Ксения Беленкова - Летняя Love story

Тогда я отрапортовала:

– Софья Солнцева пост приняла!

Дед удовлетворенно фыркнул мотором, и они с бабушкой до вечера скрылись в клубах дорожной пыли и выхлопных газов.

А я набрала мисочку красной смородины и весь день читала в тени яблонь. Несварение мне обеспечено!

О дачных туалетах можно говорить долго и поэтично.

Обычно они скапливаются кучками по две-четыре штуки в углах примыкающих друг к другу участков, и вся светская междусоседская жизнь протекает именно там.

Возвышающиеся над забором говорящие головы восклицают:

– Доброго здоровья, погоды нынче стоят изумительные!

– И вам того же, действительно – чудные деньки!

И так они это непринужденно восклицают, будто вышли всего лишь прогуляться на свежем воздухе… в шесть часов утра… вприпрыжку… скрежеща зубами…

Выбравшись к обеду из туалета, я пошла к Кузькиной и выслушала перечень всех произошедших в мое отсутствие событий.

Машка до сих пор встречается с Бурундуковым. Бубенцов уехал с родителями в Египет. Пашка с нетерпением ждет моего возвращения (тут Кузькина состроила таинственную гримасу и на мои дальнейшие «почему» не отвечала).

– Завтра утром подходи к моему участку, сама все увидишь! – торжественно заявила Маша.

Утром я стояла напротив участка Кузькиных. Надо сказать, погода не радовала – накрапывал противный дождик. Но любопытство было превыше беспокойства о собственном здоровье.

Вскоре подошел Пашка, деловито крутя железную цепочку на руке и, казалось, полностью сосредоточившись на этом процессе.

– Ну, наконец-то вернулась! А где наша вездесущая Кузькина? – пробурчал Поляков и небрежно опустил на дорогу тонкую ниточку слюны.

Я еще толком не успела выразить недовольство столь прохладной встречей, как к нам выскочила Машка. Она демонстративно чихала и шмыгала носом.

– Привет, ребята! – прогундосила подружка. – Я сегодня никак! Простудилась… Идите без меня!

Я откровенно ничего не понимала, хотя болезнь Кузькиной вызывала у меня недоверие, как и Пашкино расстройство по данному поводу. Тоже мне сельский драмкружок на выезде! Но любопытство зазудело во мне еще сильнее, призывая следовать за Пашкой.

– Куда мы идем? – поднывала я, хлюпая по лужам вслед за Поляковым.

Пашка молчал с раздражающим видом превосходства. Мы вошли в лес, миновали березняк и протиснулись мимо ряда молодых елочек.

– Смотри! – сказал Пашка, раздвигая еловые ветки и пропуская меня на небольшую полянку.

Посреди полянки стоял шалаш. Он был неаккуратно, но плотно сложен из легко гнущихся веток осины и орешника, а сверху прикрыт еловым лапником.

– Это наш штаб! О нем только я, Машка и Бурундуков знаем. Сами построили! Здесь в любую погоду можно тусоваться – проверено. Ветки дождь не пропускают, а землю мы сеном устелили – тепло и мягко!

Пашка затянул меня в шалаш – там действительно было довольно уютно и сухо. Помещение штаба позволяло свободно разместиться четверым. Поляков кинул свою куртку поверх сена, и мы уселись на ней.

– Сонь, – прошептал Пашка, теряя надменно-демонический вид и краснея, – ты прости меня за Лизку, я ведь назло тебе с ней хороводился. За тобой этот прощелыга Бубенцов таскался, как привязанный, и я бесился дико!

Пашка обнял меня рукой за плечо и посмотрел так виновато, что я забыла все обиды, могла лишь глупо улыбаться. Он наклонился и почти коснулся губами моих губ. Но в тот момент совсем недалеко от нашего убежища раздался кашель.

Мы вздрогнули, отстранились друг от друга и осторожно высунули головы из шалаша. За елками, окружающими нашу полянку, мелькал высокий темный силуэт. Разобрать, кто это, было невозможно из-за плаща и накинутого на голову капюшона. Силуэт сбросил с плеча огромный мешок, затем послышался скрежет лопаты о землю.

Я и Пашка сидели тихонечко, еле дыша, боясь выдать свое присутствие. Фигура в плаще была сосредоточена на своей работе. Через некоторое время у меня жутко занемели ноги и шея, которую я вытягивала, чтоб держать силуэт в поле зрения. Пашка тоже морщился, видимо, ему было не легче. Наконец мешок с глухим шумом ухнулся в выкопанную черным человеком яму, потом комья земли застучали по целлофану – силуэт засыпал свой ужасающий груз.

