– Куда ты идешь? – из своего кабинета окликнул ее Алекс.

– На прогулку, – ответила она.

– Хорошо. – Алекс снова уткнулся в газету. – Свежий воздух пойдет тебе на пользу.

Солнце слепило глаза, сухой жар окутывал кожу. Ноги тянули ее в сторону домика приказчиков, но она остановила себя и заставила повернуть на запад. Впрочем, это не имело особого значения, поскольку Джеймс был повсюду, и тоска по нему тяжким грузом давила ей на виски, на живот, на плечи. Пыль доходила ей до щиколоток. Они называли ее «бычья пыль», вспомнила Леонора и равнодушно пнула ее носком туфли. Не заботясь о направлении, она просто переставляла ноги. Шаг… Еще один… Еще…

Солнце жгло склоненную голову. Шаг… Шаг… Шаг… Пыли стало меньше, почва тут была более плотной и растрескавшейся, рыжеватого оттенка. Шаг… Шаг… Шаг… Пот стекал по лицу и пропитывал воротник ее платья. Грудь сжимало проснувшееся вдруг горе. Она пошла быстрее. Шаг… Шаг… Шаг… Прежние рыдания разразились с новой силой. Она побежала. Горячий воздух обжигал легкие. Слезы высыхали, не успев скатиться по щекам, но она продолжала бежать. Шаг… Шаг… Шаг…. Она остановилась. Над головой появилась тень. С губ ее сорвался скорбный вопль. Она схватилась за волосы и согнулась под тяжестью своего несчастья. Колени ее подогнулись, и она, упав у одинокого дерева, прижалась щекой к шершавой теплой коре; ноги ее сплелись с корнями. Она словно тонула. Глубже… Глубже… Глубже…

Она вдруг похолодела. Она уже бывала здесь раньше. Впрочем, то это дерево или другое – какая разница? От страшных воспоминаний по спине пробежал холодок, забытый ужас впился когтями ей в плечи. Леонора снова видела себя маленькой девочкой. Глаза невольно начали оглядывать бесплодную равнину в поисках одинокой фигуры отца. Ее затрясло. Все было точно так же. Паника, боль в желудке, страх безвозвратной потери. Все то же самое.

Леонора подняла руки с колен и вытянула их перед собой. Она смотрела на свои дрожащие тонкие пальцы, на ладони. И тут что-то изменилось. Она встряхнулась. На самом деле все было уже не так, как прежде. Это не руки ребенка. Пальцы ее выпрямились и замерли. Я по-прежнему здесь, я жива. Эта мысль подействовала на нее, как глоток свежего воздуха. Я по-прежнему здесь. Грудная клетка расправилась, горячий воздух буша наполнил каждый уголок ее легких. Я по-прежнему здесь. В сознании пролетела вся жизнь. Перед глазами замелькали картины прошлого. Вот она брошена умирать в пустыне. Оторвана от моря. Оставлена увядать под задымленным небом большого города. Презираема в браке. Затем попранная любовь. Потеря ребенка. Но я по-прежнему здесь. В этот момент, посреди неподвижной тишины буша, Леонора больше не олицетворяла собой свою скорбь, или свою боль, или свою потерю. Она просто была, существовала.

И пришли ответы на ее вопросы. Они прозвучали отчетливо, как будто были громко произнесены вслух. Ответы эти стучали в ее груди, кричали в ее голове, наполняли дыханием легкие, нежно обволакивали и смягчали сердце. Они пришли именно сейчас и были просты. Очень долго она не могла дотянуться до них, а теперь они открылись ей, как будто были написаны большими буквами на красной земле буша.

Теперь она может уйти. Она скажет об этом аборигенам. У нее есть земля, которую она может им предложить. Они эту недвижимость взять не смогут, это понятно. Подарить им купчую на землю было все равно, что предложить подписать контракт на воздух. Но она расскажет им – и пусть сами выбирают, остаться им или уйти. Однако сама она здесь не останется. А остальную землю она передаст матери Тома. Она помнила ее пророческие слова: Том словно мимолетный ветерок.

Леонора поднялась на ноги и снова стала взрослой. Горе не покинуло ее, но теперь она не была воплощением этого горя – она была человеком, который несет горе в себе. Она продаст свои драгоценности, заберет деньги, принадлежащие ей по праву, и уедет. Впрочем, она уедет в любом случае – даже если у нее не будет за душой ни гроша.

Леонора шла, сжимая свое горе в руках, словно дамскую сумочку, но при этом не погружаясь в него. Вдалеке показался лагерь аборигенов с жестяными крышами, отливавшими белизной и разными цветами радуги под немилосердными лучами палящего солнца. Она с трудом сглотнула, поймав себя на мысли, что видит это солнце, видит окружающую его синеву неба. Серые краски исчезли.

