Деньги для Людовика прибыли из Франции на резвых вьючных пони, которых не сдерживала трясина медленно бредущих паломников, так мешавших быстрому продвижению основной армии. Судя по новостям, дела во Франции шли своим чередом при спокойном и разумном правлении. Аббат Сугерий и Рауль де Вермандуа добились для страны стабильности, а любые мелкие неприятности легко устранялись. Петронилла написала короткую записку, в которой сообщила, что Мария теперь вовсю бегает и носит настоящие маленькие платьица, а не младенческие наряды. «Я каждый день рассказываю ей о тебе, – писала сестра. – Она не забудет свою маму». Алиенора отложила письмо и больше в руки не брала. Что бы там ни рассказывала девочке Петронилла, представление ребенка о том, кто ее мать, все равно будет неверным.

Прибыли и другие письма, одно из них от императрицы Ирины[19], супруги императора Мануила Комнина[20]. В нем она интересовалась, как ей лучше встретить Алиенору в Константинополе и какие той нужны удобства. В общем, приветственное письмо одной сановной дамы к другой. Алиеноре не терпелось познакомиться с императрицей греков – ее ровесницей, немкой по рождению. По-настоящему ее звали Берта, но она изменила имя на Ирину, выйдя замуж за Комнина. Алиеноре также интересно было посмотреть Константинополь. О необыкновенном богатстве – золоте, мозаиках и священных реликвиях, собранных в городе, ходили легенды.

Людовик держался угрюмее, чем обычно, из-за множества ограничений, навязанных греками, которые контролировали путь через Болгарию и имели весьма однобокие представления о том, зачем сюда явились французские и немецкие войска. Людовика взбесило требование, чтобы он со своими баронами присягнул на верность императору Мануилу в тех бывших имперских землях, которые они отобрали у неверных. С какой стати ему приносить клятву, если он самолично завоевал эти территории?

Правитель города Софии, кузен императора Мануила, присоединился к французской армии и помогал снабжать ее по пути, хотя задача у него была не из легких. То и дело вспыхивала драки из-за обменного курса – пять французских серебряных мелких монет за один-единственный греческий медяк. Греки часто закрывали города, когда видели приближение французов, и соглашались отдавать провизию, только опуская ее в корзинах со стен. В результате припасов катастрофически не хватало, раздражение росло, стычки стали обычным делом. Воины покидали шеренги, отправляясь добывать продовольствие. Некоторые возвращались с тяжелыми мешками на плечах и кровью на руках. Другие вообще не возвращались.

По мере того как жара усиливалась, Алиеноре начало нездоровиться. Она позавтракала зернами, смешанными с изюмом и специями, – этот вкус еще долго напоминал о себе. Желудок взбунтовался, поясницу периодически схватывали спазмы. Но королева заставляла себя двигаться дальше. Еще десять шагов коренастой лошадки, потом еще десять. Доехать бы до куста. А теперь до рощицы. А теперь до…

– Стоять! – выкрикнула она и суетливо подозвала своих дам.

Они помогли ей спешиться, и одна из женщин, Мамиля, поспешно распорядилась, чтобы с вьючной лошади сняли холщовую ширму, а остальные дамы расставили ее вокруг госпожи.

Алиенору рвало. В животе – колики. Боже мой, боже мой! Что, если она заразилась дизентерией? До Константинополя, с приличными врачами, отдыхом и заботой, оставалось еще несколько дней пути. Алиенора не раз наблюдала во время переездов, как умирали люди: вроде бы здоровый человек, а через минуту испускает дух в зловонии и муках.

Когда все прошло, она почувствовала слабость и жажду, но ее по-прежнему отчаянно тошнило.

– Мадам, найти вам повозку? – предложила Мамиля.

Алиенора покачала головой:

– Я постепенно приду в себя. Не суетись. Пусть приведут мою лошадь.

К тому времени, как разбили лагерь, Алиенора была вынуждена скрываться за ширмами еще три раза. Она отказалась от еды и сразу легла на кровать, но у нее всю ночь продолжались рвота и очистка кишечника.

Ближе к рассвету Алиенору сморила неспокойная дремота, но она тут же проснулась от криков и воплей перед палаткой – на французском и каком-то резком незнакомом языке. Потом зазвенело оружие, завязался бой. Королева с трудом вылезла из-под одеял и схватила накидку. Мамиля поспешила к ней, фонарь в ее руке дрожал, глаза были выпучены от ужаса.

– Мадам, на нас напали!

– Кто?

