Лана Черная - Леся и Рус

Усмехаюсь. Взвалил бы и никогда не узнал бы о Богдане. И эта мысль вышибает дыхание, скручивает сердце в морской узел. Больно. Почти невыносимо. И Ксанка словно чувствует, притихает и выпадает из реальности. Дремлет, кажется. Или настолько уходит в себя, что не замечает, как я высаживаю Ангелину и передаю ее на руки Рощину. Обрисовываю ситуацию и вдавливаю в пол педаль газа. Пока страх Ксанки не отрезвляет. В ее больших зеленых глазах — паника, помешанная на собственную боль. Черт!

А потом она пытается убедить меня, что жениться на ней — ошибка. Но не понимает, что ошибкой было отпустить ее тринадцать лет назад. Ошибкой было поддаться злости и мести. Ошибкой было в то утро уйти от нее. А то, что мы делаем сейчас — правильно, как никогда. Ее губы. Ее запах… Ваниль и спелая груша. Ее сорванное дыхание. Только мозг, сука, не хочет вырубаться от реальности, анализирует, все просчитывает. И понимает, что секс сейчас распахнет между нами бездну. И никакая сила не выстроит над ней мост. И я не нахожу ничего умнее, чем просто сбежать. От нее, такой желанной и откровенной сейчас. От себя и собственного желания, простреливающего пах до острой боли. И общего прошлого, которое так не вовремя врывается в нашу жизнь. Или вовремя?

Спускаюсь по лестнице и замираю…

Она стоит у панорамного окна, прильнув к нему, как к последнему спасению. Делаю шаг, но снова прирастаю к полу.

— Догоню, Ксанка, — тихий шепот парализует. И демоны скулят от тоски, хлынувшей из всех щелей. Отравляющей. Стирающей злость и воскрешающей что-то давно и безнадежно забытое.

— Догнал… — снова шепот, но сейчас я слышу ее улыбку.

И с головой ныряю в темный залив, безлунную ночь и ее слова.

— Я хочу, — она всхлипывает, лбом уткнувшись в стекло. — Если бы ты знал, как я хочу назад.

Сам не понимаю, как оказываюсь совсем рядом. Вдыхаю ее запах: мяты и ванили. Она пахнет собой и чуточку мной. Такая живая. Такая...моя.

— Я знаю, — и не узнаю собственный голос.

Она оборачивается, чуть пошатывается. Ловлю. Прижимаю к себе. Зарываюсь в ее кудрявых волосах. Сейчас темных после душа.

— Откуда? — едва слышно. Заглядывая в мои глаза. Доверчиво. Беззащитно.

— Я же все о тебе знаю, Земляничка, — улыбаюсь и трусь кончиком носа о ее нежную щеку. А она...щека к щеке. Словно магнит. И, клянусь своими демонами, тихо стонет, когда ее мягкая кожа касается моей щетины.

— Ты… — вздыхает, — ты не такой, как…

— Сравниваешь меня с Корзиным? — почему-то от его фамилии, повисшей между нами, становится гадко.

Ксанка же просовывает свои холодные ладошки под мою футболку. Вздрагиваю, как от разряда током. По коже ползет дрожь. Выдыхаю рвано, но не мешаю. Пусть привыкает, потому что отпускать ее я не намерен.

— Нет, — снова вздох. Ее руки ложатся на спину, притягивают меня к своей хозяйке. — Я сравниваю Ксанку и Леську.

— И кто победил?

Запрокидывает голову, позволяя моим пальцам поглаживать ее затылок.

— Сашка.

Выгибаю бровь, сбитый с толку ее логикой.

— Я больше не хочу быть ни Леськой, ни Ксанкой. Я хочу быть собой.

— Что мешает?

— Я не знаю, кто я, — щекой к груди. А пальцы рисуют причудливые узоры по лопаткам, в точности повторяя узор татуировки. Что это: простое совпадение или она настолько чувствует меня? — Понимаешь, у меня столько лет была всего одна цель, а когда я ее достигла — стало как-то пусто.

— Я думал, ты счастлива, — признаюсь с обескураживающей самого себя откровенностью. Она смотрит на меня удивленно, и я так же честно отвечаю на ее немой вопрос: — Я видел тебя с Серегой три года назад. Вы вдвоем заходили в твою квартиру.

И прошлое давит в тисках сердце. Оказывается, мне до сих пор больно. Словно внутрь вылили ведро смолы: жжет и невозможно отмыться.