Группа женщин стирала белье в стоявшем посреди хижин ржавом баке. На этот раз они следили за приближением Леоноры и не отворачивались. Их черные зрачки были спокойны. Потому что они видели следы потери на ее лице, видели опухшие от горя веки – это было им знакомо. А этот взгляд они знали лучше, чем кто бы то ни было на этой планете.

На задворках поселка скакали дети, бросавшие палку худому, с торчащими ребрами щенку, который приносил ее обратно. Мужчины были на выгулах с хозяйским скотом, или в поле, или с лошадьми. Женщины отложили стирку, и Леонора растерялась: она не знала, с чего начать, мысли путались, не хватало слов. Высокая чернокожая женщина отошла к провисшей проволоке и развесила на ней выстиранное платье. Когда женщина повернулась, стало заметно, что она беременна. Леонора как завороженная смотрела на ее выпуклый живот, на то, как она осторожно прикасается к нему. Рука ее поднялась и прижалась к собственному животу – плоскому и пустому.

Беременная женщина приблизилась к ней, высокая и черная как ночь. Голова ее заслонила солнце. Она взяла руки Леоноры и прижала их к своему больному животу. По щекам Леоноры побежали слезы, но уже не от горя. Под ее пальцами пульсировала жизнь – неукротимо, горячо, мощно. В ней не было зависти. Это было подарком, подарком от этой женщины – она позволила чуду зарождающейся жизни проникнуть к ней в вены и восполнить то, что было потеряно.

– Спасибо, – прошептала Леонора.

Женщина кивнула и почти беззвучно произнесла одно слово… одно-единственное. Жизнь.

И Леонора впитала в себя это слово, чувствуя, как от его звучания содрогается все тело. Жизнь.


Через четыре дня поздно вечером раздался громкий стук в переднюю дверь. Леонора села на кровати. Стук становился все громче и настойчивее. Алекс застонал спросонья, а потом умолк и прислушался. Вскочив с постели, он выхватил из кармана брюк револьвер.

– Оставайся здесь! – скомандовал он.

Но Леонора пренебрегла распоряжением и последовала за ним. Теперь уже от грохота сотрясался весь дом. Алекс выглянул в окно.

– Какого черта!

В ярости распахнув настежь дверь, он с порога заорал на стоявшего перед ним аборигена с выпученными от страха глазами:

– Что это все значит?

Но мужчина, игнорируя Алекса, вытянул шею, глядя через его плечо на Леонору.

– Ребенок! – пронзительно крикнул он. – Ребенок не выходит!

Алекс обернулся к жене:

– Я же сказал тебе оставаться наверху!

– Что происходит? – Леонора отодвинула Алекса и прошла к человеку на крыльце. – Какой ребенок?

Алекс злобно зарычал и схватил мужчину за грудки:

– Немедленно убирайся отсюда!

– Ребенок! – заплакал абориген, глядя на Леонору. – Алкира тужится, но ребенок никак не выходит!

Леонора вспомнила высокую беременную женщину и вновь ощутила под пальцами биение не рожденного еще младенца.

– Оставайтесь здесь! – приказала она мужчине. – Я сейчас.

Она побежала вверх по лестнице переодеваться, когда Алекс перехватил ее.

– Никуда ты не пойдешь!

Леонора вырвала руку:

– Женщина нуждается в моей помощи, Алекс.

– А мне плевать на это!

– Ты действительно хочешь, чтобы на твоих руках была кровь еще одного ребенка? – с ненавистью в голосе бросила она.

Алекс бросил взгляд на ее живот и, вспомнив все, отшатнулся.

– Ладно, иди! – сказал он и замахал в воздухе руками, словно разгоняя дурной запах. – Какого черта… Мне-то какое дело?


С медицинским чемоданчиком в руках, застегивая на ходу пуговицы платья, Леонора шла за чернокожим мужчиной, едва заметным в ночной темноте. Было новолуние, и небо укрылось толстым покрывалом облаков цвета оникса. Земля и небо были неразличимы по цвету, только у горизонта блестела полоска звезд. В прохладном воздухе кричали кроншнепы, и их печальные вопли в тишине ночи резали слух. Абориген двигался проворно и бесшумно. Леонора запыхалась, но старалась не отставать, порой скользя на камнях и сухой траве с острыми листьями.

Когда они приблизились к лагерю, она остановилась. Не было заметно никакого движения, из лачуг не доносилось ни звука. Между хижинами из листов ржавой гофрированной жести залегли широкие густые тени. Здесь царила зловещая пустота, не стыковавшаяся с этой ночью. Чего-то не хватало. Нигде не горел огонь, в окнах не мелькал свет ламп. Ее передернуло, и ноги сами отступили назад.