Мы выбрались из укрытия через некоторое время после того, как черный человек покинул место преступления. Дождь усиливался, мои ноги были ватными, и казалось, что в них впивается тысяча иголочек. Молча и быстро мы с Пашкой добрались до поселка. Нужно было успеть домой к обеду, чтобы не вызвать ненужное беспокойство у близких.

– Сонька, пока – молчок! Никому ничего не говори! Потом подумаем, как с тем, что видели, быть, – сказал Пашка около калитки, взяв меня за руку и серьезно посмотрев в глаза.

– Думаешь, в мешке мертвец? – дрогнувшим голосом спросила я.

– Точно, покойничек. Живой шевелился бы, – кивнул Пашка.

Дома меня ждали бабушка с дедом и ароматный запах борща. За обеденным столом все произошедшее в лесу казалось несуразным сном.

Чуть свет нарисовалась Кузькина без малейших признаков вчерашнего нездоровья.

– Ну что, помирилась с Поляковым? – хитро поинтересовалась она. – Как все прошло?

Рассказать ей про вчерашнюю ситуацию с черным могильщиком было все равно что расклеить на каждом заборе объявления: «Поляков и Солнцева застукали в кустах убийцу» и ждать, когда он придет по наши души со своей лопатой и мешком.

Я отделалась от Машки, сказав, что мне срочно надо помогать бабушке по дому.

– Все с вами ясно… – подленько захихикала Кузькина и пошла к Бурундукову.

Да пусть думает все, что хочет! У меня сейчас проблемы почище Машкиных домыслов.

Только Машка скрылась за поворотом, как из-за фонарного столба выскочил Матвейка. Он подбежал ко мне и тихо сказал:

– Я все знаю!

– Что? – опешила я.

– Это секретная тайна, но я ее знаю, – шепнул Матвейка и почесал коленку.

Волосы зашевелились у меня на голове. То ли от того, что пора было их мыть, то ли от страха. Неужели малыш знает о черном могильщике? Ребенок в опасности!

– А ты кому-нибудь, кроме меня, рассказывал о ней? – шепотом спросила я.

– Всем! Я всем расскажу! – захихикал Матвейка.

– Нет! – воскликнула я.

Но Матвейка понесся по дороге, поднимая сандалиями клубы песка и крича на весь поселок:

– Машка целует Мишку ртом! Машка целует Мишку в рот!

Я прислонилась спиной к столбу и чуть не дала дуба. Ох уж эти дети! Когда вырасту – лучше заведу собачку.

Пашку родители увезли рыбачить на озеро – выходные в палатке, комары, пересоленная уха… Фи!

Целый день гуляла с мамой. Она активно интересовалось моей личной жизнью – нет ли у меня проблем, что-то я бледненькая…

Я сказала, что у меня все безоблачно и счастливо, а бледность – это женское. Мама, кажется, поверила.

Как же просто провести близких! У тебя, возможно, жизнь на волоске висит, ты практически в поле зрения поселкового маньяка, но даже родная мать рада поверить в любую ложь, лишь бы успокоить свои волнения.

Перед отъездом мама напомнила, что через неделю у меня день рождения и я уже могу приглашать друзей, а бабушка с дедом – морально готовиться.

Весь вечер вспоминала свои прошлые дни рождения. Обычно целая куча родственников приезжала, на улицу выносили столы и расставляли длинной вереницей. Но мы за столом почти и не сидели, вечно у взрослых под ногами болтались. В прямом смысле – залезем под стол и связываем им шнурки на кроссовках (один раз даже удачно связали – ух и влетело нам потом от папы, который хотел выйти покурить, а вместо этого свалился прямо на крыжовник). Для детей взрослые придумывали глупые развлечения: вывесят конфеты на бельевой веревке, а нам глаза полотенцем завяжут, в руки – ножницы, и топай, срезай подарки. Ниточки тоненькие, лязгаешь ножницами, никак не поймаешь, а конфетку хочется… Вроде издевательство, но умора еще та. Вначале я с Пашкой над Машкой смеюсь, потом они надо мной… Эх, детство, детство…

Пашка вернулся уже за полночь и закинул мне в форточку записку: «Завтра в 9.00 в шалаше. П.П.».

Я проснулась в шесть утра. Потом валялась до восьми тридцати, размышляя о маньяках и закопанных трупах.

Ровно в девять часов я просунула голову в наш тайный штаб. Пашка уже сидел там, стуча зубами – утро выдалось прохладное.

