Выходя из дома, он прошептал что-то маме на ухо, и она прикрыла рот ладонью и рассмеялась низким хриплым голосом. Интересно, что он ей сказал?

Это одно из моих последних воспоминаний, когда они были счастливы. Как жаль, что тогда я это так мало ценила.


Отношения моих родителей всегда были ровными, они были самыми скучными родителями в мире. Они никогда не ссорились. Родители Тейлор вздорили постоянно. Я, бывало, оставалась у нее на ночевку, и мистер Джуэл поздно возвращался домой, а ее мама выходила из себя, громко топала по кухне в своих тапочках и гремела кастрюлями. И, если мы с Тейлор сидели за обеденным столом, я опускалась все ниже и ниже на стуле, а она трещала и трещала о каких-нибудь глупостях. Например, надевает ли Вероника Джерард одну и ту же пару носков два дня подряд в спортзал или стоит ли нам на первом курсе колледжа вызваться носить воду для запасных игроков футбольной команды.

Когда родители Тейлор развелись, я спросила, не стало ли ей легче, хотя бы немножко. Она ответила, нет. Сказала, хотя они все время собачились, они, по крайней мере, оставались семьей.

– Твои родители даже никогда не ругались, – упрекнула она, не скрывая презрения в голосе.

Я знаю, что она имела в виду. Меня мучил тот же вопрос. Разве могут два когда-то страстно любивших друг друга человека никогда не ссориться? Неужели они друг другу так безразличны, что и драться не из-за чего, драться не только друг с другом, но и за свой брак? Они вообще когда-нибудь друг друга любили? Мама когда-нибудь чувствовала себя рядом с папой так же, как я чувствовала себя рядом с Конрадом – живой, безумной, пьяной от нежности? Эти вопросы неотступно мучали меня.

Я не хотела совершить те же ошибки, что и мои родители. Я не хотела, чтобы моя любовь побледнела со временем, как застарелый шрам. Я хотела, чтобы она не угасала никогда.

Глава 29

Когда я наконец спустилась, на улице уже стемнело, а Джереми вернулся. Они с Конрадом сидели на диване и смотрели телевизор, будто и не ссорились. С мальчишками, наверное, всегда так. Когда бы ни повздорили мы с Тейлор, мы дуемся друг на друга не меньше недели и неизменно делим друзей.

– На чьей ты стороне? – допытываемся мы у Кейти или Марси.

Мы выкрикиваем в адрес друг друга такие гадости, которые затем не возьмешь обратно, а потом ревем друг у друга на плече и миримся. Но я почему-то сомневалась, что Конрад с Джереми лили слезы и мирились, пока я торчала наверху.

А я, интересно, тоже прощена за то, что хранила секрет от Джереми, за то, что не встала ни на чью сторону – особенно на его? Потому что, да, мы приехали сюда партнерами, командой, и, когда он больше всего во мне нуждался, я его подвела.

Я несколько мгновений постояла на лестнице, раздумывая, подойти или нет, но Джереми посмотрел мне в глаза, и я поняла, что да. В смысле, прощена. Он искренне улыбнулся мне, во весь рот, а искренняя улыбка Джереми может растопить мороженое. Я с благодарностью улыбнулась в ответ.

– А я как раз собирался за тобой сходить, – сказал он. – У нас вечеринка.

На кофейном столике лежала коробка из пиццерии.

– Вечер пиццы? – спросила я.

Сюзанна то и дело устраивала нам, детям, вечеринки с пиццей. Мы никогда не заказывали просто «пиццу на ужин». Вечер с пиццей всегда превращался в вечеринку. Только в этот раз еще и с пивом. И текилой. Вот, значит, и все. Наш последний вечер. Без Стивена он почему-то не казался настоящим. Будь мы снова вчетвером, тогда бы все было правильно.

– Я в центре встретил ребят. Они приедут попозже, привезут бочонок.

– Бочонок? – недоуменно повторила я.

– Да. Бочку, ну, знаешь, пива?

– А, да. Бочку.

Я села на пол и открыла коробку с пиццей. Внутри сиротливо лежал всего один кусочек, и тот крошечный.

– Ребят, ну вы и свиньи, – проворчала я, засовывая его в рот.

– Ой, прости, – смутился Джереми.

