За окнами уже мелькали новостройки. Быть может, в этом городе мне предстоит провести всю оставшуюся жизнь. «К чему такая патетика? — одернула я себя. — Не понравится — всегда можно сесть в самолет или поезд и отвалить в Москву, тем более что я еду не к Антону лично, а работать в редакции областной газеты. Ну а Антон Васильевич Максимов… Мало ли что было летом! Впрочем, ничего летом и не было».

Проводница собрала в охапку постельное белье и сказала, задержавшись в дверях:

— Сегодня вовремя прибыли. В прошлый раз на четыре часа опоздали. Домой к ночи добиралась: мне на трамвае через весь город ехать.

«А где буду жить я?» — мелькнуло в голове.

По телефону мы с Антоном этого вопроса не касались. Он сказал: «Обязательно приезжай. Я буду тебя ждать». Я была не готова жить у него. Нет, только не это.

Помимо сумки с книгами, у меня оказалась масса вещей: мама посоветовала взять лисий жакет и все наряды.

— Ты там будешь на виду, а потому не имеешь права ходить в чем попало. В провинции встречают главным образом по одежке, — со знанием дела сказала она.

Поезд медленно тащился вдоль перрона, и я приглядывалась к жиденькой цепочке встречающих, пытаясь отыскать в ней Антона. Хотя скорее всего он стоит на том месте, где должен остановиться мой вагон. Радостно забилось сердце в предвкушении встречи. Я провела щеткой по волосам, припудрила нос. Из зеркала на меня глянули лихорадочно блестевшие глаза.

Антон стоял на пороге купе и улыбался мне. Я робко протянула ему руку, которую он пожал крепко и в то же время с нежностью. Потом схватил чемоданы и понесся к выходу. Я едва поспевала за ним, волоча тяжеленную сумку с книгами.

— На Бездорожную! — бросил Антон водителю старенькой «Волги». — Ты уж извини, что не в собственной карете встречаю, — сказал он, наклоняясь ко мне. — Сцепление забарахлило, даже на работу опоздал. Знаешь, мы тут решили на семейном совете, что жить ты будешь — временно, надеюсь — у Тамары с Сергеем в нашем родовом особняке. Они очень рады тебе. Только, увы, там нет ванной, а потому купаться будешь ездить ко мне. Если захочешь, хоть каждый вечер. Кстати, я бываю у них очень часто: мама подкормит, глядишь, и с собой что даст. Есть возражения?

— Нет. Принято на «ура».

Я благодарно стиснула руку Антона.

Он осторожно обнял меня за плечи и притянул к себе.

— Ты даже представить себе не можешь, как я счастлив видеть тебя. — Он поцеловал меня в макушку. — Было бы глупо скрывать это.

Я смотрела Антону в глаза. Они у него были слегка испуганные.

— Да, я побаиваюсь тебя, — сказал он и отвернулся. — Потому что совсем не знаю.

— То есть?

— Ты не подходишь ни под один стереотип. Я вовсе не собираюсь подгонять тебя подо что-то знакомое, но мне было бы легче с тобой общаться, если бы в тебе… Ах, черт, не могу выразить это словами!

— Может, и не надо?

— Пожалуй, ты права. Но я бы очень хотел…

В этот момент машина остановилась возле деревянного дома с мансардой под черепичной крышей, и я так и не узнала, чего бы хотел Антон.

— Он только с виду такой убогий, а внутри книг целые горы и даже рояль. — Антон открыл передо мной калитку. — Правда, я все-таки сбежал в кооператив, но это уже издержки моей сумасшедшей жизни. У них тут патриархальные порядки и романтические отношения. — Он как-то странно усмехнулся. — Брошу тебя в их объятия, а сам — на летучку.

Мы вошли в длинные холодные сени. Антон поставил на пол чемоданы и вдруг обнял меня и поцеловал в губы. Я не смогла ответить на его страстный поцелуй, потому что боялась: откроется дверь и нас увидят.

— Ладно, ты права, сейчас не время.

Антон толкнул ногой дверь, и мы очутились в просторной жарко натопленной комнате.

…Вечером я чувствовала себя именинницей. Мы сидели за большим овальным столом, покрытым льняной скатертью в красную клетку, пили всякие наливки, ели кулебяки, салаты, болтали. Молчала только Зинаида Никитична, мать Антона и Тамары. Меня поразили ее глаза — уставшие, печальные.

Наконец все насытились, наговорились, и в комнате воцарилась тишина. Лишь в камине потрескивали поленья.

