— Уверен?

Я кивал, но все время думал, а может этот пижон прав. Спустя месяц я нарисовал все тот же фонтан, только у него стояла Ксанка с букетом незабудок.

А когда показал ему, тот протянул мне руку:

— Марк Котов, а для тебя просто Кот.

— Руслан Огнев, — ответил на рукопожатие, — но можно просто Пепел.

— Я вытащу тебя отсюда, Пепел, обещаю.

И ведь вытащил же.

Смотрю, как он прокручивает кольцо на большом пальце.

— Тебе нужно чистое прошлое, Руслан.

— Я уже работаю над этим, — глотаю дым и тру переносицу. Чистое прошлое. Легче сказать, чем сделать. Но я знаю, что даже тот факт, что я полностью реабилитирован и признан вменяемым и здоровым, не сотрет десять лет психушки. — Как Богдана? — краем уха улавливаю мелодичный голос Дарьи, которая читает Богдане Гарри Поттера. Невольно улыбаюсь.

— Дерьмово. И чем дольше она здесь, тем хуже ей. Здесь каждый угол, каждая улочка для нее — травмирующий фактор. Каждый человек — этот самый фактор, понимаешь?

Смотрю внимательно в хмурое лицо друга.

— Поэтому вот мой диагноз, друг. Забирай дочку и увози отсюда как можно дальше. Потому что она в таком дерьме, что еще немного таких факторов — и ты потеряешь ее.

Сжимаю сигарету, та ломается в пальцах. Стряхиваю ее на асфальт.

— Ты же понимаешь, что я не могу сейчас, — и самому тошно от этой правды, которая воняет безысходностью.

— А ты видел, что бывает, когда теряешь ребенка.

Киваю. Да, видел пять лет назад, когда вытаскивал Марка с того света. И когда чуть не свернул шею его суке-жене, обвинившей его в смерти сына. Видел и не хочу так. Но у меня действительно сейчас связаны руки, потому что по закону я Богдане — никто.

— Я не могу обойти законы, — говорю и ловлю насмешливый взгляд друга, говорящий, чтобы не врал сам себе. Да, я знаю, что деньги и связи творят чудеса. У меня есть и то, и то. Побольше и покруче, чем у Воронцова — навел справки. Но в этот раз я должен сделать все правильно, чтобы больше никто и никогда даже и мысли не допустил, что может отнять у меня дочь. — Не в этот раз, Марк. Сейчас я все должен сделать правильно.

— Ну раз правильно, — выделяет последнее слово таким тоном, словно я сморозил полную чушь, — тогда тебе нужна жена.

— Может, у тебя и кандидатка имеется? — грубее, чем следует, отвечаю.

Сам не понимая, что меня так задело: само предложение или тот факт, что я и сам подумывал над этим.

— А как же, — веселится Кот.

Смотрю на него во все глаза, а он просто протягивает мне свернутый вчетверо альбомный лист. Разворачиваю его и не сдерживаю нервный смешок. Это тот самый портрет, который я написал десять лет назад. Оглаживаю большим пальцем ее улыбку. Я бы рад, только она давно чужая жена. И любит другого, а без любви я не хочу. Глупо, сентиментально? Возможно. Но я устал трахать тела, мне достаточно шлюх. Я хочу нормальную семью, и эту женщину всю целиком, со всеми ее заморочками. Но, увы.

— Кто она, Пепел? — вдруг спрашивает Кот. За десять лет нашей дружбы он никогда не интересовался ею, все ждал, когда я расскажу сам. А я не рассказывал, потому что это мое прошлое, оно только мое. И Ксанка тоже только моя.

— Чужая жена, — отвечаю, вспоминая, как этот простой букет расстроил ее до слез. И как она сама потянулась к моим губам, наплевав на ею же установленное правило: никаких проявлений отношений на людях.

— Муж — не стена, Пепел. Если она тебе нужна, ты можешь решить этот вопрос.

Могу. И я не боюсь, что Корзин ее не отдаст. Я заберу. И она мне нужна, только есть одно «но»: ей не нужен я.

— Она отказалась от ребенка в роддоме двенадцать лет назад, — озвучиваю совсем другие мысли. Кот усмехается понимающе. Да, я думал над тем, чтобы вернуть ее, даже если она против. Ради Богданы. Но я прекрасно понимаю, что сейчас такой наш союз может только навредить. — Следовательно, лишена родительских прав. А по закону...В общем, не думаю, что брак с Александрой — хорошая идея. Да и вообще завести жену. Сам справлюсь.

— Откуда знаешь?

— Рощин выяснил почти сразу, как я познакомился с Богданой, — сворачиваю лист, но не возвращаю Марку, а прячу в карман. Пусть хоть так она будет со мной.

