ужина Леонора набрала для мальчишек полную ванну, благо после дождей воды в баке водонапорной башни было до краев. Забота об этой семье, пусть даже на короткое время, принесла ей ощущение счастья, напоминавшее дни, когда она работала в госпитале.

Мать завернула своих тщательно вымытых сыновей в теплые покрывала и впервые за все это время улыбнулась.

– Они славные ребята, – сказала она. – Хотя им досталось для их возраста, даже слишком. – Голос ее сорвался. – Почему я и ушла. Я не могла потерять их из-за лихорадки. – В глазах ее появились слезы. – Я просто не могла потерять и их тоже!

– А что же доктор с рудника? – удивилась Леонора. – Он разве не мог помочь?

– Мы ни разу не видели этого доктора. Мы вызывали его, как и все остальные, но он занимается только самой верхушкой. А мой муж был простым забойщиком. Десятников же заботит только то, что поступает из шахты, а не рабочие руки, которые это обеспечивают.

Леонора понимала, что женщина не догадывается, что рудник этот принадлежит им с мужем, и молила Бога, чтобы все так и осталось.

– Вода в ванне все еще теплая, и вы можете воспользоваться ею, пока ее не слили, – предложила она.

Усталость, похоже, окончательно взяла над женщиной верх.

– Это было бы здорово! – Она бросила на Леонору долгий испытующий взгляд. – Вы были добры к нам. Слишком добры. Я помоюсь и прикорну рядом с мальчиками. Не беспокойтесь о нас.

Леонору охватили угрызения совести: она почти ничего не сделала для этой женщины. Напротив, возможно, что это Алекс сделал ее вдовой.


На следующее утро трое гостей встали очень рано, как и обещали, и позавтракали яичницей с беконом и хлебом. Благодаря отдыху и хорошей еде в глазах мальчишек появился живой блеск. «Только как долго он сохранится?» – с грустью подумала Леонора.

На улице их ждала запряженная подвода. Она попросила Джеймса положить в нее фураж для лошади, одеяла и фляги с водой. Леонора сделала набег на свою кладовую и выгребла оттуда столько еды, сколько смогла. На самое дно корзинки она положила несколько купюр, затолкав деньги как можно глубже, чтобы женщина смогла найти их только тогда, когда они отъедут уже слишком далеко, чтобы возвращаться.

Когда женщина увидела запряженную подводу, то лишилась дара речи; потрясение не было бы бóльшим, даже если бы это была золотая карета. Она попыталась было отказаться, замотав головой, но Леонора сразу пресекла ее попытки:

– Этой подводой не пользовались годами, и мы уже собирались разобрать ее на дрова. Да и лошади этой, боюсь, недолго осталось, – солгала она. – Вряд ли вам удастся добраться на ней до Даггар-Хиллс. Так что вы сделаете нам одолжение, если возьмете ее.

Женщина не сказала ни слова, но в глазах ее читалась глубокая благодарность, когда она смотрела, как мальчики залезают на одеяла под навесом. Они уехали, не сообщив даже своих имен.

Вскоре после того, как повозка скрылась из виду, Леонора выехала на рудник. Она знала, что Алекса это приведет в бешенство, но ее собственная ярость превозмогала страх: каждый ее нерв напоминал тлеющий бикфордов шнур с зарядом пороха на конце.

– Ну и пусть злится сколько угодно, – бормотала она себе под нос.

Как он посмел позволить рабочим, своим рабочим, страдать и умирать, оставляя детей сиротами? Как он мог такое допустить? Почему не привез всех докторов Западной Австралии, чтобы помочь этим людям?

– Пусть себе злится! – с вызовом повторяла она.

В багажник «форда» Леонора положила столько канистр со свежей водой, сколько туда поместилось. Еще там была корзинка с чистыми тряпками, несколько ящиков лимонов и апельсинов, пузырьки с обезболивающими средствами на опии. На пассажирское сиденье она поставила несколько фляг воды для себя, а также фрукты, бутерброды и смену чистой одежды, поскольку не знала, сколько там пробудет. Она оставила список заданий по дому для Клэр, сообщив, что уезжает на несколько дней навестить Алекса.

Карта Леоноре не потребовалась: здесь была всего одна дорога. Примерно через каждый час попадались указатели поворотов в сторону городов, расположенных к востоку и западу от трассы. Салон черного автомобиля безумно нагрелся под палящим солнцем, и Леонора до половины открыла окно, но теперь облегчение от жары внутри компенсировалось удушливой пылью, залетавшей снаружи.

В воздухе чувствовался запах гари и копоти. По обеим сторонам дороги стоял изуродованный лес – вернее, то, что от него осталось. Насколько хватало глаз, все было усеяно тысячами низко срезанных пеньков, сочившихся густым древесным соком и напоминавших уродливые гнойники. Эта изувеченная земля была превращена в пустырь и брошена на произвол судьбы. Птицы улетели, тень пропала, почва покрылась коркой. В этом безрадостном пейзаже чувствовалась глубокая, почти человеческая скорбь.

Оплетка руля из коричневой кожи под влажными от пота ладонями Леоноры стала черной. Она по очереди освобождала руки и разминала пальцы, чтобы восстановить циркуляцию крови. Впереди появился голубой дым, потянуло странным резким запахом. Леонора мельком взглянула на капот автомобиля, чтобы убедиться, что ее двигатель здесь ни при чем. Но тут, заглушая запах горячего металла, возникла сначала слабая, а потом все нарастающая вонь канализации и тухлых яиц. Леонора закашлялась и уткнулась носом в плечо. Наконец показался источник этого зловония, лагерь. Это были стоящие рядами убогие палатки и хижины из парусины, дерюги и кусков жести, соединенных вместе шкурами и волокнистой корой деревьев.

Леонора замедлила ход, оглядывая лагерь в боковое окно. На улицах было тихо. Никто не казался больным. Мусора на земле почти не было. Воображение Леоноры рисовало лагерь полем битвы: все усеяно мертвыми телами, раздаются крики пораженных болезнью. Но, если не считать вони, все было в порядке, чисто и мирно. Мужчины, скорее всего, были на работе, дети – в школе. Возможно, она вынесла свое суждение слишком поспешно; возможно, в конце концов сюда все-таки прислали доктора.