— Я вроде работаю…

— Там деньги платят смешные. А Санька возьмет тебя к себе в фирму. Будешь секретарем-референтом.

Анна рассмеялась:

— Маринка, ты сумасшедшая… Посмотри на меня.

— Ну вот, смотрю… Хорошенькая молодая леди…

— Лет под сорок, — фыркнула Анна.

— И где ты сорок-то нашла? В тридцать пять жизнь только начинается… И кто бы тебе их дал? Ты же нахальная особа… Тебе больше двадцати пяти никто не даст…

— А мой упрямый мозг постоянно напоминает мне, что жизнь идет. Время истончается. Так что мой путь уже предрешен. Глупо спорить с Богом.

— Да ты только тем и занята, что бесконечным спором с Ним, — заметила Маринка. — Откуда ты знаешь, чего Он хочет от тебя? Чтобы ты таскалась со своими детьми-даунами?

— Они не дауны, — поправила Анна. — Они разные… Просто больные. И если они никому не нужны, приходится мне с ними быть. Маринка, ну не вписываюсь я в текущий момент! И никогда не вписывалась… Сама знаешь. Неужели ты думаешь, что теперь смогу? Теперь, когда я уже твердо знаю, что не хочу в этот мейнстрим!

Она снова закурила.

— Тебе себя совсем не жалко, — не выдержала Маринка. — Куришь одну за другой…

— Я и не заметила, — удивленно усмехнулась Анна. — Чисто машинально…

— Анька, ты вообще на высохшую мумию похожа! — начав, уже не могла остановиться Маринка. — Тебе отдохнуть надо! От детей своих, от этих вечных благотворительных обедов, от бомжей…

— Я бомжами и не занимаюсь, — возразила Анна. — Ими мужчины занимаются…

— И правильно. У Саньки один приятель, журналист, погиб…

Она тут же осеклась. Вспомнила, дура, некстати… Зачем же Аньке-то напоминать?

— Кто-то должен этим заниматься, — словно не услышав предыдущую Маринкину фразу, проговорила Анна. — Чтобы не забыть, что мы люди… Иначе нас проглотит мейнстрим…

— Чего ты к нему привязалась? Мало, что ли, на свете всегда было городских сумасшедших?

— Они как раз трезво мыслят, — покачала головой Анна. — И делают все по четко выверенной схеме… Или надо быть похожим, не выделяться, или выделиться поуродливее… Чтобы Другой, который сам собой выделяется, смотрелся тоже уродом. Это у них такая политика. Если ты не хочешь так же смешно и глупо выглядеть, поневоле начнешь растворяться в толпе. Вот и все.

Она посмотрела на часы.

Не то чтобы ей надо было спешить, просто этот разговор ее немного утомил. И Маринка лишь частично осталась прежней, а на самом деле Анна прекрасно видела, что она уже не та дерзкая Маринка. То, что она пытается так выглядеть перед Анной, только вызывает жалость.

— Все, — сказала она еще раз, поднимаясь. — Прости, но мне надо бежать…

— К даунам, — кисло улыбнулась Маринка.

— Нет, — рассмеялась Анна. — Сегодня я как раз отдыхаю от них… Просто есть дело.

— Жалко, — искренне вырвалось у Маринки. — С тобой говоришь нормально. Честное слово, Анька, ты бы приходила почаще… Если не хочешь, чтобы я тут крезанулась с этими «верными спутницами» друзей моего супруга…

— Делай наоборот, — посоветовала Анна. — Веди себя так, чтобы с ума посходили они… Ты же это всегда умела.

Она подмигнула Марине, и они обе рассмеялись.

— Могла, — печально сказала Маринка, когда дверь за Анной закрылась. — Когда-то… Очень давно. Так давно, что сейчас это уже кажется неправдой…

* * *

Выйдя на улицу, Анна остановилась. Привычным жестом достала из кармана пачку, но она оказалась пуста.

— Да-а-а, — протянула она. — И когда это я успела их выкурить? Пожалуй, Маринка права…

Она пошла дальше, пытаясь найти какую-нибудь тетку с сигаретами, и, как назло, все тетки исчезли. То торчат на каждом углу, то пропадают в тот самый момент, когда в них возникает острая необходимость…

«Да пожалуй, мне и курить не хочется, — подумала Анна. — Так, глупое желание занять себя чем-то…»

Она присела на скамейку, задумчиво глядя вдаль.

Прямо перед ней стояли два юнца с длинными кудрями. У одного, блондина («Явно крашеный», — отметила Анна), кончики были подвиты.

— Что, девушка, вам понравился мой хаэр?

