— Прости, Винченцо.

Я приподнялась на цыпочки и чмокнула его в щеку.

— За что, бамбина?

У него был очень растерянный — смешной — вид.

— Я должна была тебя предупредить.

— Но я знал, что ты придешь сюда.

— Я решила это в последнюю минуту.

— И правильно сделала. Это твой друг?

Он пожал Эудженио руку.

Потом мы ходили по фойе втроем. Винченцо и Эудженио о чем-то увлеченно болтали, а я погрузилась в свои думы. Я думала о Денисе. И музыке Листа, из-за которой мы вдруг оказались вместе. И почему-то решили, что любим друг друга.

Когда Эудженио отлучился в туалет, Винченцо наклонился ко мне и сказал:

— Хороший парень. Ты весело провела этот день, бамбина?

— И очень легкомысленно, Винченцо.

— О, это хорошо. Это очень хорошо.

Я неуверенно кивнула.

— Скажи, а что все-таки произошло между тобой и твоим другом тогда, семь лет назад? Прости за любопытство, но мне очень хочется это знать. Я помню, вы поехали в Венецию.

— Совершенно верно. Мы поехали в Венецию.

— Там очень нездоровый климат. Многие люди ведут себя там… как это сказать… ненатурально.

— Ошибаешься, Винченцо. Как раз он вел себя там очень натурально. Он сказал, что получил большое удовольствие от общения с проститутками. Только не надо убеждать меня в том, что он сказал это из мстительности. Он все равно пошел бы в бордель с этим Сантини. Даже если бы я не запятнала свою репутацию изменой.

— Слишком много сослагательного наклонения, бамбина. — Винченцо поморщился. — Прости, но я не очень силен в русской грамматике.

— Не притворяйся. Ты понял все. Подумай, когда будешь слушать Листа. Эудженио утверждает, что он очень старомодный композитор. А как думаешь ты, Винченцо? Нет-нет, не отвечай — скажешь после концерта, — без остановки молола я. — А вот и Эудженио. Не возражаете, если я сяду отдельно от вас? Мне захотелось побыть совсем одной…


— Нет, я не хочу в отель. Только не сейчас.

— Но мы же договорились…

Я энергично замотала головой.

— Мы ни о чем не договаривались — просто сели в поезд и поехали. К тому же в отеле наверняка холодно. А здесь так здорово припекает солнце…

Мы сидели за столиком возле перил. Метрах в полутора от моих ног плескалась серо-зеленая пахнущая болотом вода. Сваи, на которых держался тротуар, были облеплены ракушками и бурой ряской. У меня стремительно падало настроение. За каких-нибудь две минуты я успела пожалеть, что поддалась на уговоры приехать в Венецию, что поперлась в Италию и, как неизбежность, о том, что вообще родилась на этот свет.

— …Но нам пора. Отсюда до отеля полчаса, если не больше, — услышала я словно из неведомого далека голос Дениса. — Серджио обычно очень точен и…

— Я никуда не поеду. И вообще у меня такое впечатление, будто этот Сантини купил тебя на невольничьем рынке.

— Он организовал мне концерт здесь, оплатил наш отель, дорогу. Он…

— Да, он настоящий благодетель. По крайней мере для меня. Вот и отваливай к нему. Я остаюсь.

— Пожалуйста, не глупи. — Денис разговаривал со мной тоном терпеливого родителя, и это выводило меня из себя больше, чем если бы он на меня орал. — Сейчас я поймаю вапоретто[18].

Он вскочил так резко, что со стола упали мои темные очки и свалились в канал. Меня это развеселило.

— Сядь. Я все равно никуда не поеду.

— А что ты будешь здесь делать?

Я неопределенно пожала плечами и посмотрела на голубевшее над моей головой голое безоблачное небо.

— Наверное, пройдусь по магазинам и накуплю стекляшек для родственников и друзей. Послезавтра я уже буду в Москве.

— Ты же обещала поехать со мной. — Его лицо помрачнело. — Мне здесь нечего делать без тебя.

Я хмыкнула и отвернулась На другой стороне узкого канала, там, где были знаменитые мастерские венецианских стеклодувов, на краю тротуара, свесив ноги, сидел какой-то парень и ел пиццу. Возле него стояла бутылочка с вином, к которой он то и дело прикладывался. Заметив, что я на него смотрю, парень улыбнулся и сделал жест рукой, приглашая меня разделить с ним трапезу. При этом он кивнул в сторону мостика, соединяющего берега канала. Я улыбнулась ему в ответ. Судя по одежде, парень был из мастеровых.