Мужчина тоже остановился и, обернувшись, махнул ей рукой. Леонора, несмотря на страх, заставила себя двинуться вперед. Вокруг было слишком тихо. В прохладном воздухе не было никаких запахов, и от этого казалось еще холоднее. Она часто дышала, прижимая к груди медицинский чемоданчик. Проглотив подкативший к горлу тугой ком, она медленно шла среди рядов спящих жестяных коробок.

Мужчина вошел в самую большую хижину – длинную прямоугольную консервную банку с покоробленными и проржавевшими краями, с прорезанными дырками в качестве окон. Леонора оказалась в темной комнате. Под ногами был неровный, плотно утоптанный земляной пол. Она видела только очертания аборигена перед собой.

– Где она? – спросила Леонора надтреснутым голосом.

– Здесь.

Человек положил жесткую ладонь ей на талию. От этого прикосновения ее и без того напряженные нервы не выдержали, и Леонора вздрогнула. Он тут же убрал руку и махнул в сторону еще одной двери впереди.

Тени в углу пришли в движение, послышалось чье-то дыхание. Мужчина распахнул дверь. Леонора отступила назад, и внезапно ей мучительно захотелось немедленно уйти отсюда. Однако кто-то появился у нее за спиной и резким движением втолкнул ее в следующую темную каморку. Дверь захлопнулась. Леонора, вытянув руки перед собой, попыталась нащупать двери, какую-нибудь ручку.

– Что вы делаете? – закричала она.

Щелкнул замок. От ужаса волосы у нее встали дыбом. Наконец она нашла ручку – продетую в отверстия двери скрученную проволоку. Она вцепилась в нее, пытаясь сдвинуть с места, и стала дергать изо всех сил. От ужаса по спине пополз холодок, заполняя собой темноту. Леонора принялась бить в дверь кулаком.

– Выпустите меня отсюда! – пронзительно крикнула она. – Помогите кто-нибудь! Выпустите меня!

– Лео…

Она застыла. Занесенный кулак повис в воздухе. Сердце рванулось в груди так, что едва не сломало ребра. Ее пульс стучал в ушах оглушительно громко, заглушая все остальные звуки. А потом она услышала, как скрипнули пружины кровати.

– Все в порядке, – шепнула темнота.

Тело ее задрожало, кулак разжался, пальцы судорожно задергались. Из горла вырвался долгий глухой вопль.

– Прошу тебя, не кричи.

Это был призрак. Его призрак. С его голосом. Леонора хотела удержать этот звук. Она знала, что он должен затихать, таять… Она была уверена, что он на самом деле тает, поэтому упрямо мотнула головой и крикнула:

– Не смей так поступать со мной!

Теперь этот звук должен был исчезнуть. Она опять потеряет его! Она прижалась лбом к двери и, качая головой, заплакала:

– Пожалуйста, не делай так больше!

– Подойди, Лео.

– Нет! – вскрикнула она. Если она повернется, голос пропадет, а призрак исчезнет.

– Пожалуйста. – Голос зазвучал громче, в нем чувствовалась мольба. – Просто подойди, Лео.

Наконец она сдалась, повернулась в темноте и, спотыкаясь, медленно направилась в дальний конец комнаты. Не стоило ей этого делать, теперь этот голос больше не повторится. Рана откроется вновь. Она разрастется, закровоточит и уже не зарубцуется – так и останется вечно открытой. Однако ноги ее продолжали двигаться вперед. Колени сгибались, словно в них не было костей. А затем что-то коснулось ее руки. У нее перехватило дыхание. Она почувствовала, как чьи-то пальцы нащупали и сжали ее руку.

От этого прикосновения ноги у нее подогнулись. Леонора осела на пол и почувствовала щекой холодный металл спинки кровати. Невидимая рука подняла ее, невидимые губы целовали ее лоб и закрытые веки. Из невидимого рта вырвался тяжелый вздох.

Леонора замотала головой. Она плакала, и чьи-то губы целовали ее слезы. Ее руки потянулись в темноту, пытаясь нащупать кожу. Кожу. Ногти впились в широкую спину. Голова ее ощущала тепло – тепло его шеи. Кончики ее пальцев заплясали по лицу. По его лицу. Дрожащей рукой она водила по знакомым чертам: мужественная линия скул, длинный скошенный нос, вытянутые брови, складки на лбу, шелковистые пряди волос. Этого не могло быть, тем не менее было! У нее вырвался гортанный крик.