Отец Макинтайр свернул за угол к угадывавшемуся контуру из битых кирпичей – здесь прежде была его личная библиотека, – и у него тоскливо засосало под ложечкой. Книги из коллекции – Шекспир, Дикинсон, По, – которую он собирал всю жизнь, ветер сдул в море или развесил по деревьям. «Это всего лишь бумага и чернила», – напомнил он себе. Дети не пострадали, ни один из них. Плоть и кровь преодолели это испытание. Плоть и кровь – бумага и чернила жизни.

Он допил чай, как раз когда рассветные лучи поглотили последнюю звезду на небе и залили светом прибрежные скалы. Он подумал о маленькой девочке, прибывшей на этой неделе, и у него сжалось сердце. Еще одна сирота. Ребенок без голоса, но со светлым, чистым взглядом. На церкви ударил медный колокол. Отец Макинтайр закрыл глаза и с благоговением слушал этот звон.

Семь ударов. Время покоя закончилось. Детей нужно накормить завтраком. И начнется повседневная рутинная жизнь. Вскоре юные голоса и топот маленьких ножек заполнят каждый уголок сиротского приюта и наступит время его работы.


К полудню запах моря достиг равнины и, догнав отца Макинтайра, идущего по каменистой тропе, смешался с густым ароматом перезревших фруктов, которым тянуло из сада. Яблони росли так близко друг к другу, что кроны их переплелись, превращая деревья в сплошную стену. Сбор урожая закончился, и последние бушели фруктов были отправлены повозками в город. Птицы, уже не боясь конкуренции со стороны людей, клевали раскисшую мякоть. Тут же вились осы и мухи: крылышки их были влажными, а брюшки раздулись от сладкого сока.

Отец Макинтайр аккуратно обходил раздавленные фрукты. На приставной лестнице, стараясь не упасть, стоял мальчик и обрезал ветки. На нижней ее ступеньке устроился мальчик помладше и сосредоточенно рассматривал яблоко: нет ли в нем муравьев?

– Дилан! – окликнул священник. – Ты не видел Джеймса?

Мальчик на лестнице, положив тяжелые садовые ножницы на плечо, обернулся:

– Он был в сарае.

– Он выполняет свои обязанности! – с готовностью подхватил исследователь муравьев.

– А ты свои выполнил? – спросил его отец Макинтайр.

– Да, сэр.

– Молодец!

Он двинулся дальше по дорожке из выцветшей на солнце крупной гальки, принесенной с берега моря, и черная ряса контрастно выделялась на ней, когда он шел к сараю на нижнем участке. Здесь отец Макинтайр прислонился к теплым старым доскам, наблюдая, как мальчик сметает остатки сена из-под копыт лошадей к дальней стенке стойла. Метла была слишком длинной для него и все время выпадала из рук.

Джеймс подрос – все еще ребенок, он тем не менее взрослел с каждым днем. Отец Макинтайр шагнул в сарай и тут же окунулся в удушливую жару, царившую под ветхой деревянной крышей. Джеймс вытер лоб рукавом и нежно похлопал кобылу по холке. Она вдруг попятилась.

Отец Макинтайр схватился за уздечку:

– Тпру! Что это на нее нашло?

Джеймс поднял на него удивленные глаза:

– Не знаю. Она сама не своя.

– Ты проверял стойло? Там нет змей? На прошлой неделе мы уже потеряли из-за этого козочку.

Глаза Джеймса вспыхнули. Он поменял метлу на вилы и принялся ворошить сено в углу. Из развороченной кучи выползла длинная коричневая змея и скользнула у него между ногами. Лошадь, поднявшись на дыбы, забила передними копытами в воздухе.

– Я загнал ее в угол! – крикнул Джеймс.

Отца Макинтайра передернуло.

– Не подходи к ней близко, Джеймс! Просто быстро прикончи ее!

На лице мальчика было написано замешательство.

– Я не могу причинить ей вреда, отче. – Ловко подхватив змею на вилы, он поднес ее к двери и швырнул в траву.

– Джеймс, ради всего святого… – Отец Макинтайр прижал руку к груди. – Никогда больше так не делай. Знаешь, мир прекрасно проживет, если в нем станет на одну змею меньше.

Джеймс, руки и макушка которого были обсыпаны сеном, насупился. Отец Макинтайр покачал головой и, рассмеявшись такой нешуточной мальчишеской серьезности, потрепал его по волосам:

– Ты бесстрашный. И всегда был таким.

Джеймс погладил лошадь по морде, и она успокоилась. Тогда он снова взялся за вилы, чтобы собрать разбросанное сено.

Отец Макинтайр остановил его:

– Посиди со мной немного.

– А как же работа?

– Подождет.