– Не знаю…

Обе женщины уставились на закрытые полы палатки, за которыми битва только усиливалась. Остальные придворные дамы сбились в кучку, пугливые, как лошади, услышавшие завывание волков.

– Помогите мне одеться, – скомандовала Алиенора и подавила приступ тошноты, пока женщины выполняли приказ.

Когда они закончили, она взяла в руки охотничий нож в ножнах, который держала у кровати. Гизела тихонько заскулила. Снаружи кто-то закричал, потом еще раз, затем крик резко оборвался. Шум борьбы стих, речь продолжалась только на французском.

Алиенора подошла к выходу из палатки.

– Мадам, нет! – воскликнула Мамиля, но Алиенора все равно шагнула за порог, приготовив нож.

Рассвет окрасил восточный горизонт, и в прибывающем свете лагерь напоминал развороченный муравейник. Солдаты покинули свои укрытия, многие даже не успели одеться, в одном белье, держа в руках копья, с опухшими ото сна лицами. Несколько человек заливали водой горящую палатку. Рядом какой-то сержант вырывал копье из груди трупа. Мертвая лошадь придавила труп воина-мусульманина, чей алый тюрбан размотался и лежал возле тела, как кровавая лента. Среди всего этого широко вышагивал Жоффруа, отдавая короткие приказы.

Увидев королеву у входа в палатку, он поспешил к ней, вкладывая меч обратно в ножны.

– Что происходит? – еле слышно спросила она.

– Разбойники. – Жоффруа тяжело дышал. – Попытались украсть у нас лошадей и припасы. Убили двух часовых, подожгли несколько палаток. Трое из наших мертвы, а еще одному стрелой ранило ногу, но мы отплатили сполна. – Он поморщился. – Это те же самые, кто нападал на немецкие войска, как говорят наши проводники, в отместку за мародерство и набеги на их стада.

– Вы не пострадали? – Она быстро оглядела его.

Де Ранкон коротко покачал головой:

– Они даже близко не подошли. Придется усилить бдительность, поскольку чем дальше мы продвигаемся, тем серьезнее опасность набегов. Как только мы пересечем рукав Святого Георгия, встретимся с еще большей враждебностью. Я удвоил охрану, хотя не думаю, что сейчас они вернутся. – Тут он увидел нож у нее в руке. – До этого не дошло бы. Я бы защитил вас ценою собственной жизни.

– А потом что? – поинтересовалась она. – Всегда следует быть наготове.

Де Ранкон криво усмехнулся:

– Вам получше?

– Немного. – Это была неправда.

Мужчина посмотрел на нее долгим взглядом.

– Отдохните сегодня, если сможете, – сказал Жоффруа и с поклоном удалился, отдавая на ходу приказ сняться с лагеря.

Голова у Алиеноры раскалывалась, во рту пересохло. Мысль о еде вызвала тошноту – пришлось довольствоваться несколькими глотками молока от одной из коз, которых взяли в поход. У нее кружилась голова, когда она садилась в седло, но ехать в повозке, подпрыгивая на каждом ухабе, было немыслимо, а с лошадью она хорошо справлялась.

После нападения кочевников они настороженно и внимательно глядели по сторонам, но воздух вокруг рябил от горячих испарений, и они не видели ни души все двадцать миль, что проделали в тот день. Местное население перебралось вместе со своими стадами подальше от опустошительного приближения французов. По пути им встретились лишь незахороненные трупы немцев, ставшие добычей диких собак и коршунов, которые временно оставляли свой промысел, пока не пройдут мимо войска. Никто не стремился в тот день отправиться добывать продовольствие. В полдень Алиеноре удалось съесть немного черствого хлеба, но он лег в желудке тяжелым свинцом, а сытости не прибавил. Проходя мимо небольшого городка, они смогли выменять несколько мешков муки, кувшинов овечьего жира и яйца, которые им также спустили со стен на веревках, но это была капля в море.

Алиенора припала к седлу, думая об Аквитании. Ей вспоминался мягкий ветерок во дворцовом саду Пуатье, океанский прилив в Тальмоне. Распростертые крылья белого кречета. Ла Рина. Ангельские крылья. «Святая Мария, я иду к Тебе. Святая Мария, услышь меня сейчас ради любви к Господу Иисусу Христу, Твоему сыну».

К счастью, они нашли хорошее место для лагеря возле небольшого ручья за час до захода солнца, и слуги установили палатку для королевы. Алиенора чуть не выпала из седла от изнеможения и слабости. Она даже подумала, что, наверное, умрет здесь, превратившись еще в одну горстку костей, выбеленных палящим чудесным солнцем.