— Не может быть, — шепчет, ошарашенная. И вдруг хмурится, на мгновение даже глаза прикрывает. Вспоминает? — Так это был ты, — выдыхает спустя минуту, длившуюся кажется, вечность. — Я видела. Незабудки на пороге. Это был ты…

Да, тогда я дежурил под дверью ее квартиры всю ночь, как полоумный. А утром...утром убил себя контрольным в голову, когда она пришла с Корзиным. Они целовались, как школьники. И Ксанка...моя Ксанка была такой счастливой. Тогда у меня все сгорело внутри. Тогда я скормил своим демонам все, что связывало меня с этим городом, с этой женщиной. Но...кто сказал, что у меня получилось?

— Почему ты вернулся? Сейчас почему?

Потому что меня позвал твой брат.

…— Ты ее любишь?

Я смотрю на взъерошенного и совершенно непохожего на крутого бизнесмена Костромина и ничерта не понимаю. Он прилетел в Австрию только чтобы спросить, люблю ли я его сестру? Что за нафиг? Но, похоже, ответ моему старому другу не требовался.

— Я знаю, что любишь.

Выгибаю бровь, откидываясь в кресле. Эльф приперся прямо в офис, сорвал совещание, послал к черту всех, кто мешал ему попасть ко мне в кабинет, и вот стоит у стола, нервно постукивая пальцами по столешнице.

— Знаю, что ты спас ее, когда…

— Когда ты решил прикинуться трупом? — язвлю. Да, мне совершенно не нравится этот разговор, потому что демоны внутри уже вскинули головы в предвкушении. А их чутье никогда не подводило. В какое дерьмо ты вляпалась на этот раз, моя девочка?

— Спаси ее и сейчас, — пропустив мимо ушей мою колкость. А я даже не пытаюсь выяснить, откуда растут ноги его осведомленности о личной жизни сестры.

Кладет передо мной несколько фотографий. На всех молодая шатенка лет тридцати с мальцом лет двух-трех. На мгновение сердце пропускает удар. Это что, сын Ксанки? Моей…

— Это не ее ребенок, — отвечает Костромин.

Бля, совсем одурел, уже вслух озвучиваю то, что не должен.

— Это сын ее мужа. И я хочу, чтобы ты сделал все, чтобы она узнала об этом.

Еще снимки. На этот раз гораздо откровеннее. В главной роли все та же шатенка, только главный герой давно не ребенок.

— Сука… — выдыхаю, сжимая кулак. И демоны радостно оскалились.

— И предатель, — мрачно добавляет Костромин. — Но Леська...дуреха, втемяшила себе, что любит...этого и…

— И причем здесь я? — встаю, отбросив снимки, подхожу к окну.

За ним снежные шапки Альп и пестрые улицы тихого Инсбрука. Я приехал сюда три года назад по приглашению старого друга отца. И сейчас работаю главным архитектором в одном из лучших архитектурных бюро Европы. У меня свой кабинет, даже секретарь имеется, небольшой домик у подножия Альп и стабильная зарплата. Меня все устраивает, и я совершенно точно не хочу ничего менять.

— Просто покажи эти снимки сестре. Она проникнется и пошлет нахрен своего муженька.

— Она мне не поверит, — как-то устало выдыхает Эльф. Оборачиваюсь. Друг сидит на стуле и растирает ладонями лицо. Понимаю: переживает и устал. А потом рассказывает, как Корзин подставил его и чуть не погубил Айю, жену Эльфа. — Мы с Корзиным не общаемся уже давно. Три года назад из-за него чуть не погибла Айя. Леська до сих пор считает, что я пытаюсь развести их.

— А ты не пытаешься? — кивок на снимки.

— Вот поэтому и не поверит.

— А мне, значит, поверит? И с чего ты решил, что ей нужен я?

В ответ лишь новая порция снимков: черно-белые, где я и моя Земляничка. Два идиота, танцующих в фонтане. И боль швыряет в грудину раскаленным железом. Ошпаривает, шипит, оставляя незаживающие раны. Отряхивая от пыли спрятанные в старом чулане чувства. Я снова их ощущаю: запах ванили, незабудок и нашего лета. Запах счастья, которое мы растоптали. Но Эльфу словно мало, и он выкладывает все новые и новые фото.

— Стоп! — припечатываю к столу снимок огромного зала, увешанного портретами. Теми самыми, что я когда-то продал за бутылку вина и искры счастья в потухших зеленых глазах. — Что это?

— Выставка работ одного талантливого художника. Правда, ее пока не видел свет, но все впереди.

— Это ты, — догадка обрушивается на меня так внезапно, что я несколько долгих секунд не могу понять, как не понял этого сразу. — Ты купил эти картины. Зачем?

— Ты был единственным, кто остался у Леськи. Она бы пришла к тебе. Я просто дал возможность тебе ей помочь.

А она пришла на крышу, чтобы сигануть вниз. Но деньги пригодились — это факт. Вытаскивать Ксанку из депрессии оказалось непростым делом. И затратным. Но я смог. И портреты — лишь малая цена за то, что она сейчас жива и счастлива.

