Симона Вилар - Лесная герцогиня

Эмма до боли закусила губы, чтобы не расплакаться, но лежала тихо, боялась даже чуть пошевелиться. Все тело кричало от боли, обиды и отчаяния. Грудь ныла от грубых прикосновений костлявых пальцев мужа. И лишь когда она услышала его ровное дыхание, то позволила себе глубоко вздохнуть… и тут же хлынули слезы.

Днем она старалась выглядеть веселой и приветливой. Это был вызов старику, который возненавидел ее сразу же, после первой своей неудачной попытки овладеть ею… и покорность судьбе. Она ведь сама дала согласие на брак с ним, ей некого винить в том, что случилось. Нет! Было! Ролло. Все из-за него! Как она хотела ненавидеть этого викинга! Злилась, проклинала – но не могла забыть. Даже то, что он женился на другой, что забрал сына, что обошелся с ней, как с уличной девкой – изнасиловал и выгнал, не могло заставить забыть всю ту нежность, страсть и любовь, какие она вкусила с ним за время, что была его женой. Невенчанной женой, «норманнской шлюхой», как величала ее высокородная родня.

Однако пока она была под защитой Ролло, ее мало заботило мнение титулованных родственников-франков: Эмма была окружена почестями, как настоящая королева, избалована любовью Ролло, обласкана вниманием и уважением его друзей. Как же вышло, что она осталась совсем одна? Да, она была слишком беспечна и своенравна, не ценила то, что имела. Она оказалась дурной женой – строптивой, капризной, ревнивой. Они с Ролло часто ссорились, но она никогда не думала, что ее место когда-нибудь может быть занято другой. И вот сейчас он с той, другой, с ее кузиной – Гизеллой Каролинг.

Эмма отчетливо вспомнила, будто вдруг даже почувствовала, ласковые руки Ролло, услышала его мальчишеский смех, взглянула в серые нежные глаза, ощутила мягкие губы. Боже! И все это принадлежит другой! У них наверняка совсем иные ночи, вовсе не те, что приходится переносить ей. «Привыкай, – приказала она себе. – Привыкай, что это надолго. До тех пор, пока ты с Ренье. Ренье, которому ты сама сказала „да“, чтобы не опуститься ниже Ролло, чтобы нанести ему ответный удар».

Вот в чем корень зла!.. Все их отношения основывались на том, что они, беззаветно любя друг друга, стремились ни в чем не уступать один другому. Так было с самого начала, когда он сделал ее своей пленницей, а она задалась целью бежать, до того мгновения, как Ролло приревновал ее к скальду Серебряному Плащу и в отместку изменил ей с Лив.

А дальше опять ее гордость не позволила сдаться: решив наказать Ролло, она поддалась на уговоры своего дядюшки герцога Роберта, который обманул ее, а ее викинг, не простив предательства, женился на Гизелле Каролинг. Ролло хотел унизить ее, лишил сына, оскорбил, выгнал из города. И тогда Эмма дала согласие на брак с герцогом Лотарингии Ренье Длинной Шеей. Почему же ни один из них ни разу не пошел навстречу другому, не сказал простое слово «прости»? И они расстались. Навсегда.

Эмма вновь и вновь заставляла себя не думать об ушедшем, но помимо воли воспоминания о пламенном, полном страсти и нежности счастье нахлынули на нее, и она невольно застонала.

Ренье пошевелился, и Эмма замерла. Нет, она теперь не имеет права даже вспоминать. Закусив рукав рубашки, сдерживаясь, чтобы вновь не выдать себя, чтобы не закричать, не взвыть, будто волчица, от тоски, огнем раздиравшей грудь, она лежала не шевелясь. «Господи, – просила она милости, – скорее б наступил новый день». Ведь с ним придут заботы, и она вновь, из последних сил, будет держаться невозмутимо, вновь станет Птичкой, беззаботной и веселой, как прозвали ее в детстве, как привыкли все называть ее в Нормандии… Только петь она больше никогда не будет…

* * *

Дождь был мелкий, моросящий. Уже смеркалось, когда большой обоз, выехав из леса, стал спускаться к реке. Лошади оскальзывались на мокрых камнях дороги, как на глине. Один из верховых отделился от остальных и направился к взбесившейся от дождя и мокрого снега реке. Там, где должен быть мелкий брод, сейчас ревел, бурля, могучий поток. Ехать дальше, пока не cпадет вода, становилось просто опасно. Верховой повернул коня и подъехал к возглавлявшему отряд всаднику в дорогих мехах.