Они вышли из пропитанного запахом лошадей и сена сарая и сели на нагретый солнцем валун. Отец Макинтайр протянул мальчику коричневый сверток:

– С днем рождения!

– Нам не положено получать подарки.

Священник усмехнулся:

– Бывают исключения. Давай, Джеймс. Разверни его.

Мальчик неохотно развязал бечевку и развернул оберточную бумагу. При виде Библии в кожаном переплете выражение его лица не изменилось.

– Это совсем новая книга, а не подержанная из церкви, – пояснил отец Макинтайр. – Я понимаю, что сам бы ты такое не выбрал, но… – он сделал паузу, выбирая подходящие слова, – но, возможно, ты заглянешь в нее в поисках ответов. Может быть, не сейчас. Возможно, когда-нибудь потом.

Джеймс посмотрел на книгу в своих руках:

– Спасибо, отче.

Отец Макинтайр не мог решить, то ли следует встряхнуть мальчика, то ли обнять его, поэтому просто легонько ущипнул за подбородок:

– Почему ты всегда выглядишь таким серьезным, сын мой?

Джеймс не ответил. Впрочем, священник и не рассчитывал на это.

Отец Макинтайр перевел взгляд на вымощенную камнем тропинку, и от нахлынувших воспоминаний в уголках его глаз пролегли морщинки.

– По этой дорожке я учил тебя ходить. – Он махнул рукой за сарай. – Там есть ровный участок. Когда твои ножки достаточно окрепли, мы каждый день приходили сюда, чтобы потренироваться. Ты держался за мой указательный палец и сжимал кулачок так крепко, что у меня побелели суставы. – Он взглянул на руку, как будто вновь увидел это. – Ты был решительно настроен научиться ходить. Едва начав ползать, ты уже пытался встать на ноги.

Солнечные лучи окрасили рыжеватую шевелюру мальчишки в золотистый цвет.

– Я помню, как впервые взял тебя на руки. Тебе тогда была неделя от роду, не больше. Ты ужасно покраснел и кричал так сильно, что мне показалось, будто ты сейчас лопнешь. – Взгляд священника затуманился от воспоминаний. – Я очень испугался. Руки мои тряслись, и я боялся уронить тебя. Я тогда и сам жил тут всего месяц. – Он мягко улыбнулся. – Мы с тобой росли здесь вместе, сын мой. Держась друг за друга на этой тропе.

Он смотрел на Джеймса и гадал, что за мысли бродят в его голове. Он был славным мальчиком. И отец Макинтайр любил его, как отец любит сына, – не приемный отец, а настоящий.

Джеймсу жилось в приюте хорошо – в этом священник был уверен. Он был накормлен, образован, его речь была чиста, без сленга, который использовали другие дети. Его, любимца монахинь, не обижали. Но у мальчика не было друзей, и он, казалось, не старался их завести, чувствуя себя спокойнее в обществе животных или наедине с собой. С рождения в душе Джеймса поселилась пустота, и за девять лет отец Макинтайр так и не придумал, чем ее заполнить.

Он поднял Джеймса на ноги и подмигнул:

– Ступай. Сегодня у тебя день рождения, работа может подождать до завтра. – Он хорошо знал, куда отправится мальчик. – Джеймс! – крикнул он вслед фигурке, уходившей в сторону моря. – Помни: не подходи слишком близко к обрыву!

Глава 9

Джеймс прислонился к стволу плакучего эвкалипта, спрятавшись в его полупрозрачной ненадежной тени. Одну ногу он вытянул, вторая была согнута в колене, на которое он оперся подбородком. Большой палец ноги торчал из дыры в ботинке, напоминая выползшего из земли червяка. Он втянул палец, и дырка закрылась. Неловко посланный мяч прошелестел ветками и упал, едва не ударив его по голове.

– Эй! – крикнул какой-то мальчишка со спортивной площадки. – Бросай его обратно!

Джеймс послал мяч в небо.

– Хочешь поиграть с нами?

– Нет.

Он снова уселся под деревом, сосредоточившись на игре в прятки с собственным пальцем, а потом принялся чертить палкой какие-то фигуры на мягкой коричневой почве. Шум вокруг напоминал жужжание насекомых.

На ноги ему упала чья-то тень. Это Меган Махони, хихикая, прошла мимо с двумя девочками.

– А-а, вот она где!

Джеймс вздохнул и сильнее надавил на палку, жалея, что эти голоса прозвучали недостаточно далеко, чтобы слиться с общим гулом остальных «насекомых».

– Леонора! Эй, Леонора, что ты тут делаешь?