— А теперь слово возьму я, — сказал Антон и встал. — Лариса — мое открытие, я бы даже сказал, находка. Все мы тут свои, а потому будем совместно решать ее судьбу. — Он положил руку мне на плечо. — Я могу предложить тебе должность старшего литсотрудника в отделе литературы и искусства. Там как раз образовалась брешь в связи с уходом на пенсию одного сотрудника. Саша Березовский человек мобильный, но… этого еще мало. Мне кажется, ты будешь там на своем месте.

— Это что, уже решено на редколлегии?

— Такими делами занимаюсь лично я.

— Он у нас большой начальник, хоть с виду такой доступный и демократичный. Смотри, еще наплачешься от него, — сказала Тамара и подмигнула мне.

Антон метнул в нее недовольный взгляд.

— Ладно, не буду низвергать авторитеты. Молчу и ложусь на дно. Какой же ты, Антошка, сухарь! — не удержалась она от упрека.

— Томочка, все гораздо серьезней, чем тебе кажется, — подала голос Зинаида Никитична.

— Откуда ты знаешь, мама, что мне кажется? Ты умеешь читать мысли?

В голосе Тамары чувствовалось раздражение.

— Деточка, я просто хотела сказать, что Антоша должен…

— Мне совсем не интересно, что ты хотела сказать! — оборвала ее Тамара.

Возникла неловкая пауза. Я обратила внимание, как сидевший рядом Сергей наклонился и что-то шепнул ей на ухо.

— Я не заставляю ее топтаться у плиты. Она сама так хочет. — Голос Тамары смягчился и даже потеплел. — Мамочка, посуду мы собственными силами одолеем. Можешь отчаливать на свою перину, — сказала она Зинаиде Никитичне, собиравшей со стола грязные тарелки.

— Итак, будем считать вопрос решенным, — заключил Антон, обращаясь ко мне.

— А в какой-нибудь другой отдел ты не можешь меня определить? Хотя бы просто литсотрудником, не обязательно старшим. Мне надоело общаться с интеллигенцией. Такое впечатление, что у всех нас мозги не просто набекрень, а еще и с козырьком.

— Браво! — Тамара захлопала в ладоши. — Прошу считать меня единомышленницей. Твоя находка, Антон, просто цены не имеет. Ларочка, дай-ка я тебя поцелую! — Она обежала вокруг стола и чмокнула меня в щеку. — Просись в сельхозотдел — там заведующий вылитый Костолевский. Редакционные бабы от него кипятком писают.

— Все-таки серьезные вещи надо решать вне семейного круга. — Антон легонько ударил ладонью по столу. — Пойми, Лара, в сельхозотделе одни просмоленные амбалы сидят, но и они стонут, поскитавшись по бездорожью и пожив в клоповниках с удобствами под кустом. К тому же у них в комнате стоит такой мат, что даже мои уши вянут.

— Мои не завянут, не бойся.

— Дело не только в этом. Тут у нас подрабатывала внештатно одна девчушка. Послали мы ее как-то сделать беседу с передовиком-трактористом. Он ей такого наговорил, что наши редакционные циники целый месяц ржали. С нашим уважаемым народом общаться могут только те, у кого, как говорится, свои рога хорошо бодают.

— Ты глупость сказал, Антон! — воскликнул Сергей. Щеки его ярко вспыхнули. — В тех людях, которыми ты пугаешь Ларису, возможно, спасение нации. Не в нас же, пустозвонах.

— Ну, началось. Лариса Николаевна, вы присутствуете при судьбоносном событии, то бишь душеспасительном разговоре за чайным столом в пользу бедных, — сказал Антон со злой иронией.

— Не паясничай, братишка. Серый, а ты любитель пересыпать песок из одной ладони в другую. — Тамара погладила мужа по щеке. — Давайте лучше почитаем стихи. Как бывало в Дюрсо. Господи, как же я скучаю по Дюрсо и нашим выходкам!

— Сперва пусть Антон извинится за свою глупость, — сказал Сергей.

— Перед кем? — искренне удивилась Зинаида Никитична. — Мне кажется, у Антоши и в мыслях не было кого-то оскорблять.

— Ладно, с меня хватит. — Антон вскочил, громко двинув стулом. — Россия не нуждается в спасителях. И во всех этих, как ты выразился, пустозвонах. Главное, не мешайте — и мы сами выйдем на широкую дорогу.

— …ведущую прямехонько в капиталистический ад, — подхватил Сергей. — Для нас этот путь не подходит.

Зинаида Никитична переводила умоляющий взгляд с сына на зятя, потом повернулась к Тамаре, как бы прося у нее помощи. Но Тамара явно была на стороне мужа. В ее глазах я увидела восторг и обожание.