— Это неприлично, — снова услышала я голос Дениса. — Как ты не понимаешь, что вы принадлежите к разным слоям общества?

Я с удивлением посмотрела на Дениса. Он говорил вполне серьезно.

— Совершенно верно. Я приехала сюда в качестве содержанки гастролирующего музыканта, а он покупает вино и пиццу за свои кровные.

— Глупышка. Мы же любим друг друга. Я понял в последние дни, что не смогу без тебя. Пожалуйста, поедем в отель. Обещаю тебе: разговор с Сантини займет каких-нибудь десять минут. Ты даже не успеешь выпить в баре свой любимый сухой мартини. Потом мы закажем в номер обед и отключим телефон. Я так хочу тебя, любимая.

— Почему бы нам с Сантини не поехать сегодня в бордель? Я слышала, здешние путаны умеют удовлетворять мужчину по высшему разряду. Думаю, это обойдется не дороже, чем ужин с французским шампанским в номере.

— Послушай, я понимаю, эти проклятые воспоминания.

Я его не слышала. Я смотрела на парня на противоположном берегу канала. Он уже управился со своим нехитрым обедом, засунул в бумажный пакет пустую бутылку и салфетки. Прежде чем вернуться туда, где его ждала огнедышащая печь, он послал мне воздушный поцелуй. Я была очень благодарна ему за это — сквозь тяжелые свинцовые тучи мне в душу проник луч солнца.

— Ты очень изменилась за то время, что мы не виделись, — сказал Денис. — Ты стала какой-то легкомысленной. Тебе это идет, но, мне кажется, ты не умеешь отличить настоящее глубокое чувство от обычной похоти и…

— Не умею, — сказала я. — Может, научишь?

Денис нахмурился. До сих пор ему удавалось владеть собой. Меня бы это позабавило, будь мое настроение хотя бы на градус повыше.

— Я уже просил у тебя прощения за то, что случилось семь лет назад. Если хочешь, могу попросить еще раз.

— Не хочу. Лучше поезжай к Сантини.

— А ты? Когда ты приедешь ко мне?

— Не знаю. Серьезно, не знаю.

— Буду ждать тебя в баре отеля.

Денис наклонился и поцеловал мне руку. Мне показалось, сейчас он встанет передо мной на колени. К счастью, он этого не сделал.

Он махал мне обеими руками из вапоретто и что-то кричал, но из-за шума мотора я не разобрала ни слова.

— Синьорина хочет еще капуччино? — спросил на ломаном английском подошедший к моему столику официант. — Это будет за счет нашего ресторана. Благодаря вам у нас сегодня такой наплыв публики. Видите, все столики заняты.

— Благодаря мне?

— О, вы очень скромны, синьорина. Пожалуйста, напишите мне автограф. — Он сунул мне под нос открытку с видом Венеции. — Я первый вас узнал, хоть вы и были в темных очках, и сказал синьору Альбини, хозяину. Взгляните, все смотрят только на вас.

Я огляделась по сторонам. Мне заулыбались от столиков. Кое-кто из мужчин привстал и поклонился.

— Напишите же, — настаивал официант. — Два слова для моей жены и дочки. Они от вас без ума.

— От кого? Вы думаете, кто я?

— Как кто? Синди Кроуфорд. Наверное, вы будете демонстрировать у нас новую коллекцию одежды?

— Да, — сказала я и подписала открытку по-английски. — Но это будет закрытый показ. Об этом никто не должен знать. Даже синьор Альбини, хозяин.

— О, я понимаю. — Лицо официанта приняло таинственное выражение. — Вы остановились в «Бауэр Грюнвальд»?

— Нет, я живу в «Каневе»[19].

Он оценил мой юмор. Через две минуты он появился с бутылкой шампанского на подносе и двумя бокалами. За ним важно шествовал высокий худой старик с абсолютно лысой головой. Я поняла, что это и есть синьор Альбини, хозяин, хотя он скорее смахивал на профессора античной истории.

Я не очень хорошо помню, как вернулась в свой отель. Дениса не было. Я вышла во внутренний дворик. Над моей головой шелестели листья пальм. По соседству с буро-зеленой, похожей цветом и запахом на подмосковный пруд водой канала они выглядели ненатурально — как кенгуру в березовом лесу.

Я тоже казалась себе ненатуральной. Точнее, я была не та я, какой помнила себя, а какой-то другой, себе почти незнакомой. Вероятно, потому меня и приняли за знаменитую манекенщицу. Наверное, по той же причине я и не стала отрицать, что я не Синди Кроуфорд, хоть сроду не видела эту, судя по всему, очень сексапильную девицу. Обычно я терпеть не могу, если мне говорят, что я напоминаю какую-то теле- или кинозвезду.

