(Англия) Элизабет Чедвик - Летняя королева

Алиенора сочла разумным покинуть совет на этом этапе. Жоффруа останется и будет ее глазами и ушами. Она знала, что Людовик уступит, но только не в ее присутствии, поскольку никогда не согласится с ее точкой зрения открыто. Он ведь из тех дураков, кто не найдет даже собственной задницы.

Огромный город-цитадель Константинополь занимал треугольник суши, с двух сторон граничащий с морем и защищенный высокими стенами. С востока, внутри еще одного препятствия, его правый фланг охранялся водным бассейном, известным под названием рукав Святого Георгия. Приток заканчивался массивной цепью, мешавшей кораблям подняться вверх по широкому устью и атаковать городские стены.

Жарким сентябрьским утром французская армия подошла к стенам города и разбила лагерь. Алиенора поменяла серую коренастую лошадку, на которой проделала весь путь из Парижа, на резвого золотисто-гнедого жеребца, присланного от императрицы Ирины. Его бока отливали металлическим блеском, а шаг был мягкий как шелк, отсюда и кличка – Серикос, что на греческом означало «ткань». Людовику тоже подарили коня: это был жеребец цвета сверкающего на солнце снега. Оба животных были упитанны, с блестящей шерстью, в отличие от лошадей крестоносцев, потерявших форму во время тяжелого переезда и совершенно непригодных для испепеляющей жары Ближнего Востока.

Алиенора ехала рядом с Людовиком – спина прямая, голова высоко поднята. На ней было платье из кораллово-красной парчи, расшитое жемчугом. Поверх шелковой вуали она надела венец из изящных золотых цветов, украшенных сапфирами. Людовик предпочел скромный наряд из синей шерсти, но надел пояс с драгоценными камнями, перстни и корону. Взглянув на мужа один раз, Алиенора больше на него не смотрела: ей было невыносимо видеть изможденного, поджавшего губы мужчину вместо улыбчивого юноши, который когда-то взял ее за руку и посмотрел на нее искренним теплым взглядом.

Королевскую чету приветствовала знать греческого двора, разодетая в яркие шелка с непринужденностью людей, привыкших ежедневно носить такую одежду. Во Франции только избранные могли позволить себе этот материал, да и то он был редкостью. Несмотря на их старания появиться во всем блеске, Алиенора понимала, что грекам они кажутся помятыми, оборванными варварами, что только усиливало их предвзятое мнение о христианах севера.

Французов отвели к императорскому Влахернскому дворцу, строительство которого продолжалось. Кое-где стояли леса, и рабочие трудились, поднимая тесаные каменные блоки и ведра с известью на площадки. Удары зубила по камню, скрип лебедки и крики мастеров слились в один непрерывный шум. Однако главное здание дворца было завершено и облицовано декоративными арками из разноцветного мрамора, образующего узор.

Слуги подбежали, чтобы забрать лошадей и препроводить Людовика с Алиенорой во внутренний дворик дворца, где их поджидал император Мануил Комнин вместе со своею супругой, императрицей Ириной. Мануил был сверстником Людовика, имел такое же сложение, но на этом сходство и заканчивалось. Император напоминал роскошную мозаику, его пурпурные одежды так густо усеивали драгоценные камни, что не уступали по жесткости кольчуге и при любом движении переливались.

Монархи обнялись и торжественно поцеловались. Император также поприветствовал Алиенору с чопорной официальностью. Она присела перед ним в глубоком поклоне, а Комнин поднял ее и слегка коснулся щеки губами. Королева вдохнула запах ладана и сандала. Взгляд у него был непроницаемый и холодный, а роговица такая темная, что сливалась со зрачком.

Алиенора поклонилась императрице. Высокая и стройная Ирина оказалась одного с ней роста, с темно-карими глазами и смуглым лицом. Она хоть и была чуть старше Алиеноры, но сохранила гладкую кожу. Императрица вышла к гостям в далматике из пурпурного шелка, отделанной золотыми косичками, и короне, с которой свисали нитки жемчуга, создавая завесу из молочных капель над завитыми волосами. В отличие от многих придворных дам, она не красила лицо, если не считать двух тонких размазанных линий, подчеркивавших глаза.

– Добро пожаловать, – произнесла императрица на латыни. – Я очень много слышала о королеве Франции.

– Как и я об императрице греков, – любезно отозвалась Алиенора.

Женщины оценили друг друга, не выходя из рамок официальности, за которой скрывались настороженность и любопытство.