Мы отправились к месту захоронения. Удобное, надо сказать, местечко, даже грибники туда не суются – рядом канава, в которую, по подозрениям дачников, председатель свою канализацию вывел – запах стоит непереносимый. На первый взгляд здесь ничего не изменилось – лес беззаботно шелестел листьями, лишь небольшая площадка перекопанной земли напоминала о недавнем происшествии.

– Думаешь, надо раскопать и глянуть, что там? – сглатывая слюну от страха и омерзения, спросила я.

– Ты что? Ничего нельзя трогать! Все должно остаться, как есть. На данный момент мы имеем только подозрения и ничего больше! – зашептал Пашка.

– Да какие подозрения? Все предельно ясно! Кто-то поутру закопал огромный тяжелющий мешок… Поди, не собаку зарыл!

– Вот именно! Кто это был, мы не знаем, что в мешке, нам тоже достоверно не известно. У нас есть только конец клубка, и либо мы его размотаем, либо он от нас укатится!

– И что же нам делать, Паш?

– Преступники часто возвращаются на место преступления. Мы будем ждать, возможно, нам удастся проследить за ним. Шалаш он пока не видел и, будем надеяться, не увидит. Постоянно сидеть здесь мы не можем, придется рассчитывать на удачу. А сейчас установим маленькую незаметную ловушку.

Пашка натянул тоненькую ниточку на уровне икр вокруг перекопанного участка. Увидеть ее было почти невозможно, как и миновать, подходя к месту преступления.

– Теперь мы будем точно знать, приходил ли могильщик, – сказал Пашка, закончив дело.

Еще час мы продрожали в шалаше, никого не дождались и побежали по домам.

Днем играли в шалаше с Машей, Бурундуковым и Пашкой в карты. Пригласила их всех к себе на день рождения в будущее воскресенье.

Про нашу тайну мы с Пашкой ни словом не обмолвились. Незачем подвергать друзей напрасному риску, меньше знают – крепче спят.

Бурундуков и Машка так елейно нежны друг с другом, аж противно становится. Неужели Мишка думает, что мы не замечаем, как он все время хватает Машу за грудь, когда обнимает? Хоть бы постеснялся! А Кузькина лишь похихикивает: «Мишутка, мне щекотно…» И даже не думает краснеть!

Вечером на меня напало лирическое настроение. Я вспоминала, как мы с Пашкой сидели в шалаше, и строчки сами собой выскакивали из груди.

Мы с тобою так близки,

Как чешуйки у трески.

Рядом ты, но почему же

Умираю от тоски?

Когда я нахожусь рядом с Пашкой, у меня все время будто покалывает подушечки пальцев. Это одновременно больно и приятно. И внутри какая-то пружинка сжимается, а сердце кажется горошиной, которая катается по телу, – то в висках стучит, то в пятки уходит.

Наша нитка уже третий день не тронута, около захоронения никаких изменений.

Пашка считает, что могильщик – кто-то из дачников. Понятно, издалека такой мешок не дотащишь! Ума не приложу, кто это может быть?

Предложила ходить по всем домам и искать длинный плащ с капюшоном. Пашка сказал – не вариант, у них тоже такой есть. Я вспомнила: и у деда похожий имеется.

Бабушка спросила, что я хочу вкусного на день рождения. Заказала ей пирожков с капустой и яйцами.

Я уже собралась спать, когда услышала тихий стук по оконной раме. Из темноты на меня смотрела белозубая Пашкина улыбка. Я тихонько отворила окно, и он просунул в щель огромный букет цветов. Там были ромашки, васильки, лютики и еще куча всякой мохнатой и пушистой травы. Пах он изумительно: одновременно полем и рекой, солнцем и ночной прохладой… Но главное – нежностью! Я улыбалась, как Джоконда да Винчи: необъяснимо загадочно. По счастью, лицо можно было спрятать в лопухах, живописно свисающих по сторонам подаренной икебаны.

Пашка исчез так же неожиданно, как и появился. Я и слова не успела сказать.

Поставила букет в трехлитровую банку. Мне хотелось смотреть на него всю ночь до рассвета. Одну ромашку я аккуратно оторвала от стебелька и положила между страниц дневника. Эта ночь и первый Пашкин букет останутся со мной навсегда!

Сегодня сидели с Пашкой в засаде на посту и вдруг услышали хруст ветки – перепугались жутко.

Очень осторожно выглянули из шалаша. Пашка даже специально приготовленной еловой веткой прикрылся.