Уголком глаза я замечаю, что мама роется в сумке. Что это за кружевная штучка у неё в руке? Нет, быть не может! Пожалуйста, скажите, что это носовой платок! А руку назад мама отводит просто потому, что захотела потянуться… Поздно, красные кружевные трусики, порхнув в воздухе, повисают на микрофоне, словно кольцо на палочке. Мама недовольно качает головой и снова лезет в сумочку. О боже, у нее там что, запасные? Синие глаза Тома загораются лукавым огоньком: допев последнюю ноту «Она – леди» и подождав, пока смолкнет музыка, он спрашивает:

– Так, что это тут у нас?

Мама сжимается в комок и наблюдает за ним расширенными глазами, в которых ужас мешается с восторгом. Подцепив двумя пальцами клочок нейлоновых кружев, снимает его с микрофона и демонстрирует залу. Выждав паузу, страстно, жадно прижимает трусики к лицу. Рядом громко ахает Надин.

Вздохнув в последний раз, Том говорит.

– Кажется, я знаю эту женщину!

Мы дружно визжим, а мама прячет лицо в ладонях. И есть отчего – я в жизни не видела, чтобы люди так краснели! Но скоро, пурпур смущения на мамином лице бледнеет, сменяясь ярким румянцем удовольствия. Как хороша она сейчас! Сказочная красавица – счастливая, сияющая, полная жизни, удивительно молодая. Что-то сжимает мне сердце: я чувствую странную гордость за свою мамочку.

«Дилайлу» мама слушает с той же счастливой улыбкой (а Аманда, кстати сказать, так энергично прыгает в кресле, что выпадает в проход). Но с первыми же словами щемящей баллады «Я больше никогда не полюблю» мама нащупывает под столом мою руку и сжимает до пульсирующей боли. По лицу ее катится одинокая слеза.

– Доченька, – умоляюще шепчет она, вглядываясь мне в лицо, – никогда не соглашайся на второй сорт! Никогда! Скажи мне, что Скотт – твой Единственный!

Я отворачиваюсь, но она берет мое лицо в ладони и поворачивает к себе. В зале темно, но мне кажется, что она в силах прочесть правду по глазам.

– Когда ты была маленькой, – говорит она тихо и печально, – я всегда угадывала, о чем ты думаешь. Но ты выросла, Джейми, и я больше не знаю, что у тебя на сердце.

Я корчусь в кресле, чувствуя себя последней сволочью. Как я смею ее обманывать? Отталкивать единственного человека, который может меня спасти? Но выхода нет: все зашло слишком далеко. Я сама не знаю, чего хочу – одна моя половинка с радостным нетерпением ждет свадьбы, а другая тоскует, потому что понимает – самого главного этому празднику недостает.

Том начинает «Особенную женщину». Эта песня всегда была моей любимой: вот и теперь слова ее проникают в сердце, словно нож в масло.

– «Я что мне рай, и что мне ад? Все заменил один твой взгляд…» – поет Том, словно всю душу вкладывает в незатейливые строчки. Как счастлива женщина, к которой обращены эти слова! Но мне такое счастье не дано. Иззи умеет порабощать мужские души; я – нет. Нет во мне того, что вызывает восторг, и восхищение, и желание следовать за своей избранницей на край света. Голос Тома замирает. Я поворачиваюсь к маме, уже готовая во всем признаться – но в этот миг тишина взрывается бодрыми аккордами рок-н-ролла, и мама устремляет взгляд на сцену. Я подношу к губам бокал и опрокидываю одним глотком, чтобы утопить разом все отрезвляющие размышления.

– «Тщетны все мои надежды! Хоть приснись мне без одежды!» – умоляет Том.

– О-о-й-йе-ес! – в восторге подпеваем мы.

По окончании песни Иззи пихает меня локтем в бок и шепчет: «Пора!» Да я и сама вижу, что самое время завопить: «СНИМИ СПЕЦОВКУ, ТОМ!»

Том, кажется, немного смущен.

– Для тех наших гостей, кто не из Англии, хочу пояснить: «Сними спецовку!» – английское выражение, и означает оно попросту: «Разденься!»

Широко улыбаясь, он ищет нас взглядом – и находит.

– Откуда вы, милые дамы?

– Из Девона! – отвечаем мы хором, в восторге от того, что он выделил нас из толпы.

– И надолго в Вегас?

– Как пожелаешь, Том! – громче всех вопит Иззи. Лукаво улыбаясь, Том покачивает головой и делает знак музыкантам. Раздаются первые такты «Не стесняйся» – песенки-приглашения, как нельзя лучше подходящей к случаю.

Аманда наклоняется к нам и шепчет:

– Вы заметили, какой у Тома симпатичный трубач? Вон тот, с хохолком!

Мы с Иззи переводим взгляд на трубача – и вправду симпатягу. Он ловко управляется со своим сверкающим инструментом и сексуально двигает бедрами в такт мелодии.