– Вы проделали долгий путь, но впереди вас ждет дорога еще длиннее, – сказала Ирина. – Пройдемте в покои, подкрепите свои силы. Пока вы здесь, пользуйтесь всем, что может предложить Влахернский дворец.

Алиенора вошла. Ей показалось, будто она ступила внутрь золоченого ларца. Стены расписаны фигурами в полный рост, отделанными позолотой и раскрашенными простыми красками. Толченый лазурит, красный кермес, охра. Мраморные поверхности сочетались с хрустальными и золотыми и потому переливались, как вода. Инкрустированный блестящий пол отражал как зеркало, и Алиеноре казалось, что она идет по подсвеченной воде.

Наконец они вошли в большой зал, огражденный по периметру арками. На мраморном возвышении установили два кресла: одно для Мануила, второе для Людовика. Всем остальным полагалось стоять, включая Ирину и Алиенору.

Между королем и императором занял место толмач с кудрявой масленой бородой: Людовик изъяснялся на латыни, но Мануил ею не владел. Беседа монархов была такой же витиеватой, как и окружающий декор, – Людовик говорил сжато, но толмач все равно приукрашал его высказывания цветистыми оборотами, соблюдая традиции греческого двора. Слушая ответы Людовика, Алиенора поняла, что сейчас идет лишь обмен любезностями. В первый день, как это было принято у греков, никаких серьезных разговоров. Как и на следующий, и даже на третий.

После предварительной церемонии их препроводили в другой зал, где состоялся ужин с императором и его двором. И опять они шли по расписным коридорам с сияющими мраморными полами. Обеденные столы тоже были мраморные, розовые и белые, с затейливой резьбой под белыми скатертями. Роскошные яства, подаваемые на керамических и серебряных с позолотой блюдах, источали ароматы розовой воды, корицы и мускатного ореха. Нежный ягненок с абрикосовым соусом, дичь, зажаренная до хрустящей корочки и фаршированная диким рисом, серебристая рыба из богатых вод Золотого Рога.

Греки за столом пользовались двузубчатым прибором, насаживая на него кусочки ягненка или абрикоса и обмакивая в пикантные соусы или оливковое масло, светло-зеленое, как жидкое стекло. Кусочки сидели на зубцах надежно, не падали. Заметив интерес Алиеноры, Ирина тут же подарила королеве диковинку.

– Вы вскоре удивитесь, как до сих пор могли обходиться без нее, – сказала она.

Алиенора поблагодарила императрицу, любуясь костяной ручкой, инкрустированной маленькими квадратиками радужной мозаики.

– Обязательно осмотрите знаменитые достопримечательности нашего города, пока вы здесь, – добавила Ирина. – Я сама все вам покажу – так мы лучше узнаем друг друга.

– С огромным удовольствием, вы очень добры, – поблагодарила Алиенора с улыбкой.

Ирина тоже улыбнулась, но ее темные глаза смотрели серьезно и пристально.

– Ваш муж… он успел завоевать здесь уважение как набожный человек. Мы слышали от наших купцов, что он много времени проводит в молитве.

– Все верно. – Алиенора поднесла кубок к губам, а сама подумала, что «купцы» звучит благороднее, чем «шпионы». – Моего мужа готовили в священнослужители до того, как он стал наследником трона.

– В нашем городе он найдет много святых мест. Церкви, усыпальницы и бесценные реликвии, тысячу лет охраняемые императорами от врагов. Да будет на то воля Божья, мы и впредь продолжим это.

От Алиеноры не ускользнули предостережение и вызов в словах Ирины, произнесенных якобы с мягкостью. Людовику разрешалось посмотреть, но не трогать, а французы были не столько союзниками, сколько выгодным способом отвлечь врагов Константинополя на себя.

– Полагаю, нам предстоит еще многое узнать друг от друга, – заметила Алиенора.

– Совершенно верно, – вежливо ответила Ирина, пригубливая напиток. – Именно так.

Для Алиеноры в Константинополе началась новая жизнь. Роскошь так и манила. Ее вместе с Людовиком и всей их свитой разместили в охотничьем домике, по сравнению с которым Тальмон казался крестьянской лачугой. В первый же вечер Алиенора смыла в горячей воде с лепестками роз все тяготы долгого пути. Служанки натерли ее экзотическими маслами, избавили массажем от боли в мышцах, и она обрела легкость и томность во всем теле. Император предоставил им слуг в помощь их собственным, которые исполняли малейшие желания.