– Мы не сможем перебраться на тот берег, господин. – Говоря, он стряхивал капли влаги с длинных усов. Его худое смуглое мужественное лицо было бы даже красивым, если бы не кривой рубец шрама, из-за которого его прозвали Меченым. – Мой герцог, думаю, нам не добраться сегодня до Реймса и заночевать придется там, – и он хлыстом указал в сторону темных строений у обочины. – Скорее всего это обычный постоялый двор. Там мы добудем огонь и крышу на эту ночь и…

– Помолчи, Эврар! – прервал его тот, кого назвали герцогом. Он был немолод, войлочный капюшон обрамлял его худое лицо с резкими морщинами от крыльев носа и властным выражением плотно сжатого тонкогубого рта.

– Мессир Ренье, мы должны сделать остановку, – упрямо повторил мелит[1]. – Лошади утомлены, да и люди тоже. Мы ведь идем без остановок от самого Компьена, и, видимо, нам не судьба найти достойное пристанище. Надо сделать остановку. Подумайте о вашей жене.

– То-то, смотрю, ты волнуешься о герцогине Эмме поболее меня! – сухо заметил герцог, но все же оглянулся туда, где в хвосте кавалькады виднелся красный суконный возок.

Герцог женился всего несколько дней назад. Ему было почти пятьдесят, его жене – двадцать. До этого она была невенчанной женой правителя Нормандии герцога Роллона, который отказался от нее после того, как король Карл Простоватый предложил ему руку своей дочери принцессы Гизеллы. Эмма же была нужна Ренье, герцогу Лотарингии, как дочь покойного короля Эда, племянница самого могущественного сеньора Франкии Роберта Робертина, а также как племянница самого короля, ибо ее матерью была сводная сестра Карла Простоватого. В ней текла королевская кровь, и герцог рассчитывал путем супружества добиться короны, ибо в своих лотарингских владениях он уже считался полноправным правителем.

Теперь же, после венчания с принцессой из рода Каролингов, он имел все основания писать папе и требовать себе короны. Он был доволен и спешил в Реймс к королевскому двору, дабы объявить о своем браке с принцессой Эммой. И вот, из-за наступившего сразу же после Рождества ненастья, он вынужден был, как ни спешил, делать одну остановку за другой, и вожделенный час торжества все откладывался.

Это раздражало герцога Ренье не меньше, чем неожиданная слабость на ложе с женой. Он давно понял, что время любовных утех для него миновало, и уже не стремился взять к себе ночью смиренных рабынь и податливых служанок. Но все же не менял своего решения обвенчаться с Эммой. Она была ему необходима как жена, как залог его возвышения благодаря ее королевской крови. Но брак для стареющего герцога имел свои неприятные стороны. Супружеское ложе… на котором он оказался полностью несостоятелен. Сказалось ли застарелое ранение в паху, или мстила бурно проведенная молодость, или напоминал о себе возраст?.. Крест честной, а ведь он знал людей и постарше себя, которые брюхатили вилланок направо и налево! А вот он проявил с молодой женой полнейшее бессилие.

Глазами он хотел эту красавицу, он любовался ее упругим телом, ему нравилось касаться теплой шелковистой кожи и смотреть в ее восхитительное лицо. Он понял, что жаждет эту женщину, еще когда они миновали границу Нормандии и обвенчались в первой же придорожной часовне. Тогда он вдруг ощутил шум в крови, учащенное сердцебиение и, едва встретился с ожидавшей его на дороге свитой, велел разбить для себя с супругой шатер, несмотря на пронизывающий холод и сырость, от которых не спасали и войлочные стенки. Но потерпел сокрушительный провал…

Тогда он свалил все на холод. Эмма послушно кивнула. Она вообще держалась покорно, приветливо, была даже мила и весела с ним. Превосходная супруга, к которой он все же почувствовал неприязнь после того, как в последующие разы, когда они ночевали в богатых аббатствах, где им выделяли прекрасные покои, он по-прежнему не смог выполнить своих супружеских обязанностей. И тогда он решил поспешить в Реймс, где в отведенных ему во дворце короля апартаментах у них будут отдельные спальни.

И вновь остановка. Конечно, можно будет сослаться на усталость. Но когда он подумал о приветливой улыбке жены и ее стремлении казаться невозмутимой… Проклятая шлюха! Со своим варваром она небось проводила совсем иные ночи, даже родила ему сына. Викинг не отдал ей сына, но если она и тосковала по ребенку, то умело это скрывала. И хотя в глубине ее бездонных темных глаз герцог порой и замечал боль, она не переставала улыбаться, беспечно болтать с его воинами, даже кокетничать.

