(Англия) Элизабет Чедвик - Летняя королева

Больше всего она нуждалась в свободе, но ее опутали очередными цепями.

Алиенора не помнила такой холодной зимы. Крепкие морозы начались в конце ноября, а еще через две недели выпал снег. Дни понемногу становились длиннее, но оттепели пока не предвиделось, рассвет по-прежнему наступал поздно, а темнело рано. Подступила нужда. Очереди за подаянием у церковных ворот росли с каждым днем, по мере того как истощались припасы продовольствия и увеличивались цены. Бедняки страдали от голода и холода. Сена замерзла, вся речная торговля прекратилась. Продукты доставляли на санях. Людям приходилось растапливать лед, чтобы добыть воды для кухонных горшков. Цены на растопку выросли так, что уже не многие могли себе позволить разводить огонь.

Королева раздавала подаяния нуждающимся, навещала больных, так же поступал и Людовик. Беды народа не оставляли ее равнодушной, но она понимала, что у каждого своя судьба, как и у нее. Алиенора делала для них все, что могла.

Однажды она прогуливалась с Петрониллой в промерзшем дворцовом саду под яркой зимней луной. На ней был тяжелый плащ, отделанный горностаем, и обувь, утепленная толстой мягкой овечьей шерстью. Петронилла несла горячий камень, обернутый овечьей шкурой. На ее безымянном пальце хвастливо поблескивало кольцо с рубином, чтобы напомнить всему миру, что теперь она официально стала женой Рауля де Вермандуа. Его первая жена умерла, таким образом устранилось препятствие к их браку, и обоих снова приняли в лоно церкви.

Вокруг сестер носились дети, играли в снежки, дразнили друг друга, их голоса звенели хрустальными колокольчиками в неподвижном воздухе. Четырехлетняя дочь Алиеноры, с длинными светлыми волосами и яркими голубыми глазками, ничем не выделялась. Она была худенькая, хрупкая девочка, но за этой внешностью скрывалась энергичность и решительность, позволявшие ей бесстрашно спорить с кузенами Вермандуа. Когда Алиенора уезжала, дочь едва научилась ходить, проводя почти все время на руках, а вернулась она к требовательной длинноногой девчушке. В материнских чувствах словно случился разрыв. Алиенора не испытывала большой привязанности к дочери – слишком долгой оказалась разлука. В ее душе лишь скопилась тоска и сожаление. Сейчас она снова носила ребенка, плод их пребывания в Тускуле по пути домой, но отстранялась и от этого: слишком больно было думать о будущем младенце.

– Все равно нужно признаться Людовику, причем скоро, – сказала Петронилла, когда они остановились у заснеженной скамейки, чтобы посмотреть на спящие клумбы. Алиенора привезла из садов Палермо несколько кустов роз, но они расцветут лишь летом. – Я видела, как он посмотрел на тебя сегодня за обедом, когда ты отказалась от форели с миндалем.

– И тогда он сделает из меня пленницу, – с горечью ответила Алиенора. – В ту же секунду, как услышит, что я ношу ребенка, заточит меня в моей комнате, пришлет целую ораву докторов и священников, приказав им следить за мной днем и ночью. Я уже сейчас едва его выношу. Что же будет, когда он узнает новость? Думаешь, он позволил бы мне прогуляться с тобой в саду? Заявил бы, что ночной воздух может повредить ребенку, а мне следует быть более осторожной. И наверняка обвинил бы меня в небрежности.

– Однако придется ему сказать, – настаивала Петронилла. – Пусть он мужчина, но считать-то он умеет. Ты все время твердишь мне, чтобы я была более практичной.

Алиенора поморщилась:

– Да, но подождем немного. Я хочу воспользоваться еще несколькими днями свободы.

Петронилла прищурилась:

– Ты мне многого недоговариваешь. В твое отсутствие Рауль заглянул в переписку аббата Сугерия. Ты хотела развестись, когда была в Антиохии, и просила об этом по прибытии в Рим. Рауль сказал, что Людовик будет величайшим глупцом в христианском мире, если согласится на развод, потеряв тебя и Аквитанию.

– Тем не менее он был согласен, – сказала Алиенора. – Только папа связал нас заново и отказался расторгать брак, сентиментальный старый дурак. Он заставил нас разделить постель и пообещал Людовику сына. – Она прижала ладонь к животу и выдохнула облачко белого пара.