Глеб звонит, когда я возвращаюсь в палату. Марк уехал к своим клиентам: помощь помощью, а работа никуда не девается. Богдана спит, подложив под голову ручки. Ее длинные кудри скручены в свободную косу, а на губах едва уловимая улыбка и россыпь веснушек на скулах. И я заражаюсь ее теплом, впускаю его в себя, как самое лучшее лекарство от всего дерьма. Сажусь на пол, кладу голову на край постели, вытягиваю ноги и закрываю глаза.

Звонок Рощина выдергивает меня из полудремы.

Растираю лицо и на цыпочках выхожу в ванную комнату, включаю воду, умываюсь, не глядя на свою рожу. Знаю: увиденное мне вряд ли понравится.

— Есть новости? — сразу в лоб, без прелюдий.

Пока я занимаюсь дочерью, Рощин ищет того, кто подставил Ксанку.

— Есть, но это касается твоей дочери.

Через пятнадцать минут, выслушав Рощина и получив на электронку сканы выписок из историй болезни,  я перезваниваю своему юристу и прошу подготовить два пакета документов: о расторжении брака и брачный договор.

Теперь у меня есть с чем встретить Воронцова. Осталось убедить Ксанку мне поверить, потому что без нее ничего не получится. И это самое сложное. Так просто она не согласится, а выкладывать все карты...

Черт, да я просто не знаю, как рассказать ей о дочери.

Богдана просыпается с приездом Алекса, которого я вызвонил на смену. Но вместе с Алексом в палату врывается тайфун по имени Матвей с близнецами чуть младше. Замыкает шествие миниатюрная блондинка в бирюзовом сарафане и обезоруживающей улыбкой. Богдана смотрит на них широко распахнутыми глазенками, в которых...такой восторг, словно Дед Мороз положил под елку все заветные желания. Сглатываю, смотря, как преображается личико моей малышки: улыбка расцветает на искусанных губах, стирая боль, и даже веснушки на скулах становятся ярче.

Я так зачарован переменами в дочери, что не сразу соображаю, что в руках у Алекса куча пакетов и что он замер в пороге, увидев, наконец, то, что вижу каждый день я: Ксанку в каждой черте Богданы, в каждом жесте. Даже то, как она морщит нос и поправляет волосы — все это Ксана в чистом виде. Иногда это до чертиков пугает и швыряет меня в прошлое, где я был счастлив, хоть никогда не любил всей этой сентиментальной чуши.

— Привет, принцесса, — смеется Айя, перехватывая у мужа пакеты и легко касаясь его пальцев. Эльф вздрагивает и рассеянно улыбается.

Богдана кивает, но тут же забывает о взрослых, потому что ее уже взяли в оборот близнецы: двухлетние егозы, нереально похожие на своего отца. И это странно, потому что я точно знаю — этих девчонок Костромины взяли из детского дома. И, судя по рассказам Алекса, Айя не собирается останавливаться на троих. Да и сам он не против, а выглядит очень даже счастливым идиотом. И за грудиной неприятно жжет, словно туда всунули кусок раскаленного солнца: больно и вместе с тем невозможно оторваться.

Я смотрю, как Богдана смеется, сперва неуверенно, а потом все открытее, как охотно подставляет свои кудри любопытным ручкам Матвея, как что-то объясняет на пальцах болтающим без умолку близняшкам, и дико радуюсь, что эта семья — мои друзья.

— Завтра Крутовы обещали нагрянуть, — шепотом, словно открывает самую страшную тайну, говорит Айя.

— Спасибо, — отвечаю одними губами, не смотря на жену своего друга и ощущая, как мир расплывается перед глазами. Это нихрена не слезы, потому что мужики не плачут, но я торопливо поднимаюсь, целую свою Звездочку, наполняя легкие ее сладким запахом, в котором уже плетутся нити мандаринов, рассыпанных на постели.

Богдана поднимает на меня сияющее лицо:

— Спасибо, — по слогам повторяет она мои слова.

Щелкаю ее по носу, ловя ее смущенную улыбку. Она жмурится ненадолго, а потом возвращает внимание детворе, ловко очищая для них мандарины. Так, будто каждый день вот так проводит время. Будто эти трое — ее семья. Черт!

Ерошу волосы и спешу сбежать. От счастья, что искрится в каждом вдохе. От себя самого.

Айя тем временем шуршит пакетами, что-то весело рассказывая. А у меня в ушах только смех Богданы.

— Руслан, — уже в коридоре останавливает меня сорванный голос Эльфа. Смотрю в его синие глаза, в которых столько любви, что хочется надеть очки, потому что слепит. — Верни ее, — говорит едва слышно.