Она только сейчас заметила, что он на нее смотрит. Развернулся и пялится. Только взгляд странноватый: словно она зеркальная гладь пруда, а он — Нарцисс. И физиономия-то у него пухлая, отвратительно слащавая.

— Они настоящие… Хотите потрогайте…

Анна засмеялась бы, потому что и в самом деле было смешно, но только так противно…

— Да пошел ты, — бросила она, поднимаясь.

Что, в самом деле, за идиоты… А Маринка все про даунов. Дауны куда умнее и милее…

Она шла теперь мимо гаражей, поднимаясь все выше по дороге.

«Эти люди страдают проказой», — услышала она. И невольно остановилась, прислушиваясь к словам песни, которую и так хорошо знала. Просто сейчас эта строчка показалась ей ответом. Или — поддержкой?

А потом донеслась следующая — про чужих людей со своей игрой, и — как жаль, что она умерла…

«Как жаль, что все мы, похоже, поумирали, — подумала Анна. — Незаметно для самих себя…»

Она невольно посмотрела туда, откуда доносилась музыка.

Какой-то парень возился с мотоциклом. Она видела только его спину. Волосы, перехваченные на затылке резинкой. Светло-каштановые… Она невольно вздрогнула.

— Перестань, — прошептала она одними губами. — Его нет больше…

Сейчас она ужасно хотела, чтобы парень обернулся. И она бы тогда увидела, что это тоже всего лишь жалкая подделка…

— У вас сигареты не найдется? — услышала она собственный голос.

Он так и не обернулся. Только кивнул.

— Возьмите…

Она увидела протянутую руку с пачкой.

— Спасибо…

«Мог бы и обернуться из вежливости».

— Я положу здесь…

— Ага…

«Боже, какой кретинизм, — подумала она. — Стою и жду, когда он обернется… Старая тетка заигрывает с мальчиком… Ужас-то какой».

Наконец здравый смысл победил.

— Еще раз спасибо.

Она пошла прочь, и вслед ей продолжала нестись харизматичная песня про то, что каждый клиент психбольницы. И — Павлик Морозов жив…

Она рассмеялась невольно.

И пошла быстрее.

* * *

Он обернулся, услышав ее странный смех. С каким-то легким оттенком горечи. Словно она смеялась над самой собой. Или вообще не смеялась — плакала.

Потрепанные джинсы. Длинная майка… Распущенные волосы. Ему захотелось окликнуть эту странную девочку, хотя бы потому, что она не была похожа на его подружек. Подружки, может быть, потому и менялись почти ежедневно, что все были на одно лицо. Взможно, он просто их путал. И вообще — какая разница, если все одинаковые?

Она уходила все дальше и дальше, невольно вызывая какое-то воспоминание из прошлого. «Как будто я ее где-то видел, — подумал он, возвращаясь к спущенному колесу. — Ну и ладно…»

* * *

Анна открыла дверь в пустую квартиру. Матери не было — она уже второй месяц жила у Аськи в Москве. Нянчилась с внучкой.

Первый раз Анна была рада, что она одна.

Она нашла кассету, вставила в магнитофон, нажала кнопку «плэй».

И села рядом, потому что попала нечаянно на самую грустную песню. «Мусорный ветер, дым из трубы, плач природы, смех сатаны… А все оттого, что мы любили ловить ветер и разбрасывать камни…»

Но сейчас ей не хотелось плакать, как обычно. Наоборот. Она просто сидела и слушала эту песню снова и снова, получая облегчение от каждой ее строчки. Еще два года назад она не могла ее слушать. Слишком горьким было лекарство от боли.

А теперь — слушала.

Потом, когда магнитофон начал хрипеть, она выключила его.

Сварила кофе и включила телевизор.

Там шло очередное ток-шоу — бесконечная череда, на каждом канале… Какой-то обезьянник, невольно поморщилась Анна. Они, наверное, решили во что бы то ни стало доказать, что Дарвин был прав, а Павлик Морозов — жив…

Она собралась было выключить его, но невольно остановилась. Тетка, вещающая в тот момент, показалась ей особенно прикольной.

На голове у нее торчали какие-то несуразные косицы в огромном количестве, как у Боба Марли, при этом лицо было совсем не Бобово. «Что же они все как с цепи сорвались, — подумала Анна, рассматривая эти голубенькие круглые глазки, пухлые губки и вздернутый курносый нос. — Хоть бы сначала прикидывали, подойдет ли данный имидж их внутренней сущности…»

Лицо показалось ей смутно знакомым, Анна долго пыталась вспомнить, где она уже встречалась с этой дамой. Но оставила эти попытки, как безуспешные. В конце концов, у нее просто самая распространенная внешность в здешних окрестностях, решила она.