– Но если бы ты получила развод, что тогда? – не отставала Петронилла. – Что бы ты делала? Все равно не обрела бы свободы – одинокая женщина, без наследника, но еще молодая, чтобы родить нескольких детей. Тебя обязательно кто-нибудь завоевал бы. Рауль сказал, что ты поступаешь так же глупо, как и Людовик.

– Твой супруг, как видно, высказывается часто и не скупится на слова, а ты воспринимаешь любое его высказывание за истину, – отрезала Алиенора. – Рауль ничего не знает о моей ситуации. Я не делюсь с ним своими планами и имею на то основания.

Петронилла гневно сверкнула глазами:

– Он всю жизнь верен Людовику.

– Но я не сомневаюсь, что он прилежно прикрывал все ходы и выходы. Да и кто такой Рауль, чтобы говорить о глупости, с его-то репутацией? Довольно! Я не стану с тобою спорить.

Дети, убежавшие вперед, радовались снегу. Маленькая Мария поскользнулась на полоске льда и со всего маху упала. У нее задрожала нижняя губка, и она начала подвывать. Ее кузина Изабелла подняла девочку с земли, но малышка кинулась не к матери, а к Петронилле.

– Тихо, моя дорогая, тихо, – приговаривала Петронилла, наклоняясь, чтобы погладить щечку Марии теплой от нагретого камня рукой. – Это пустяки, небольшая царапина. Не стоит плакать. – Она обняла Марию и поцеловала.

Алиенора наблюдала за этой сценой, чувствуя пустоту.

– Идем, – коротко бросила она, поворачиваясь к садовым воротам. – Пора в дом, а то становится холодно.

Неделю спустя зимним вечером, когда колючий мороз все еще испытывал терпение людей, Людовик сидел в своих покоях Большой башни. Ужин подошел к концу, зажглись свечи, все отдыхали. Впервые за долгое время Людовик не молился, а беседовал со своими домочадцами. Также впервые рядом с ним не было Тьерри де Галерана – тот уехал по делам в свои владения. Потому царила спокойная атмосфера.

Возле камина дети придворных играли в простую игру – кости, – то и дело оглашая зал короткими возгласами. Совсем скоро их должны были уложить спать, няни строго за ними следили. Сын Рауля, его тезка, играл слишком азартно, и кости, отскочив от столика, закатились под раскладной стол, за которым сидели взрослые. Маленькая Мария полезла туда, но выдала себя писком, поскольку собака приняла ее поступок за приглашение полизать ей лицо.

Рауль подозвал пса к ноге и заглянул под стол.

– Что ты делаешь, дитя? – строго спросил он.

– Ищу кубики, сир, – пролепетала она, протягивая кости на ладошке.

– Так, выходит, ты за нами не шпионила? – Рауль подавил улыбку.

Его слова вызвали напряженную паузу в разговоре взрослых, а Мария серьезно посмотрела на него:

– Что такое шпионить, сир?

– Слушать, что говорят люди, но так, чтобы они не догадались, что ты слушаешь, а затем сообщить услышанное другим людям. Если повезет, они заплатят тебе за сведения.

Девочка продолжала внимательно на него смотреть.

– Это называется лгать, – сказала она.

Плечи Рауля затряслись от сдавленного смеха.

– Наверное, ты права. Просто запомни, что любые сведения могут принести прибыль.

Он коротко улыбнулся Алиеноре, выпрямился и пошел к детям, чтобы продемонстрировать им один из своих трюков в кости. Людовик покачал головой и насмешливо фыркнул, бросив: «Глупец».

– Однако знающий глупец.

Алиенора смотрела, как Рауль наклонился над столиком, исполнив трюк с исчезновением одного кубика. Мария прислонилась к его ноге, словно котенок, напившийся молока, и он погладил ее по головке.

Алиенора потупилась, понимая, что должна все сказать. Та улыбка Рауля послужила предостережением.

– Людовик, – начала она, – я ношу ребенка. Ты еще раз будешь отцом.

Он на мгновение окаменел, а затем его лицо отразило эмоции.

– В самом деле? – воскликнул он. – Ты говоришь правду?

Алиенора кивнула, стиснув зубы. Ей хотелось расплакаться, но не от радости.

– Да, я говорю правду, – ответила она.

Людовик взял ее руки в свои и наклонился, чтобы поцеловать в лоб.

– Это самая величайшая новость, какую ты могла бы мне сообщить! Папа оказался прав и мудр. Это действительно новый этап. Я буду защищать тебя, заботиться о тебе. – Он раздулся от важности. – Завтра я пошлю за самыми лучшими лекарями в стране. У тебя и твоего ребенка будет все. И я сделаю все, что в моих силах, чтобы вы чувствовали себя в безопасности.

