Они смотрели друг другу в глаза. Адаму хотелось лечь рядом с Евой, прижаться к ней всем телом. От одной мысли о том, что за ощущение он испытает, голова пошла кругом. «Если я вдруг окажусь с ней в одной постели, наверняка опозорюсь — мне хочется только лежать рядом и наслаждаться близостью ее тела».

— Ты знаешь, о чем я сейчас думала? — спросила Ева.

Он едва заметно кивнул головой.

— Я думала о том, что сам так называемый акт любви, быть может, не самая главная составная часть наслаждения, которое могут получить мужчина и женщина. Согласен?

— Ты умница. Настоящая Ева.

— Нам пора домой. Иначе… кто-нибудь увидит нас и поймет все совсем не так, как нужно, — сказала она.

Они взялись за руки. Адам карабкался впереди. Он то и дело оглядывался на Еву и сильно — до хруста — сжимал ее ладонь в своей.

Прежде чем выйти на шоссе, Адам наломал мягких веток диких маслин, которыми Ева со всех сторон обложила свое туловище, а он стянул ее талию шнурком из своих плавок. Потом они распределили ветки так, что получилось некое подобие купальника без бретелек.

— Я расскажу, как было. Иначе все равно попадусь. Из меня никудышная лгунья. — Ева опустила глаза. — Но то, что это был ты, я не скажу. Ни за что на свете. Прощай.

Она приподнялась на цыпочки и поцеловала Адама в щеку.

— Я провожу тебя.

— Нет. Ты — сам по себе, я тоже.

У Адама упало сердце. Неужели Ева может так думать после того, что они пережили и перечувствовали вместе?

— Для всех остальных, разумеется, — добавила она и грустно усмехнулась. — Прощай, Адам.

Он видел, как она спустилась на дорогу и растворилась во мраке. Снова припустил дождь. Адам вдруг подумал, что он больше никогда не увидит Еву. Он бросился за ней.

Он нагнал ее возле самого поселка. Она стояла с протянутыми в его сторону руками.

— Адам, я забыла сказать тебе… Садовая, семнадцать. А у тебя?

Он назвал свой адрес. Она охнула, закрыла лицо ладонями. Потом повернулась и зашагала к домам.

Адам не стал ее окликать.


«И нашел я, что горче смерти женщина, потому что она — сеть, и сердце ее — силки, руки ее — оковы; добрый перед Богом спасется от нее, а грешник уловлен будет ею».

Так сказал Екклесиаст. Он тоже был мужчиной.


Дома Адама не хватились — в последнее время он приучил всех близких к тому, что не отчитывался перед ними, где и как он проводит время. Адам прямиком направился в свою зеленую резиденцию, благо несколько дней назад смастерил над ней надежную крышу из плотной клеенки, залез под одеяло и заснул как убитый.

Ему ничего не снилось, если не считать отрывочных видений отдельных частей тела Евы. Главным образом грудей с торчащими в разные стороны сосками, к которым ему хотелось припасть ртом — ему представлялось, что в них заключена какая-то могучая сила, без которой он не сможет жить дальше.

Появление Евы скорее можно было назвать воскрешением из мертвых — оно сопровождалось обычными в таких случаях радостными восклицаниями, в которых чувствовались слезы. Ева рассказала все, как было: про то, как чудом была вынесена на берег, как нашла укрытие от ветра и дождя в пещере возле самого берега и, чтобы не замерзнуть окончательно, сняла мокрый купальник, как пещеру стало затапливать водой, но она сумела все-таки выбраться наружу, как соорудила свой первобытный наряд. Потом заявила, что очень хочется спать, накрылась с головой одеялом, но так и не смогла заснуть. Она проваливалась на короткие мгновения в густую тьму, кишащую чудовищами. Она открывала глаза, слышала, как о гранит набережной ухает очередной вал, и, откатываясь назад, злобно шипит — «ппсшоу».

«Зачем я спешила домой? — думала она. — Пускай бы нас затопило в той пещере… Вода прибывает, а мы тесней, тесней, еще тесней сливаемся друг с другом. Там мы были мужчиной и женщиной, Адамом и Евой. В обычной жизни он — мальчишка, а я женщина в годах. Так, как было там, уже не будет никогда. Не будет… Больше вообще ничего не будет. Иначе это позор… Не будет, не будет, не будет», — мысленно клялась себе Ева.