– Хотелось бы мне увидеть его без трубы и прочих излишеств! – мечтает Аманда, вытягивая шею, чтобы посмотреть на нижнюю часть его тела.

Мы с Иззи тоже вспоминаем, что Том на сцене не один.

– Кого выберешь, чтобы попрощаться со свободой? – шепчет она.

– Хм-м… – раздумываю я. – Пожалуй, клавишни-ка – есть в нем что-то от Аль Пачино…

(Этот клавишник не только обаятелен, но и уверен в себе: он сохраняет невозмутимость, даже когда Том, выпевая строчку «ИМюриэл играет на рояле…» из завораживающей «Прогулки по Мемфису», с усмешкой кивает в его сторону.)

– А мне по душе саксофонист, – отвечает Иззи. – Как он будет смотреться на подоконнике у меня в спальне!

– А я бы, девочки, выбрала ударника! Вы только посмотрите, как свирепо он колотит по своим барабанам! Обожаю сильных мужчин!

– Мама! – ужасаюсь я.

– Ну… – Мама опускает глаза и хихикает. Тут только я замечаю, что она уже сильно «под мухой». – Должна же я иметь под рукой запасной вариант, на случай если Том сегодня вечером занят?

Мы дружно хохочем.

– Надо почаще устраивать девичники! – резюмирует Иззи.

В финале «Поцелуя» мы поднимаемся с мест и посылаем бесчисленные воздушные поцелуи – Тому, его группе, рабочим сцены, шумной компании ребят из Уэльса в первом ряду. Какой кайф! Проживи хоть сто лет – большего удовольствия не гюлучишь!

Но, оказывается, нет предела совершенству. Мы уже готовы вслед за прочей публикой потянуться к выходу, как вдруг к нам приближается человек в черном костюме.

– Мисс Ингем, мисс Миллер и их гости? Мы киваем, не понимая, в чем дело.

– Меня зовут Сэнди, я организатор концерта, – представляется он. – Не будете ли вы так любезны следовать за мной…

– За кулисы? – ахает мама, в восторге сжав его.

– Да, мэм.

– К Тому Джонсу?!

– Да, мэм.

– О! Спасибо вам! Спасибо! – И, задыхаясь от восторга, она бросается ему на шею.

Я смотрю на нее с восторгом и обожанием. Такое чувство, словно я перенеслась во времени и вижу, какой была моя мамочка в шестнадцать лет.

– Ридова работа? – спрашиваю я у Иззи.

– Наверное, – шепчет она. – Может, и моего саксофониста увидим?

Мы проходим гулким коридором. Мама бежит так, что я едва за ней поспеваю: она крепко сжимает мою руку и дрожит от нетерпения. С одинаковыми застывшими улыбками на… – черт с ним, со стилем – на застывших лицах мы входим в плюшевую гостиную. Здесь уже собралось человек с полдюжины: Сэнди с невозмутимым видом разносит гостям канелюры шампанского. Мы делаем вид, что попадаем на такие приемы чуть не каждый день: убедительнее всего получается у нас с Иззи – мы уже пообтерлись здесь и нахватались лас-вегасского шика.

– Ваше здоровье! – произносим мы хором, звеним бокалами, а затем украшаем их отпечатками губной помады.

Я пытаюсь вытереть свой пальцем, но безуспешно – палец становится цвета фуксии, а бокал выглядит еще хуже прежнего. Оглядываюсь кругом в поисках салфетки – идеально подошли бы белые брюки Надин. А Аманда тем временем как бы невзначай интересуется у Сэнди именем душки-трубача.

– Это Дэнни Фэлкон. Он сейчас в гардеробной-Б, но, возможно, заглянет сюда перед уходом.

– Надеюсь, – отвечает Аманда и меняется местами с Надин, чтобы следить за дверью.

Сестрица что-то притихла: встав перед зеркалом, она приглаживает волосы с таким тщанием, словно собирается на прием к королеве, Иззи и Синди у соседнего зеркала занимаются куда более подходящим делом – вертятся так и этак, проверяя, достаточно ли глубоки их вырезы.

И вот – наконец-то! В комнату входит Том Джонс. Все вокруг растворяется и блекнет в лучах его обаяния. Все в нем удивительно, но более всего – глаза: синие, как море, пронзительные, как рентгеновские лучи, нежные и глубокие, как его песни.

Он проходит по комнате, здороваясь с новыми друзьями и обмениваясь шутками со старыми. Все ближе – о боже! – все ближе к нам!

Сэнди представляет нас.

– Надеюсь, я не разочаровал вас, милые дамы? – И Том смеется своим знаменитым звучным смехом.

Мы едва не выпрыгиваем из трусов, вопя: «Нет-нет, что ты! Потрясающий концерт! Что за голос! Живая легенда! Лучший вечер в моей жизни! Я вся твоя!» – и так далее.