Алиенора пыталась улыбнуться, но не смогла, поскольку поняла, что отныне начнется ее заточение. Она уже сейчас с трудом дышала.

Если зима была длинной и суровой, то раннее лето 1150 года оказалось достаточно жарким, чтобы облупить краску со ставен и покореженных дверей, заставив потрескаться рассохшуюся древесину. Даже в верхних покоях Большой башни, с распахнутыми ставнями и стенами из толстого прохладного камня, воздух был жаркий и душный. Во время родовых схваток Алиенору только и охлаждал что выступавший пот.

Повитухи успокаивали ее, мол, все идет хорошо, как надо, но часы уходили, а боль не отступала. Алиенора невольно вспомнила роды мертвого младенца по дороге из Антиохии, и в ее душе заново всколыхнулся весь тот ужас, гнев и горе. Те чувства никогда и не покидали ее, навалившись с новой силой, пока она старалась вытолкнуть из утробы дитя и освободиться от бремени.

Наступили последние мгновения мучений, последнее усилие, и ребенок родился, розовый, мокренький, живой, и огласил неподвижный воздух в комнате громким криком. Помощницы притихли, и радостное ожидание на лицах сменилось безучастным выражением; они лишь обменивались косыми взглядами.

Над кроватью склонилась Петронилла и взяла Алиенору за руку.

– Это девочка, – объявила она. – У тебя родилась еще одна красавица-дочь.

Слова утратили для Алиеноры всякий смысл. Ее сознание будто отсекли от чувств, совсем как пуповину, соединявшую мать и новорожденную. В Тускуле ей ничего не оставалось, как разделить постель с Людовиком, и это дитя родилось от договора между папой и ее мужем. Она сама служила лишь сосудом. То, что родилась девочка, даже не отозвалось болью, не рассеяло оцепенения, она ничего не могла с этим поделать, поэтому приняла. Алиенора повернула голову к окну, надеясь на слабое дуновение ветра.

– Видимо, следующим родится мальчик, – утешила ее Петронилла. – У нашей мамы было две дочери и сын, как и у меня.

– Не имеет значения. – Алиенора взглянула на сестру. – Бог так решил.

Петронилла нежно погладила распущенные волосы сестры, потом поднялась и отошла в сторону, пока повитухи возились с последом.

– Наверное, это даже к лучшему, – прошептала она. – Теперь ты получишь свободу.

Людовик метался по комнате в ожидании новостей с той минуты, как услышал, что у Алиеноры начались схватки. Как всегда на подобные дела, казалось, уходила целая вечность. На этот раз он знал, что будет сын. Папа пообещал, и ребенок был зачат в папском дворце. Все, с кем он разговаривал, заверяли его, что родится наследник. Он лично проследил, чтобы у Алиеноры во время беременности была лучшая защита и забота. Мальчик получит имя Филипп, и Людовик был готов отнести ребенка в королевскую часовню для крещения у алтаря святого Петра в ту секунду, как его принесут из родильной комнаты. Он даже составил несколько документов от имени сына, пообещав дары аббатствам. Слова выводил он сам, не прибегая к помощи писаря, чтобы лично начертать пером имя «Филипп» и ощутить, что династия продолжается.

Рядом сидел аббат Сугерий. Чуть раньше они вместе помолились, а теперь обсуждали государственные дела. Сугерий совсем состарился за прошедшую зиму, исхудал и высох, каждое его слово сопровождал неотвязный сухой кашель. Однако, несмотря на физическую дряхлость, он по-прежнему был политически активен и прозорлив во время обсуждения неудобных соседей.

– Будет лучше заключить соглашение с Жоффруа Анжуйским и его сыном, а не идти против них войной, сир, – наставлял Сугерий. – Поддержка анжуйца очень мне помогла во время регентства, пока вы так долго отсутствовали.

– Так, по-твоему, мне следует не обращать внимания на их дерзость? – Людовик раздулся от важности. – Они должны знать свое место.

– Ваш брат напал на анжуйцев в то время, когда вы совершали паломничество. Жоффруа Анжуйский обладает большой властью, хоть и ваш вассал. Вы сами объявили его герцогом Нормандским, а теперь он даровал этот титул своему сыну. Лучше бы нам привлечь их на свою сторону.

– Жоффруа Анжуйский передал титул без моего согласия, а его сын – всего лишь щенок, нуждающийся в острастке, – отрезал Людовик. – Я никогда не позволю, чтобы мне диктовали какие-то выскочки.