И тут она вдруг вспомнила, как Адам — ведь это был он — играл си-минорную сонату Шопена. Вспомнила, как присела в траву возле забора и испытала жгучее наслаждение, блаженство, восторг, экстаз, в котором участвовало все ее существо — от кончиков ногтей до самых сокровенных уголков души. Как обессиленная и вконец вымотанная душой и телом едва доплелась до дома и полдня провалялась в постели. Ей снились волшебные сны.

Ева снова очутилась в кишащем чудовищами мраке…

Утро было на редкость безмятежным и тихим. Как будто ей все приснилось… Она нежилась в постели на веранде, откуда ей был виден кусочек голубого неба сквозь виноградные листья, и прокручивала в памяти свой «сон». Муж с дочкой ушли на пляж. «Спать, спать, — велела себе Ева. — Может, все снова приснится…» Она погружалась в безмятежное состояние, фоном которого был солнечный свет сквозь листья винограда и затихающий шум морского прибоя.

— Тс-сс… — Адам стоял над ней, приложив к губам палец. — Я хочу к тебе.

Она инстинктивно подвинулась. Ее тело было сухим и горячим и пахло сеном — резко, жарко, дурманно.

— Я люблю тебя, Ева. Я люблю тебя… Люблю тебя… люблю…

Шепот окутывал ее со всех сторон. Потом настал миг, когда ей показалось, что она умрет, если этот восторг продлится еще хотя бы мгновение. Кажется, она на самом деле умерла. Чтобы сразу же воскреснуть для наслаждения под поцелуями Адама.

— Прости. Прости меня. Я даже не спросил твоего согласия. Все получилось словно помимо моей воли. Ты изумительная, Ева.

Адам как одержимый целовал ее грудь.

— Это было так… волшебно. — У нее не было сил говорить. Она судорожно глотнула воздуха. — Что ты сделал со мной, Адам?

— Мне кажется, я только что вышел отсюда. — Адам накрыл своей горячей лодонью ее трепещущее лоно. — Это… это так чудесно — быть рожденным Евой.

Она крепко зажала ногами его руку и подтянула пятки к ягодицам.

— Адам, мы согрешили, да?

— Нет. То есть да. Но если это называется грехом, мне очень жаль праведников.

Она тихо рассмеялась.

— А если нас застанут? За этим грехом? Что с нами сделают?

— Не знаю. У меня плохо работает фантазия. Думаю, свяжут вместе и бросят на съедение акулам. Или побьют камнями и выгонят из дома. Я хочу сказать, из человеческого общества.

— И мы будем жить в пещере, Адам. Я буду ждать тебя у очага с охоты.

Адам приподнялся, встал на колени и, упершись ладонями в коленки Евы, с силой развел их в разные стороны. Он скользнул по ней взглядом и замер, поразившись красоте ее затаившегося в ожидании лона.

— Возьми же меня, Адам, — низким хриплым голосом произнесла Ева. — Всю, без остатка.


К вечеру того дня Адам появился на пляже. Он уже привык к затаенно восхищенным взглядам, которые бросали на него представительницы женского пола, особенно его сверстницы. Для них Адам был суперменом. Они были готовы откликнуться на первый его зов. Но Адам никого не собирался никуда звать — он пришел на пляж из-за Евы. Увы, он даже представить себе не мог, какому испытанию себя подвергает.

Ева сидела на клетчатом покрывале рядом с мужем. Его физиономия выражала неколебимую уверенность в том, что все принадлежит ему, лишь ему одному: жена, дочь, этот вечер, море — все настоящее, прошлое и будущее.

Ева скользнула по Адаму наигранно равнодушным взглядом. Потом еще раз и еще. Она замечательно играла свою роль. Ему было бы не так муторно, играй она чуть хуже.

Когда Адам вылез из воды, Ева сидела одна. В той самой позе — подбородок на коленях, — с которой, как он считал, между ними все началось. Она не смотрела в его сторону, хотя он знал, что она замечает каждое его движение. Зато стоявшая от нее в двух шагах девочка смотрела на Адама во все глаза. И не собиралась скрывать своего интереса к нему. Адам, конечно же, понял, что это дочка Евы, хотя она едва ли была похожа на мать. У девочки было капризное выражение лица. Адаму вдруг показалось, что сейчас она подойдет к матери и скажет, указывая пальцем на него: «Купи мне эту игрушку!» И даже топнет ногой.

Когда Адам обернулся, уходя с пляжа, девочка на самом деле что-то говорила Еве. Теперь они обе смотрели в его сторону. Они показались ему в тот момент слишком похожими друг на Друга.