– Кто же из вас, красавицы, выходит замуж?

Мы с Иззи делаем шаг вперед.

– Прости, Том, это разобьет тебе сердце, но я люблю другого! – притворно вздыхает Иззи.

– А я умею склеивать разбитые сердца! – раздается вдруг мамин голос.

Ничего себе! Не каждый день видишь, как твоя мама флиртует. Тем более с ТОМОМ ДЖОНСОМ!

– Спасибо за заботу, милая! – И он подмигивает.

Я уже знаю, что, вернувшись домой, мама достанет из тайника пачку снимков Тома Джонса, которые собирала еще девчонкой, и, пересматривая их, снова и снова будет вспоминать эти минуты.

– Вы разрешите с вами сфотографироваться? – осмеливаюсь спросить я.

– Разумеется!

Широко разведя руки, Том заключает нас всех в объятия, а Сэнди, взяв у Иззи фотоаппарат… вдруг останавливается.

– А где шестая? Вас же было шесть!

Мы оглядываемся. Аманды не хватает!

– Да вон она, в дверях! – кричит Синди.

Громкими криками мы приветствуем Аманду с ее душкой-трубачом. О чем они говорят, отсюда не слышно, зато видно, как он что-то царапает на салфетке – ясное дело, телефон.

Фотоснимки… автографы… что ж, пора и честь знать. Том уже готов идти: но в этот миг мама отчаянным движением бросается ему на шею и срывает с губ своего кумира страстный поцелуй.

– Ну твоя мама… – оборачивается ко мне Иззи. Глаза у нее расширены, челюсть отвисла. – Ну дает!

Девичник продолжается в латиноамериканском клубе «Залива Мандалай» – самом зажигательном клубе Лас-Вегаса. Народу – не протолкнуться! Мы пробираемся сквозь толпу в тихий уголок, где виднеются соблазнительные кресла в форме буквы S. Мама восхищается влажно-блестящими стальными стенами, Аманда гладит кресла по мохнатым спинкам, а Надин улыбается и прищелкивает пальцами в такт музыке, что вообще-то на нее совсем не похоже. Вдруг Иззи толкает меня в бок.

– Смотри! Только его не хватало!

Сперва я вижу что-то вроде дубины пещерного человека. Потом соображаю: нет, это рука. На ее владельце – кожаные штаны и такая же жилетка на голое тело. Сомнений нет: это наш любимый викинг-стриптизер! И направляется он в нашу сторону.

– Ох-ох-ох, «Ларс атакует»… – кривится Иззи.

– Привет, ребята!

– И тебе привет, ребенок! – холодно улыбается Иззи.

– Не хочешь представить меня своим подружкам? – Он окидывает нахальным взглядом всю нашу компанию – но прежде, чем Иззи успевает вымолвить хоть слово, вперед выступает Надин:

– Я Надин. Потанцуем?

Сказать, что я потрясена до глубины души – значит ничего не сказать. Надин презирает стриптизеров! Надин требует от мужчины, чтобы он даже пижаму носил с галстуком! Надин способна двигаться под музыку, в одном-единственном случае – на занятии аэробикой! И тем не менее мы с изумлением видим, как она, уцепившись за пояс Ларса, пробирается вместе с ним к танцплощадке.

– Я не прощу себе, если этого не увижу! – кричит Иззи. – За ними!

Остальных мы оставляем заказывать коктейли, а сами кидаемся в толпу. Грохочущий голос в динамиках предлагает двигать-двигать-двигать попой, но внизу едва ли найдется место для таких телодвижений: очевидно, поэтому Ларе с Надин поднялись на подиум.

– Помнится, Надин всегда говорила, что ламбада – танец эксгибиционистов! – хихикает Иззи.

– Так оно и есть, – отвечаю я. – Ты только взгляни на нее!

Крепко обхватив Ларса за мускулистое гузно, Надин вжимается в его так яростно, словно считает его привидением и пытается пройти насквозь.

– Не знаю, что на нее нашло!

– Зато я знаю, чем это кончится! – злорадно хихикает Иззи.

– Ну что ты! Надин не станет. Никогда… ни за что…

– Протри глаза, Джейми! Она уже…

Я протираю глаза. Надин облизывает Ларсу шею и со сверхъестественной скоростью бегает пальцами по могучей спине, словно читает по азбуке Брайля.

– Не могу на это смотреть! – возмущаюсь я. – Бедный Кристиан!

Глаза Иззи загораются нехорошим огоньком.

– Где мой фотоаппарат?

– У Аманды, – отвечаю я.

Ларе уже вжал Надин в стену, а она-обхватила его ногами за талию. Я отворачиваюсь.

– Какой компромат! Такую возможность упускать нельзя! – твердит Йззи.

Мы бросаем последний потрясенный взгляд на Надин (она на секунду оторвалась от Ларса и теперь усиленно двигает попой и начинаем продираться назад, к своим.