Дама оказалась продвинутой и преподавала какой-то там тантрический секс. «Безнадежно отстали вы от жизни, милейшая», — сказала себе Анна по этому поводу. Говорила дама весьма уверенно, агрессивно даже, и артикуляция у нее была как у джюсовца на улице. Надо тебе этот китайский фонарь за триста рэ или не надо — а товар тебе впичат… Так и с тантрическим сексом. Спустя несколько минут Анна уже не сомневалась, что большинство домохозяек, смотрящих в данный момент эту белиберду, завтра же помчатся им заниматься. Побросают своих усталых мужей и рванут на поиски радости.

Она щелкнула пультом, обрывая «тантрическую джюсовку» на полуслове. Вымыла чашку. Поставила разогревать суп. Включила снова магнитофон. Немного подпела: «Нам по двадцать семь лет, и все, что было, не смыть ни водкой, ни мылом с наших душ…»

Потом почему-то вспомнила парня с мотоциклом. Жалко, что он так и не обернулся… Наверняка славный…

Снова вспомнила «тантрическую» даму и подскочила невольно.

— Ну да… Конечно!

Она достала школьные фотографии.

На секунду ей стало больно — она старалась никогда не заглядывать в свое прошлое, чтобы не оживлять вместе с ними боль. Но ей же надо было удостовериться… Поэтому она терпеливо перебирала фотографии в поисках единственной, нужной.

Той, где она рядом с Таней.

Той, где именно Таня вручает ей грамоту за особенные успехи в изучении литературы.

И, найдя, присвистнула.

Те же голубые глазки. Тот же носик… Прическа, правда, другая. Кудри химические… но тогда ведь в моде был другой имидж.

— Вот никак не ожидала, — рассмеялась она. — Есть же у людей дар безликости… Так вписываться можно куда угодно… Как у нас в театральном. Типажность, мать вашу…

Она бросила фотографии на пол, они разлетелись. Одна теперь лежала поодаль, и, когда Анна успокоилась немного и стала собирать их с пола, эта оказалась сверху.

Анна невольно посмотрела на нее.

На этой единственной фотографии она была счастливой, может быть, поэтому — красивой?

Она улыбалась, глядя вдаль, девочка, у которой глаза вовсе не были мрачными. Наоборот…

Анна даже вспомнила, когда снималась. В тот день, когда ее приняли в училище. И все сразу переменились по отношению к ней. Впрочем, это было совсем не важно. Главное — тогда Кинг был рядом. И…

Она положила фотографию, запретив себе продолжать эти воспоминания. Проведя пальцем по нежному овалу, она проговорила:

— Как жаль, что она — умерла…

* * *

Он пришел домой поздно.

Из центральной комнаты доносилось бормотание телевизора.

— Дань, это ты?

— Не-а…

На пороге комнаты появилась мать.

— То есть как? — спросила она.

— Ну а кто еще?

— Конь в пальто, — бросила мать. — Людка звонила.

— Понял, — сказал он, ставя разогревать ужин.

— И что опять произошло?

— Ничего…

— Она плакала, между прочим.

— И что теперь я должен делать?

Первый раз фраза получилась более или менее длинной.

— Она…

— Мама! Я есть хочу! Я весь день ничего не ел! Я сам сейчас заплачу!

Мать к этому его заявлению отнеслась скептически.

— Ты? Вовеки не заплачешь… Только если твой мотоцикл в лепешку расшибется…

— Так я вместе с ним расшибусь, — усмехнулся он. — Плакать некому будет…

Она посмотрела на него с таким ужасом, как будто это вот-вот случится.

— Ты бы поменьше такими вещами шутил…

— Я и не шучу. Я просто констатирую факт…

Мать хотела еще что-то сказать, но дверь хлопнула снова, и он понял — пришел отец. Вздохнув с некоторым облегчением, он без всякого аппетита доел ужин и ушел в комнату.

Там он достал увесистый том Джойса и отключился. Теперь ничего вокруг не было. Только Бык Маллиган…

Только Стивен Дедал. И ему казалось, что этот самый Стивен ужасно похож на него. Или он похож на Стивена. В общем, с ним просто переставало быть пусто и одиноко. Как будто Стивен был его другом. И все понимал так же хорошо, как и сам Даниил.

Потом он отложил книгу — нестерпимо хотелось спать. На ум почему-то пришла та девчонка, что просила сигарету.

«Второй раз, — подумал он. — Второй раз я вижу чью-то смутную тень, и там, в самом сердце, появляется мысль, что мне было бы хорошо с этим человеком. И почему-то уже второй раз я позволяю этому человеку уйти от меня…»