Ренье видел, какие взгляды бросали на молодую герцогиню его люди. Он понимал их и сердился. Главное, чтобы они ни о чем не догадались и слабость герцога не стала известна его сыну Гизельберту. Гизельберт почти ровесник Эммы, дерзкий парень, которому уже сейчас не терпится отстранить от власти рано постаревшего отца. Брак Ренье будет для Гизельберта полнейшей неожиданностью и свидетельством, что Ренье еще не так стар… если, конечно, Эмма не проболтается.

– Ну так что, мессир? – вновь спросил Эврар Меченый. – Каковы будут ваши указания?

Ренье мрачно глядел на пенные потоки реки, на дождь, на темнеющее небо.

– Будем делать остановку.

Хозяева харчевни поначалу испугались, когда их двор заполнила толпа вооруженных всадников, но после быстро оправились, прикинув, что постой знатных особ несет большие выгоды, и торопливо стали расталкивать уже дремавших на соломе под стенкой обычных постояльцев. Те сами поспешили убраться, когда под низкой притолокой входа стали появляться один за другим вооруженные люди – уж лучше переночевать в хлеву или на конюшне, чем вызвать неудовольствие господ.

Сырые поленья в открытом, обложенном булыжником очаге плохо разгорались, и низкое, крытое тростником помещение сразу наполнилось дымом. За перегородкой испуганно замычала корова, куры сослепу метались под ногами вошедших. Те чертыхались, ругались на незнакомом диалекте. К едкому запаху дыма прибавилась вонь от отсыревших кож, давно не мытого человеческого тела, оружейной смазки. Но воины в основном были довольны: снимали высокие конические шлемы, стряхивали воду с плащей, прислушивались к шуму дождя за обмазанными глиной стенами.

Все еле разместились. Стало жарко. Хозяин сразу понял, кто здесь господин, и угодливо кинулся к нему. Тот неторопливо снял мокрый войлочный капюшон. Голова наполовину лысая, за ушами длинные пегие от седины волосы заплетены в косицы. Сухая породистая голова покоится на мощной, но с дряблой гусиной кожей шее. Герцога так и величали – Ренье Длинная Шея. Но хозяин этого не знал. Он видел перед собой только богатого старого господина в роскошной серебряной кольчуге. В рукояти его меча, завистливо-цепким взглядом отметил хозяин, сверкали такие камни, что на них можно было приобрести не один господский манс[2] с литами[3] и рабами в придачу. Он тут же стал прикидывать, какие выгоды можно извлечь из постоя столь вельможных гостей.

Затем в помещение вошли женщины. Две – явно служанки, а третья – с первого взгляда понятно, что госпожа. Хозяин невольно уставился на нее: святые угодники – что за красавица! Лицо нежное, бело-розовое, даже усталость его не портила! Глаза, темно-карие, огромные, хотя с утомленным равнодушным выражением, но под красивыми, черными как смоль тонкими бровями и опушенные длинными ресницами, были удивительно прекрасны. Особенно когда дама откинула капюшон и темную глубину очей осветили медно-рыжие, красноватого отлива густые волосы. Кожа по-детски полных губ обветрилась, но когда она что-то сказала одной из служанок и засмеялась, стали видны ее ровные белоснежные зубы, а на щеках появились очаровательные ямочки.

– Эй, любезный, ты что, подобно жене Лота превратился в соляной столб? – рявкнул один из воинов, и его угрюмое лицо с уродливым шрамом красноречиво засвидетельствовало, что он не собирается ждать, пока хозяин постоялого двора налюбуется госпожой. Он угрюмо сверкнул глазами из-под надвинутой на лоб шапки.

Хозяин сразу засуетился. Стал расспрашивать, кто его знатные гости. Даже рот открыл, когда узнал, что его почтили посещением сам герцог с женой. С женой?.. Он-то поначалу решил, что это его дочь. Хорошо, что предупредили. Теперь он уступит лотарингской чете свою комнату. Не бог весть что, но там имеется глиняная печурка, на кровати – недавно сшитое овчинное покрывало. Есть даже окошко, затянутое бычьим пузырем. Однако он не уверен, что его скромных припасов хватит, чтобы угодить светлейшему герцогу и досыта накормить всех господ воинов.

Эврар хмыкнул так, что зазвенела кольчуга. Неужели этот трактирщик осмелился надеяться, что его господин притронется к убогой пище постоялого двора? Нет, они имеют с собой достаточно, чтобы не знать ни в чем нужды. Воин вышел с хозяином и его домочадцами к одной из телег, где в свертках была упакована провизия: пшеничные лепешки, свиное сало, буженина, сушеная оленина, два бочонка с рейнским вином.