– Шпионы, – изрек Людовик, раздувая ноздри и отодвигая в сторону тарелку с миндальными кексами, украшенными разноцветным сахаром. – Они навязали нам шпионов, а мы не можем то же самое проделать с ними.

Алиенора дернула плечом:

– Да что они смогут выведать?

– Ничего. Потому что мы ничего им не скажем. – Он поймал ее запястье, когда она проходила мимо, и притянул к себе. – Не желаю, чтобы ты разговаривала с императрицей и выкладывала ей все, слышишь? Я знаю, как любят посплетничать женщины.

– Я не глупа, – ответила Алиенора. – Мы с императрицей хорошо понимаем друг друга. – Она вырвала руку и потерла то место, куда впивались его пальцы. – Тебе бы, наоборот, поощрять мои беседы с ней, чтобы выведать сведения, но ты не хочешь наделять меня такими полномочиями, правда?

– Это мужское дело. Не вмешивайся.

Она стиснула зубы.

– Предупреждаю, – он погрозил ей пальцем перед лицом, – я не потерплю никакого заговора.

– А тебе не приходит в голову, что я могла бы помочь?

– Нет, не приходит.

Людовик покинул комнату, громко топая, и прошел по коридору в свои покои. Тьерри де Галеран нес караул снаружи. Увидев Алиенору, он самодовольно усмехнулся. Она продолжала растирать кисть руки после хватки Людовика, и ее раздражение переросло в гнев. Греки быстро узнают от своих шпионов, что король и королева франков не в ладах. Какой смысл приказывать ей соблюдать осторожность, когда он сам оставлял дверь открытой для всех?

Алиенора не переставала поражаться изобилию и роскоши Константинополя. На рассвете и закате город сверкал, переливаясь золотом и бронзой. Ирина отвела ее на крышу Влахернского дворца и в ясный день палящего солнца и мягкого ветра показала Алиеноре, где расположены ипподром, форумы императоров Константина и Феодосия, собор Святой Софии. Через реку кварталы генуэзских торговцев вокруг Галаты сияли, как отдельная золотая шкатулка. Ирина быстро говорила, живо указывая то на одно, то на другое, словно стараясь исполнить долг хозяйки и ничего не упустить.

Константинополь оказался очень утомительным. Алиенора моталась по всему городу с хозяевами и осматривала один потрясающий вид за другим, но вскоре они все слились в одно расплывчатое пятно из хрусталя, мрамора и золота. Все равно что проскакала мимо на лошади – такое смазанное осталось впечатление, да и сам город, несмотря на всю свою красоту, показался ей удушающим. Людовик часами молился в роскошных усыпальницах, рядом с которыми церковь Сен-Дени выглядела весьма бледно.

Армию вынудили оставаться за стенами города, ютиться в холщовых палатках, а через ворота пропускали лишь под бдительным надзором строго ограниченное число людей. Император не собирался допускать бесчинств неуправляемой толпы. Воины узнали Константинополь с иной стороны, нежели их господин и госпожа, поскольку осматривали совсем другие кварталы, но тем не менее это тоже был поучительный опыт. Они увидели зловонный гниющий мир бедноты, одолеваемой болезнями и воровством. На темных узких улочках в глубине величайшего города христианства, где даже днем было сумрачно, обитатели жили убогой подземной жизнью. Паломники и солдаты рассказывали своим товарищам, что город напоминал огромный золотой самородок, который перевернули, а под ним – грязь и копошатся какие-то твари. По сравнению с этим самые сырые, неприятные улочки Парижа выглядели как ярко освещенные проспекты.

Миновало две недели, а Людовик все ждал появления той части армии, которая шла другим маршрутом. Праздник святого Дионисия как раз пришелся на канун их прибытия, и император прислал Людовику избранных священнослужителей для проведения торжественной службы. Каждому монаху вручили высокую свечу, украшенную золотым листом и яркими цветными вставками. Среди греков были евнухи, кастрированные до мутации голоса. Рыхлотелые и полные, они пели высокими сладостными голосами, сливавшимися с низкими нотами других мужчин, и эти чудесные звуки заставили Людовика прослезиться.

Алиенору удивил этот музыкальный дар, поскольку она знала, что лукавые греки просто так ничего не дарят, даже если тоже празднуют День святого Дионисия по своему календарю. Как бы там ни было, служба прошла очень красиво, и королева любезно поблагодарила Ирину.