Адам уединился в своей зеленой резиденции с «Портретом Дориана Грея». Он любил читать Уайлда в оригинале, хотя говорил по-английски неважно — лень было насиловать память из-за такого пустячного занятия, как подыскивание слов. Он не понял ничего из прочитанного, кинул книжку под кровать и уставился в свой провисший от дождя потолок.

Вокруг него ошалело стрекотали цикады. В небе светили далекие звезды. Мир остался таким же невежественным и равнодушным к человеку, каким был всегда. Теперь Адама выводило из себя его равнодушие. Еще вчера утром мир казался ему объемным и осмысленным. Теперь он был плосок и примитивен. Как площадка для игры в теннис. И ему еще целый месяц томиться здесь. А потом?.. Это «потом» казалось ему листом грязной оберточной бумаги на мокрой мостовой.

Незаметно для себя он задремал. Проснулся от пустоты во всем теле. Нудно подташнивало. «Лечу в самолете, попавшем в болтанку», — подумал он и снова заснул.

…Раздался какой-то звук, и Адам встрепенулся. Где-то поблизости хрустнула ветка. Адам приподнялся на локтях и огляделся. Там, за шатром ореховых веток, все было блекло подсвечено бледным лунным светом. Снова раздался хруст. Адам вскочил и, повинуясь неосознанному инстинкту, бросился в ту сторону.

Ева стояла возле персикового деревца. Она была в чем-то белом и длинном. Адаму показалось, что он свихнулся. Но тут Ева протянула к нему руки и сказала:

— Слава Богу! Я попала туда, куда хотела попасть.

Он подхватил ее на руки и понес в свой шатер.

Она вся дрожала.

— Одежда в комнате. Я ведь не собиралась к тебе, Адам, — говорила она, свернувшись калачиком у него на груди. — Вечером я дала себе слово выкинуть все из головы. Но это какое-то колдовство. Ты не Адам, а Мефистофель.

Адам пребывал в приятном опьянении, разлившемся по его телу. Ему не хотелось ни говорить, ни шевелиться, ни что-либо чувствовать.

— Ты ведь не осуждаешь меня, правда? Я сама себя не узнаю. Еще вчера утром я бы не поверила, что на свете существует такое.

— Я тоже.

— Это от Бога.

— Наверное.

— Он добрый. Он щедрый. Только потом…

— Что потом?

— Он заставит расплатиться за все.

— Пускай. За это можно заплатить. Ева… Может, это любовь?

— Может…

Он расстегнул пуговицы на ее рубашке, достал упругую душистую грудь и жадно впился в нее губами, зубами, всем ртом.

— Ты для меня все на свете, Ева. Все, чем может быть женщина, — прошептал он, оторвавшись на короткий миг от ее груди.

— Я только сейчас поняла, что не была настоящей матерью. Ты слышишь меня? Я играла в нее. Адам, я хочу быть твоей матерью. Только тогда все это будет называться кровосмесительством. Но ведь мы и так чего только не натворили… Грехом больше, грехом меньше — какая разница?

Он вдруг крепко стиснул ее бедра и заставил вытянуть ноги. Потом стал поднимать рубашку. Когда ее прохладные груди соприкоснулись с его телом, он испустил стон. Ему показалось, кожа на его собственной груди истончилась и соски Евы теперь касались каких-то нервов. Сладкая судорога распространялась во все без исключения части тела. Даже в кончики мизинцев на ногах.

— Адам, — прошептала Ева, — мне стыдно, но я… я хотела бы попробовать с тобой по-всякому. Я испорченная, да?

— Ты очень чистая, Ева.

— Правда?

Он лишь улыбнулся ей в ответ. Он просунул руки между их телами и взял в ладони груди Евы. И снова ее соски прожгли ему кожу и, коснувшись оголившегося нерва, передали по нему наслаждение каждой клеточке его существа. Он замер на несколько секунд. Потом рывком оттолкнул от себя Еву и приподнялся над ней на вытянутых руках.

— Мне страшно, Адам.

— Мне тоже.

— Ты все понял. Но ведь потом можно умереть. Лучше умереть, чем возвращаться туда.

— Лучше.

— Но ты еще совсем не жил, Адам.

— Без тебя не жизнь, Ева.

— Ну, а если нам придется… Нет, я этого не переживу.

— Нас никто не сможет разлучить.

— Ты уверен в этом?

Он не ответил, медленно входя в нее…

«Если бы можно было остаться там навсегда», — промелькнуло в подсознании у Адама.


Он проспал до полудня. Проснувшись и почувствовав голодные спазмы в животе, пошел на кухню и поел прямо из кастрюль и сковородок.