— Да нихрена она не счастлива. С утра до ночи в работе, машину не водит, волосы постоянно обрезает и красится: то в блондинку, то в брюнетку. Я уже почти все салоны красоты перекупил, чтобы не паскудила себя, а она...

— Придурок, — выдыхаю беззлобно. Почему-то становится смешно, когда представляю, как солидный бизнесмен и талантливый хирург торгуется за парикмахерские. Фыркаю.

— Согласен. А ты?..

И я согласился, поставив только одно условие: не мешать. Алекс и не мешал: рвал и метал, когда узнал, что сестра его под арестом. Даже мне чуть морду не набил, но не мешал. И за это ему спасибо.

Но рассказывать об этом Ксанке я не намерен. Поэтому…

— Дом приехал продавать. Заодно и поработать. Нашему архитектурному бюро предложили открыть филиал здесь. И несколько проектов заканчиваю…

— Работа, значит… — мне кажется или мой ответ ее разочаровал? Нет, это уже совсем бред. — А я ведь ее искала, — неожиданно переводит тему. Я не сразу понимаю, что она имеет в виду, а когда понимаю, дышать перестаю, боясь спугнуть ее откровение. — Богдану, — добавляет, но я и так понимаю, о ком она говорит. И в ее тихом голосе — море боли и такой отчаянной тоски, что хватит на весь мир. Подхватываю ее на руки и сажусь на диван, устраивая ее на себя, качая как маленькую. Да она сейчас и есть маленькая, запутавшаяся в себе и жизни девчонка, которая тринадцать лет назад осталась один на один с сукой-жизнью, не пощадившей никого из нас.

Она вжимается носом в мою шею, дышит быстро-быстро, словно боится, что я исчезну, а она не надышится мной.

— Почему… — сглатываю. Как же трудно спрашивать, хоть и понимаю, что надо. — Почему ты отдала ее?

Я хочу услышать это от нее. Хочу, чтобы она рассказала это мне, а не Коту или кому-то еще. Поделилась своей болью, потому что я точно знаю, как ее вылечить. Нет, я не волшебник и не верну ей...нам потерянные годы, но я смогу примирить Ксанку с собой и с дочерью. Я должен.

— Я родила ее в тюремной больнице.

— Что? — выдержка меня все-таки подводит, но Ксанка обнимает крепко, не позволяя сорваться. Прикусывает кожу, физической болью отрезвляя. Смотрю на нее во все глаза. — Какая нахрен тюрьма? О чем ты говоришь?

— Почти год я была под следствием.

Я хочу спросить, за что, но она прикладывает ладошку к моим губам, и я молчу.

— Перед родами мне изменили меру пресечения, потому что решили, что я могу сбежать. Мне грозил реальный срок и меня бы посадили, я точно знаю. Суд уже приговор вынес. Адвокат поделился информацией, — с горечью. — На свободе у меня никого не осталось. Брат погиб…

— У Алекса были друзья.

— Ну и кому из них, по-твоему, я могла повесить своего ребенка? Игнату, мучившемуся чувством вины из-за гибели жены, или Тимуру, прячущемуся от убийцы?

Я смотрю на нее, нахохлившуюся как воробышек, сильную сейчас, как никогда и не знаю, что ответить. Впервые за все эти годы взглянув на нашу жизнь под другим углом. Столько лет я думал о том, как она меня предала и как моя жизнь рухнула. И никогда не думал, а как жила она. Разве мог я хотя бы предположить, какие кошмары ей пришлось пережить?

— Погоди. Я так и не понял, в чем тебя обвиняли.

Она молчит. Хмурится. Словно решает, признаваться или нет. И все же сдается.

—  В том, что я хотела тебя спасти.

Идти по небу вниз, идти, пока ты спишь...

И вернуться в те места, где ещё горят сердца…

Dan Balan «Домой»

— В том, что я хотела тебя спасти…

Эти слова бьют под дых, вспарывают глотки обезумевшим демонам. И когда в ответ на мой немой вопрос, Ксанка берет мою руку, запускает под полу халата и кладет их на тонкую полоску шрама под ребрами, демоны захлебываются моей болью. Пальцы дрожат, и она дрожит, а по разгоряченной коже рассыпаются мурашки. Я все понимаю без лишних слов.

Но она прижимает мою ладонь к шраму и снова говорит, не отпуская мой взгляд.

— Я нашла доказательства твоей невиновности, но мне не позволили, — сглатывает, — не позволили ими воспользоваться. Только я так просто не сдаюсь. Зашла с другой стороны и нашла снова. Их я и передала Воронцову. У него были связи и...ему был нужен ребенок.