«Верни ее…»

Эти два слова торчат в голове всю дорогу до клиники, где работает Корзин. И пока я спрашиваю, где могу найти Сергея Васильевича, а медсестра провожает меня в ординаторскую.

Корзин стоит у окна и разговаривает по телефону. Я не пытаюсь вдуматься в его слова, напичканные медицинской терминологией, просто подхожу к столу и кладу перед ним документы.

— Подписывай, — спокойно, выдерживая его тяжелый взгляд. Он сворачивает разговор, прячет телефон в карман хирургической куртки.

— Вернулся, значит, — словно приговор вынес.

На долю секунды я удивлен, а потом ухмылка кривит губы. Он все знал: обо мне и Ксанке. Все эти годы знал. Наверняка и открытки видел, хотя, уверен, Ксанка сама ничего ему не рассказывала и не показывала. Потому что заперла в ящик и приволокла на порог «моего» дома в горах.

Корзин садится в кресло, смотрит документы. Откидывается на спинку, скрещивает на столе пальцы. Он здоровый мужик и я точно знаю, что хороший кардиохирург. А еще я знаю, что он предатель и что моя Земляничка не любит его, иначе не хранила бы мои письма. Иначе не поднялась бы в ту ночь на крышу. Иначе не сбежала бы от меня…

Я не анализирую, что именно движет ее поступками: жалость, чувство вины, страх или еще какая хрень. Я не хочу ничего выяснять. Я хочу свою женщину.

— Леся моя жена. Моя. Она меня любит, и я не отдам ее тебе.

— Я уже ее забрал.

И поверх документов ложится фотография Богданы: рыжее чудо, улыбающееся рассвету. Я сфотографировал ее на телефон в одну из наших утренних посиделок за стаканом молока.

Надо отдать ему должное, держится хорошо, хоть и видна боль в его исказившемся лице. Извини, мужик, но эти девочки — мои. Даже если меня ломает от твоих слов и от мысли, что я ошибаюсь и она действительно любит мужа, ведь добивалась же его столько лет...

— Это Богдана, — говорю, каждым словом вколачивая гвозди в гроб семейной жизни Корзина и моей Ксанки. — Ей двенадцать лет. И она наша дочь.

— Этого не может быть, — парирует он, всматриваясь в лицо девочки — точной копии его жены. — Леся же…

— Бесплодна? — и ловлю его злое изумление.

Да, мужик, я даже это знаю. Тебе ли не знать, что этим миром правят деньги и связи. Вот и гинеколог Ксанки поделилась, что та купила себе липовый диагноз. Подробности меня не интересовали, я хотел услышать их от Ксанки, но она отгородилась от меня бетонным забором недоверия. Ничего, я умею ждать. У меня было много времени научиться.

Выдыхаю. У меня есть еще один аргумент. И натюрморт дополняет упаковка с противозачаточными.

Корзин смотрит вопросительно.

— Это ее бесплодие, — поясняю.

Он берет таблетки, вертит в пальцах, и на безымянном сверкает золотом обручальное кольцо. Пока Корзин читает название, я ловлю себя на мысли, что не видел кольца на пальце Ксанки. Даже следа. И это чертовски радует. Не замечаю, как улыбаюсь, когда Корзин дрожащей рукой возвращает упаковку на место и смотрит на меня глазами приговоренного.

Демоны рвутся в цепях, предвкушая победу. А я просто позволяю Корзину сделать собственные выводы: ей не нужны дети, потому что у нее уже есть наша дочь. И когда он приходит к этой мысли, то хоронит свой брак  легким росчерком ручки на документах о разводе.

Только после этого я звоню Роднянскому и забираю Ксанку.

За весь наш разговор в допросной хотелось встряхнуть ее хорошенько за то, что натворила, промолчала и молчит до сих пор.

Но она вдруг целует меня: встает на цыпочки и неловко утыкается губами в мой рот, словно неопытная девчонка. А я стою, как истукан и реально дурею от ее губ.

Черт, она реально такая вкусная, что так и съел бы. И сам не знаю, как впечатываю ее в себя, каждой напряженной мышцей чувствуя ее всю, сейчас такую податливую, отдающую себя мне, всю целиком. Она так легко отдает мне контроль, что я ощущаю себя Колумбом, обогнувшим земной шар и, наконец, открывшим свою Америку. И в штанах становится тесно до боли и острого, неконтролируемого желания. Еще немного и мне станет наплевать, что мы стоим на виду у ментов. Мне уже наплевать, потому что я до одури соскучился по ней, всегда такой искренней и честной в собственных чувствах.