Спорили долго и горячо. Я всегда была далека от политики, а следовательно, и всяких гражданских раздоров. Наверное, потому, что принадлежу, как выражается мой в прошлом довольно политизированный отец, к генетически уставшему поколению. Я так и не смогла понять, на чьей стороне мои симпатии: меня привлекала и вроде бы убеждала крепко сколоченная теория Антона, согласно которой мы должны стать частью европейского сообщества, но стоило взять слово Сергею, и я была на его стороне: да, у нас, русских, своя судьба.

— Ну, будет, мы затронули вечную тему, — наконец сказал Антон. — Теперь что касается твоей, Лора, просьбы. Будешь числиться в отделе литературы и искусства, но иногда мы будем посылать тебя в народ. Ты не огорчайся, если лубок окажется грубым и аляповатым — Сережка пройдется по нему шкуркой и покроет лаком. Все, все, ухожу.

Антон обнял меня и крепко, почти грубо поцеловал, никого не стесняясь. Мы вышли на крыльцо его провожать.

— До завтра, любимая, — сказал он и быстро зашагал к калитке.

— В лунном свете и сухарь становится другим, — сказала Тамара и обняла меня. — Но ты на самом деле очень красивая, Ларка. Если бы и была мужиком, ты бы про этих хлюпиков и думать забыла. Серый, правда, Ларка у нас красивая? Что молчишь? Говори, пока твоя жена пьяная и добренькая.

— Да, — сказал Сергеи, не глядя на меня. И добавил: — Красивая и беззащитная. Очень беззащитная.

— Ну, это ты брось. Я за Ларку кому угодно гляделки выцарапаю, даже брату родному. Ему в первую очередь. Потому что он ходок Он недостоин тебя, Ларка, хоть и пыжится изо всех сит Ты ему так сразу не поддавайся, поняла? За нос поводи и вообще, пускай знает, что и нас не пальцем делали. А то они привыкли, что мы им сами на шею вешаемся. Правда, Серый?

Я не слышала, что ответил Тамаре Сергей, — Зинаида Никитична включила в тот момент телевизор, и я чуть не оглохла от визга какой-то эстрадной дивы из родных пенатов.

— Убери! — закричала Тамара. Она схватила с дивана подушку и швырнула в экран, потом затопала ногами и упала на ковер.

Я смотрела на нее в испуге. Сергей спокойно выключил телевизор, положил на место подушку и лишь тогда подал Тамаре руку. В мансарду они поднимались в обнимку.

— Спокойной ночи, — сказала Тамара, обернувшись с середины лестницы. У нее было безмятежно спокойное выражение лица.

Я долго вертелась на скрипучей кровати с расшатанными спинками. В этой комнате жил раньше Антон. Вдоль стен стояли стеллажи с книгами, у окна — письменный стол, на котором лежала аккуратная стопка бумаги и стоял деревянный стакан с карандашами и ручками. Я вслушивалась в незнакомую тишину старого дома, пытаясь разобраться в своих чувствах и впечатлениях.

Они были очень противоречивы. Да, я была рада, что слиняла из Москвы, так сказать, сменила декорации. Мне хотелось работать по специальности, а не просиживать днями возле компьютера в каком-нибудь рекламном агентстве. Я пыталась думать об Антоне, но мои мысли перескакивали с одного на другое, пока наконец не остановились на Сергее.

«Как странно, но я совсем не знаю его, хоть мы и прожили почти месяц под одной крышей, — думала я, лежа с открытыми глазами. — Раньше он мне казался спокойным, даже апатичным. Правда, в Дюрсо мы не касались так называемых вселенских тем. Мололи всякую чепуху, сидя у костра, читали стихи».

Я вздохнула. Как и Тамара, я скучала по Дюрсо.

Я вспомнила, как однажды мы с Тамарой забрались на скалу, нависшую над морем, и любовались закатом. Она рассказывала о своем детстве, родителях. Потом вдруг сказала:

— А теперь тебе придется выслушать историю моей любви. Иначе твое представление обо мне будет неполным. Ты ведь хочешь знать, что я из себя представляю?

— Да, — сказала я. — Хочу. Ты мне нравишься, хотя…

Я замолчала.

— Нет, продолжай! — Она сжала мое запястье. — Хотя я кажусь тебе очень странной и даже ненормальной. Ты это хотела сказать?

— Почти. Скорее капризной, чем ненормальной. Ты очень избалована.

— Это Сергей меня избаловал, — произнесла она с гордостью. — Знаешь, я даже рада, что у нас с ним нет детей. Я бы ревновала его к ним. Понимаешь?

— Кажется. Я сама такая.

Мы помолчали, любуясь торжественно спускавшимся в море солнцем. Тамара наконец тряхнула головой и воскликнула: