Мы всю дорогу молчим, даже Ангелина притихает на заднем сидении, какая-то потерянная. Странно, но Руслан ни слова не сказал о ее присутствии в его машине. Да и Ангелина никак не отреагировала на его появление, хотя должна была. А когда я попыталась объяснить, что к чему, Рус зыркнул на меня так, что захотелось немедленно стать невидимой. И какая муха его укусила? Хотя «муху» я как раз знала, только все вроде разрешилось, нет? По крайней мере, на сегодня.

Прислоняюсь виском к стеклу и смотрю на мимо проносящиеся дома и витрины. И только когда мы вылетаем на проспект, становится страшно. Бросаю взгляд на приборную панель: стрелка спидометра перевалила за восемьдесят. Он что, самоубиться решил? Э нет, это без меня!

— Руслан! — никакой реакции, только напряженный взгляд и добела стиснувшие руль пальцы. Красивые, длинные, исписанные черными чернилами татуировки. — Руслан, остановись! — голос срывается на хрип. Но он не реагирует, словно выпал из реальности. Проклятье! — Пепел… — тихо, сжав его пальцы. По коже растекается дрожь.

Руслан бросает на меня короткий взгляд, но скорость не сбрасывает, лихо въезжая на подземную парковку стеклянной колбы, ввинтившейся в небо посреди спального района. Эта высотка появилась здесь несколько лет назад, выросла зеркальным шпилем и стоит на радость богатым толстосумам. И что здесь делаем мы? А главное, куда делась Ангелина? Неужели я тоже умудрилась выключиться из реальности?

— Руслан, где Ангелина? — спрашиваю, когда он вытаскивает меня из машины. Грубо так, будто я виновата во всех войнах на планете и в приближающемся конце света точно. Но мой вопрос игнорируют, как и руку, тотчас выпустив, будто обжегшись. Да что за ерунда?

Он разворачивается ко мне спиной и идет к серым дверям лифта. А я никуда не пойду. Сажусь на еще теплый капот.

— Иди ты к черту, Огнев. Надоело. Я, между прочим, тоже человек! — бросаю в его широкую спину. Гадать, что творится с этим мужчиной — себе дороже. — И твоя жена, — добавляю почти зло. Похоже, это заразно.

Руслан, остановившийся у лифта, вздрагивает, будто его ударили. Разворачивается на пятках, широкими шагами возвращается ко мне и одним ловким движением забрасывает на плечо. Я от неожиданности даже взвизгнуть не успеваю не то, что возмутиться. А когда дар речи возвращается, уже стою в кабинке лифта.

Руслан замирает в противоположном углу, скрестив на груди руки, и совсем на меня не смотрит. А мне до ломоты в теле, так отчаянно сильно захотелось поймать его взгляд, найти, заглянуть в эти черные омуты и все понять. Как тогда, целую жизнь назад…

…— Ты — трусиха, — шепот обжигает шею, проникает под кожу, впитывается в кровь с чем-то горячим и незнакомым. — Посмотри на меня…

Мотаю головой. Если посмотрю, то все, рухнут все мои бастионы. Все рухнет. Весь план, так тщательно выстраиваемый все эти годы, пока он служил и развлекался с разными девками, а я пыталась покорить одного «слепого» идиота. Горечь оседает на языке.

— Ксанка… — дыхание щекочет шею. — Трусиха… — растягивает слова, мягко улыбаясь. Я чувствую его улыбку кожей, и нежность растекается по венам. Тепло поднимается от кончиков пальцев на ногах, подкашивает колени и теплым клубком скручивается внизу живота.

Я хочу возразить, что вовсе не боюсь, но не могу сказать ни слова, потому что распахиваю глаза и тону... Иду ко дну, не в силах оторваться от смешинок на дне чернильной тьмы и страсти, плавящей каждую молекулу меня....

Я не трусиха, поэтому делаю то, что давно стоило: нажимаю на красную кнопку. Все, хватит бегать.

— Я устала, Рус. Бегать, играть в непонятки.

Он хмурится, но продолжает молчать. А я…

— Плохая была идея жениться на мне. Так тебе Богдану не вернуть. Они не отдадут, потому что…

Договорить мне не дает, затыкает рот поцелуем.

Он целует жадно, и в этом поцелуе все: его злость, боль, обида и надежда. Робкая, пробивающаяся нежным ростком сквозь бурю страсти и дикого желания. Надежда все исправить и просто жить. И я теряюсь в этом поцелуе, отвечая не меньшим напором. Не поддаваясь, а наступая. Не боясь, а признаваясь. В своих ошибках, в своей боли и в том, что я всегда, каждую минуту жила ним, даже если была с другим.

— Я хотела… — говорю, задыхаясь. Дыхание рвет легкие, тяжелое, как при лихорадке. — Хотела, чтобы ты исчез из моей жизни.

А он не исчез, каждой открыткой швыряя меня в мой персональный ад. И я жила в нем все тринадцать лет. Жила и...ненавидела его за то, что не давал нормально дышать, не позволял забыть ту девчонку, что когда-то была с ним счастлива.


И сейчас не позволяет, снимая нас с паузы.

Лифт с тихим жужжанием трогается в путь, чтобы через минуту впустить нас в огромный пентхаус. А еще через мгновение я оказываюсь прижата к стене, окутанная черным пленом горячего взгляда. Одно прикосновение — и на душе незаживающий ожог. Руслан просто стоит, ладонями упершись в стену над моими плечами, а я снова хочу его поцеловать. И внутри все дрожит натянутой струной от этого желания. Я дрожу и сгораю, превращаясь в горстку пепла, потому что он отталкивается от стены и отступает назад. Один шаг — и между нами вновь бездна в тринадцать необратимых лет.

Ерошит волосы и на выдохе:

— Здесь душ, — открывает стеклянную дверь. — Чистые полотенца и халат найдешь там же.

И сбегает по винтовой лестнице на второй этаж.

— Ну и кто из нас трус? — говорю, горько хмыкнув. Отлепляюсь от стены, на ходу стягиваю с себя водолазку, джинсы, белье, сваливая бесформенной кучей в углу ванной комнаты. Огромной, ослепительно белой. И тоже прячусь под тугими струями теплой воды, смывая с себя запах тюрьмы, помешанный с горьким ароматом мужчины, что стал моим наваждением.

Я не знаю, сколько торчу в душе, докрасна растирая кожу и в десятый, наверное, раз смывая с волос пену, но когда выбираюсь из укрытия, серый пентхаус окрашивает багрянец заката. Заворачиваюсь в белый халат, такой теплый и огромный, что я ощущаю себя маленькой девочкой, брошенной и одинокой. Как тогда, когда стояла на пороге дома Руслана, промокшая до нитки и вздрагивающая от каждой вспышки грозы.

…— Дура, — прорычал, втянув в дом и прижав к себе так крепко, что дышать почти невозможно. Вцепилась пальцами в его плечи и разревелась. Громко всхлипывая и слегка подвывая.

— Рус… — звонкий девичий голосок прошил током и осознанием: он не один, снова. Вернулась злость, такая острая, колющая кожу сотнями мелких иголочек. Попыталась вывернуться из его горячих рук, но это оказалось так же сложно, как танцевать с температурой сорок.

— Славка, нужна сухая одежда. Твоя подойдет. Притащишь ко мне в комнату, — холодно раздавал указания. — И не вздумай матери ляпнуть.

— Да я могила, братик, — хохотнула девушка и убежала вглубь дома, уловила ее босые шаги.

— Теперь ты, — оторвал меня от себя. Хмурится и, кажется, даже злится. На меня? Поежилась и снова сделала попытку вывернуться из его хватки. Но он ловко подхватил меня на руки. — Сиди смирно, — рыкнул и понес куда-то. А я что? Обняла его за шею и носом уткнулась в пахнущую акварелью грудь. Поднялись по ступенькам. В коридоре меня поставили на пол и подтолкнули к деревянной двери. — Там душ. Тебе нужно согреться.

А я замерла перед дверью. Стало вдруг страшно.

— Помочь? — тихий шепот за спиной.

Вздрогнула от неожиданности. Вода с волос стекала по плечам, сарафан прилип к телу. Я дрожала, но идея оказаться в душе вместе с Русланом показалась...правильной и странно надежной. И я кивнула, вызвав недоумение на красивом лице парня. Обернулась, поймав его растерянный взгляд. Не знаю, что он увидел в моих глазах, но тихо выругался и затолкал в ванную комнату. Рывком стянул с меня мокрый сарафан, оставив в одном белье, впихнул в душевую кабинку, захлопнув стеклянные дверцы.

И оставил меня одну. Маленькую, брошенную, совершенно несчастную. Сползла по стеночке на холодный пол и всхлипнула. Обхватила себя руками, вспоминая совсем другие. Стало еще горше. И противно, потому что два часа назад я чуть не переспала с пьяным мужчиной, который принял меня за другую. Вот так вот, Сашка. Так тебе и надо. Ты никто, так, мелкая козявка, навязывающаяся взрослому мужчине. Так она сказала, когда я выбежала из его квартиры. Обсмеяла. Маленькой шлюхой назвала. И нырнула в его объятия.

— Вот так вот, Сашка, — повторила сама себе, притянув колени к груди. — Так тебе и надо.

— Ну и что это за приступ самобичевания? — хриплый голос прокатился по коже мурашками и растекся по венам теплом. Подняла на него уставший взгляд. — Блядь, откуда ты взялась на мою голову?