Королева улеглась в палатке, но кусок хлеба, съеденный накануне, лишь дожидался своего часа, так что она едва успела согнуться над медным тазом для умывания.

– Мадам, к вам господин де Ранкон, – объявил снаружи оруженосец.

– Вели ему подождать, – задыхаясь, ответила она.

Приступ прошел, Алиенора приказала Мамиле убрать таз. Запах, однако, остался, а ей самой пришлось стиснуть зубы и с трудом сглатывать. До нее донеслись голоса Мамили и Жоффруа. Через несколько секунд, без ее разрешения, он вошел, а за ним – молодая смуглая женщина, аккуратно одетая в простое темное платье и белый вимпл; на плече у нее висела объемистая сумка.

Боже мой, он привел монахиню, подумала Алиенора, пока женщина кланялась.

– Это Амария, – представил девушку Жоффруа. – Она искусно врачует женские недомогания, имеет отличные рекомендации и поможет вам.

Алиеноре было слишком плохо, чтобы спорить или интересоваться деталями. Она просто махнула рукой молодой женщине, и та поднялась. Незнакомке было лет двадцать, а может, и тридцать. Красивые темные глаза, хорошо очерченные черные брови. Держалась она скромно, но изгиб губ выдавал смешливость и стойкость характера.

– Мадам, господин сказал, что вы больны. – Девушка бегло говорила на романском наречии со странным акцентом, у нее был певучий голос. Прижав ладонь ко лбу Алиеноры, она промолвила: – Вы вся горите, – после чего повернулась к Жоффруа. – Королеве необходимо остаться среди женщин.

– В таком случае я вас покидаю. – Произнес, а сам и не думал уходить, пока Амария выразительно не посмотрела на него. – Вылечите ее.

С этими словами он покинул палатку.

Амария вновь переключила внимание на королеву.

– Вам нужно охладить кровь. Позвольте…

Нежными пальцами она сняла с головы Алиеноры вуаль и золотую сеточку. Остальным женщинам велела наполнить теплой водой большую медную миску, потом достала из сумки кисет и высыпала из него в воду порошок, пахнувший розами и пряностями с ясной ноткой имбиря. Она осторожно расчесала волосы Алиеноры и подколола их как можно выше, связав узлом, а затем, обмакнув тряпицу в ароматную воду, протерла разгоряченное лицо и шею королевы.

– Так много страданий в пути, – приговаривала она за работой. – Вы едите и пьете то, что не должны, вы носите неправильную одежду, вдыхаете плохие испарения. – Амария прищелкнула языком. – Нужно снять платье. – Она отставила в сторону миску, чтобы помочь Алиеноре распустить шнуровку и избавиться от платья. – Вот так, вот так, хорошо.

Алиенора вяло подчинялась. Поднять и опустить руки было слишком тяжело. Прохлада принесла облегчение, но и подчеркнула боль в животе. Амария продолжала протирать ее тело, потом помогла во время очередного приступа рвоты. Когда все закончилось, она заставила королеву прополоскать рот отваром имбиря и лакричника на ключевой воде. По ее распоряжению Алиеноре сменили постельное белье, застелив тюфяк чистыми простынями.

– Господин де Ранкон хороший человек, – сказала Амария. – Он о вас очень заботится.

Алиенора тихо промычала в знак согласия. Ей сейчас хотелось только одного – заснуть. Амария помогла ей надеть чистую сорочку, уложила в свежую постель и помазала ей виски каким-то снадобьем с запахом свежести.

– Теперь, – предупредила знахарка, – вы поспите какое-то время, затем попьете немного, снова заснете, а там будет видно.

Алиенора закрыла глаза и почувствовала руку женщины на своем лбу, прохладную и мягкую. Ей опять приснилась Аквитания, Бордо и Белен и рев океана в Тальмоне. Пуатье и темно-зеленые леса отдаленного Лимузена. Она летала над ними, широко расправив крылья, как белый кречет, и перья ее были холодны, как снег. Морозный голубой воздух пронзил охотничий крик птицы, и Алиенора внезапно проснулась. В первую секунду королева просто моргала, не понимая, где находится, поскольку исчез чистый холодный голубой воздух, а тот, что вдыхала теперь, был темный и пряный. Она разглядела молодую женщину, которая перетирала травы в мягком мерцании масляной лампы. Когда Алиенора попыталась сесть, женщина отложила ступку с пестиком и подошла к ней.