Я села на скамейку и закурила. Мне не хотелось идти в номер. Я пожалела, что не приняла приглашения синьора Альбини сходить с ним в театр. Хотя если бы я это сделала, он бы наверняка догадался, что я не Синди Кроуфорд. И был бы разочарован. Наверное, мне просто не хотелось разочаровывать синьора Альбини.

Теперь я не знала, куда себя деть. Позвонить Винченцо, что ли? Спросить у него совета?.. Но ничего путного он мне не посоветует. Ведь он знает меня такой, какой я была несколько дней тому назад.

Вдруг словно какой-то бес в меня вселился. Я издала дикий вопль и влезла на скамейку.

— Что вы там делаете? Да-да, вы все в своих комнатах за закрытыми дверями? — кричала я, обращаясь к плотно зашторенным окнам. — И вам не надоело делать это из года в год, каждый день? То, что делали ваши родители, их родители и так далее? Ведь это совсем не интересно, даже противно. Это же потворство самым низменным инстинктам. Это противоположно музыке, искусству и вообще всему самому прекрасному на этом свете. Это сжигает энергию, которая необходима для созидания. Представляете, Лист мог бы не написать «Обручение», если бы провалялся в постели с какой-нибудь пьяной бабой вроде Синди Кроуфорд. Вы слыхали про такую? Говорят, ничего себе штучка. Но она совсем не сексуальная, хоть и кажется такой. Она любит улыбаться, флиртовать с мужчинами, целоваться, трясти шелковыми юбками и благоухать духами. Она не хочет жить так, как живете вы. Потому что жить так — это преступление. Пускай лучше меня изнасилуют один раз в каком-нибудь вонючем подъезде, чем будут насиловать каждый день на чистых простынях в широкой кровати отеля с готическими потолками!

Я что-то еще орала — какие-то вариации на тему свободы, какой представляет ее себе пьяная баба, которая поняла вдруг, что больше всех на свете любит себя.

Первым во дворике появился Сантини. Он попытался меня увести, но я заявила, что уйду отсюда только с Кевином Костнером. Я сказала, что буду ждать его здесь, на лавке, а синьор Альбини с острова Мурано будет доставлять мне еду и шампанское из своего ресторана.

Сантини пытался меня урезонить, но я стояла на своем.

Наконец появился Денис. Сантини шепнул ему что-то на ухо. Денис приблизился ко мне и сказал:

— Зачем ты надела эту ужасную маску? Ты похожа в ней на паяца.

— Маска? — Я дотронулась до лица, и мои пальцы почувствовали что-то мягкое. А я и не знала, что на мне была маска. Я сняла ее. Это были птичьи перья, окрашенные в черный цвет и усыпанные мелкими звездочками из золотой фольги. Я вдруг вспомнила стихи, которые Денис декламировал семь лет назад, когда мы плыли в гондоле мимо палаццо, где по преданию жила Дездемона:

Все это неправда, но стыдно смеяться.

Смотри, как стоят за колонной колонна

Вот в этом палаццо.

Вдали затихает вечерняя Пьяцца,

Беззвучно вращается свод небосклона,

Расшитый звездами, как маска паяца[20].

— Шапка, — автоматически поправил меня Денис. — Пошли, любимая. Ты устала.

Он взял меня за руку, но я выдернула ее.

— Ты не похож на Кевина Костнера. Сантини даже не потрудился найти его двойника. Он всегда меня обманывал. Помнишь, он сказал тогда, что вы идете в оперу? — Я закрыла глаза. Я увидела перед собой звездное небо, отраженное в канале, в котором семь лет назад я чуть было не утопилась. — Нет, то была не я. Твой Сантини не смог бы обмануть меня.

Внезапно я вспомнила, откуда взялась эта маска. Когда я уже сидела на диванчике в вапоретто, какой-то мужчина нагнулся и протянул мне ее. При этом он что-то произнес по-итальянски, показал жестом, что я должна надеть ее, и, когда я это сделала, спросил:

— О’кей?

— О’кей, — ответила я.

Люди на берегу зааплодировали.

— Послушай, я все понимаю, — сказал Денис. — Ты до сих пор страдаешь. И это из-за меня. Но я больше никогда не позволю тебе страдать, понимаешь? Я буду доставлять тебе только радость. И хранить верность. А этого Сантини я пошлю завтра к черту. Сыграю концерт, получу деньги — и привет.