Поднял на ноги, покрутил вентиль крана и подставил меня под тугие горячие струи. Хотел отпустить, но едва убрал руки, меня качнуло в сторону. Снова тихий мат и горячие ладони прижали к сильному телу.

Тугие струи били по коже, так нежно и приятно. И дрожь выпускала из своих клешней, как и холод. И зубы перестали стучать в лихорадке. Тихо вздохнула, стараясь не шевелиться. Стою в душе с мужчиной, которому два дня назад предлагала стать моим любовником, а он выгнал меня взашей, еще и брату все рассказал. А теперь прижимает к себе так крепко и надежно как-то. И я впервые себя ощущала защищенной. Странное ощущение, расслабляющее.

— Согрелась? — дыхание обжигало кожу. Мотнула головой. Ничего не согрелась. Трясусь как осиновый лист. — Черт, — глухое. И шершавая ладонь ложится на лоб. Горячая ладонь. Прижмурилась от удовольствия и потянулась следом, когда Рус убрал ее. — Да ты горишь вся.

Горю? Нет, мне холодно. Снова. Так сильно, что я сейчас замерзну или просто умру, прямо здесь. Как сквозь туман я видела, как Руслан закрутил кран, как избавил меня от мокрого белья, а я даже смутиться не успела. Я же за этим пришла. Соблазнить. Стать его. Отомстить. Да, отомстить! Но Руслан завернул меня во что-то теплое, уложил в кровать, закутал одеялом, заставил выпить какую-то горькую гадость и...лег рядом, сграбастал в охапку и приказал спать. Спать так спать…


...Вспоминаю, как он лечил меня три дня, а потом передал с рук на руки Алексу. И так и не стал моим первым мужчиной. Тогда не стал. Сказал, что если через два года  я не передумаю, то он весь мой. Я не передумала. Окидываю взглядом пентхаус. Огромный, просторный с панорамными окнами, серым диваном, такими же стенами, кухонной зоной, напичканной современной техникой и совершенно пустой. В этом пентхаусе нет жизни, все серое, безликое, совершенно не похожее на Руслана.

Подхожу к окну. За ним шикарный вид на город и набережную, омываемую темными водами залива. Переступаю ногами на мягком ковре, и чудится, будто песок под ногами. Мягкий, горячий. Слышу шелест волн и собственное сорванное дыхание.

…— Ксанка, догоню! — летит вдогонку.

Я оборачиваюсь и тут же оказываюсь в плену сильных рук и черных омутов. Его сильное тело так близко, его дыхание рвется, как мое собственное, а сердце набатом грохает в груди.

— Догнал… — шепчу, улыбаясь. А у самой колени подкашиваются от его близости. Не удерживаюсь, утыкаюсь носом ему в шею и втягиваю носом горький аромат его чуть влажной кожи. Кончиком языка слизываю соленую каплю и ощущаю, как сжимаются на талии пальцы.

— Руслан… — растягиваю по слогам его имя, вжимаясь в него, стараясь стать как можно ближе, слиться в одно целое. А он касается губами волос и подхватывает меня под попу. Обвиваю ногами его торс и смотрю в смеющиеся глаза.

—  Всегда мечтал об этом… — шепчет в самые губы и делает шаг...в воду.

Не замечаю, как оказываемся по пояс в воде. Волны холодят кожу и страх подкрадывается исподтишка, но .я прогоняю его тихим смехом и касанием губ к соленой коже. Сейчас я не боюсь. И так сильно хочу этого мужчину, что внутри все дрожит от предвкушения.

— А если увидят? — спрашиваю сорванным голосом, подставляя его губам шею.

— Плевать, — рычит он, втягивая кожу, прикусывая, оставляя метку. — Но если ты не хочешь, можем уйти и…

— Я хочу…

Упираюсь лбом в холодное стекло, каждой клеткой осязая его прикосновения, жар его тела. Вспоминая, как он насаживал меня на себя, то и дело срываясь с ритма. И как я скулила и плакала от удовольствия. А потом мы лежали на песке, голые и совершенно счастливые.

— Я хочу, — ударяю ладошкой по стеклу. — Если бы ты знал, как я хочу назад.

Но время потерялось и уже невозможно ничего вернуть. Или…?

— Я знаю, — хрипло совсем рядом.       

Глава шестнадцатая: Рус

Закрываем двери на железные затворы...

Новые потери, не пустые разговоры…

Дмитрий Колдун «Облака-бродяги»


Я снова злюсь. Так сильно, что готов придушить Ксанку прямо там, у входа в больницу, когда она говорит Коту о том, о чем давным-давно должна была рассказать мне, а не упрямо играть в молчанку. Столько лет. Угробила столько жизней. Дура. Идиотка. А я...тоже хорош. Надо было еще три года назад взвалить ее на плечо и с собой забирать.