Голос Меган, приторный, точно прогорклое масло, обволакивал маленькую девочку, прятавшуюся в тени:

– Ох, я совсем забыла, она же не умеет разговаривать. Бедняжка! Хочешь, преподам тебе урок? Я очень хороший учитель. – Девочки снова захихикали. – Повторяй за мной: «Я тупая уродливая девчонка». Говори вместе со мной: «Я тупая уродливая девчонка».

Джеймс сидел, опершись подбородком о колено и не поднимая глаз. Да ему это и не нужно было. Он и без того представлял веснушчатое лицо Меган, измывающейся над новенькой. Он только сильнее вдавил палку в землю, и она наконец хрустнула.

– Она все равно не говорит, да? А как насчет того, чтобы спеть? Вот отличная песенка, прямо про тебя.

Леонора, Леонора…

Под открытым небом родители бросили ее умирать,

А потом, как кукабары[2],

Начали хохотать!

От этих слов Джеймсу стало тошно, как от кислого молока. Он бросил на них испепеляющий взгляд и заметил, что Леонора мельком взглянула в его сторону. В глазах ее не было ни обиды, ни злости – лишь кротость. Лицо вдруг обожгло жаром. Джеймс закусил губу. Он легко мог пресечь это. Но завтра все повторилось бы снова. И послезавтра тоже. И стало бы только хуже, потому что девчонки обожают ссоры. У них от этого глаза загораются. Они станут приставать сильнее. Зажмурившись, он сосредоточился на шелесте узких, похожих на ивовые, листьев. Наконец насмешки закончились и Меган со своей командой ушла.

Теперь он просто сидел и ничего не делал. Сломанная палка валялась в пыли, а из дырки в ботинке снова торчал голый палец. Девочка застыла в тени, положив подбородок на маленький кулачок. Джеймс ненавидел это место – хотя это был единственный дом, который он знал в своей жизни, – и мечтал вырваться отсюда. Он больше не может сидеть здесь просто так – во всем мире не хватит палок, которые он будет ломать, как сегодняшнюю. Сорвавшись с места, он побежал через луг, по тропе, огибающей церковь. Он бежал, пригнув голову и изо всех сил перебирая ногами, мимо полевых цветов по гальке, выстилающей дорогу к скалам.

Джеймс буквально взлетел на утес и остановился на самом краю. В лицо ударил запах моря. Потом он уселся на клочке ломкой травы с острыми листьями, чудом закрепившейся в песке. Ноги его свисали со скалы, болтаясь в сотне футов над бурлящими внизу волнами. Он откинулся назад, уперся локтями в землю и закрыл глаза, задрав подбородок к небу. И сиротский приют исчез. Все голоса и язвительные насмешки утонули в реве бушующей воды; соленый аромат рыбы и моря заглушил запах пота, грязи и плесени. Бессердечие и жестокость приюта задержались в его сознании лишь на миг, а затем морские потоки разорвали их в клочья и рассеяли.

Море завораживало его. Шум прибоя гипнотизировал и успокаивал. Колокол на башне гулко ударил два раза, и Джеймс замер. Это место не для него! Он знал это еще до того, как вырос достаточно, чтобы понять. Жизнь не должна быть такой, тем не менее была. Это было непонятно, это заставляло его бесконечно ломать палки и швырять камни в море до тех пор, пока не начинало болеть плечо.

Из-за пояса Джеймс вытащил Библию, которую дал ему отец Макинтайр. Священник сказал, что она даст ответы на его вопросы, и один такой ответ уже пришел – правда, его отец Макинтайр определенно не одобрил бы. Джеймс открыл книгу и провел рукой по крошечным буквам, напечатанным на тонкой матовой бумаге. Взявшись за уголок листа, он оторвал его у самого основания. Потом принялся за следующие, причем так, что они оставались практически целыми. Последние несколько листов выпали уже сами. Джеймс провел пальцами по внутренней части корешка, совсем голого, если не считать нескольких болтающихся красных ниток. Обмякшая обложка сложилась, все ее содержимое исчезло.

Джеймс собрал вырванные листы, немного подержал их, слабо трепещущие под теплым бризом, и отпустил со скалы. Они заплясали на ветру и медленно опустились вниз, к пенистому океану, помахав на прощание, словно молочно-белые руки.

На самом краю утеса навис кипарис с покореженными, узловатыми корнями. Джеймс разобрал камни у его основания и вытащил спрятанную там черную книгу. При свете дня тисненные золотом буквы ярко засияли, и сердце его учащенно и взволнованно забилось – совсем как тогда, когда он обнаружил ее в библиотеке отца Макинтайра. На обложке горело имя – «О’Коннел». Его имя.

Отец Макинтайр спрятал эту книгу, но ураган вернул ее ему: она валялась в камнях с раскрытыми страницами, пока Джеймс не нашел ее и не взял себе.