Он сходил на кухню и принес оттуда три стаканчика, один из которых он удерживал в сгибе локтя. Этот стаканчик он передал мне. Еще один отдал Конраду.

– Выпьем! – провозгласил он.

Я с опаской понюхала светло-коричневую жидкость, в которой плавала долька лайма.

– Какой сильный запах.

– Так это же текила, – нараспев произнес Джереми и поднял стаканчик в воздух. – За последнюю ночь!

– За последнюю ночь! – повторили мы.

Мальчишки выпили залпом. Я пригубила из своего стаканчика. Не так уж плохо. Я еще никогда не пробовала текилу.

– А это вкусно, – призналась я, быстро допив остаток. – И совсем не крепко.

Джереми хохотнул.

– Потому что в твоей порции девяносто пять процентов воды.

Конрад тоже рассмеялся, а я сердито на них уставилась.

– Нечестно, – запротестовала я. – Я хочу то же, что у вас.

– Прости, но мы несовершеннолетних не спаиваем, – заявил Джереми, плюхаясь рядом со мной на пол.

Я ущипнула его за плечо.

– Дурак, ты тоже несовершеннолетний. Нам всем еще рано.

– Да, но ты ведь самая младшая, – возразил он. – Мама бы меня убила.

Впервые кто-то из нас упомянул Сюзанну. Я бросила взгляд на Конрада, но его лицо ничего не выражало. Я выдохнула. И вдруг у меня появилась отличная мысль. Я вскочила и распахнула дверцы тумбы под телевизором. Пробежала пальцами по футлярам с дисками и кассетам с домашним видео, аккуратно подписанным наклонным почерком Сюзанны. Наконец я нашла, что искала.

– Что ты делаешь? – спросил меня Джереми.

– Погоди, – ответила я, стоя к ним спиной. Я включила телевизор и вставила кассету в видеомагнитофон.

На экране появился Конрад двенадцати лет. С прыщавым лицом и скобками на зубах. Он, нахмурившись, лежал на пляжном полотенце. Тем летом он никому не позволял себя фотографировать.

– Ну же, Конни, пожелай всем веселого Дня независимости, – попросил мистер Фишер, как всегда выступавший в роли оператора.

Мы с Джереми переглянулись и прыснули со смеху. Конрад кинул на нас яростный взгляд. Он дернулся за пультом, но Джереми его опередил. Захлебываясь от смеха, он поднял пульт над головой. Мальчишки завозились, отбирая его друг у друга, но вдруг остановились.

В объективе камеры стояла Сюзанна в своей широкополой шляпе и длинной белой рубашке поверх купальника.

– Сюз, дорогая, что ты чувствуешь сегодня, в день рождения нашего государства?

Сюзанна подняла глаза к небу.

– Угомонись, Адам. Иди поснимай детей.

И вдруг из-под полей показалась ее улыбка – неторопливая, из самой глубины души. Улыбка женщины, искренне любившей человека с видеокамерой.

Конрад перестал сражаться за пульт, пару секунд глядел на экран, затем потребовал:

– Выключи!

– Да ладно тебе, давай посмотрим, – заартачился Джереми.

Конрад ничего не сказал, но и от телевизора не отвернулся.

Затем камера поймала меня, и Джереми снова расхохотался. И Конрад тоже. Этого-то я и ждала. Так и знала, что это их рассмешит.

Я – в огромных очках и ярком полосатом танкини, с круглым как у четырехлетки, торчащим из-под купальника животиком. Я убегала от Стивена и Джереми и орала во всю глотку. А они гнались за мной с медузой в руках, которая, как я позже выяснила, оказалась комком водорослей.

Волосы у Джереми совсем побелели от солнца, он выглядел в точности так, как я запомнила.

– Беллс, ты здесь вылитый пляжный мяч, – выдавил он, трясясь от смеха.

Я тоже хихикнула.

– Следи за языком, – предупредила я. – Это было замечательное лето. Каждое лето здесь по-настоящему… замечательное.

И это еще слабо сказано.

Конрад молча поднялся и сходил за текилой. Разлил понемногу в стаканчики, на сей раз мою порцию не разбавили.

Мы выпили вместе. Когда я глотнула, горло так обожгло, что я прослезилась. Конрад и Джереми снова расхохотались.

– Пососи дольку лайма, – посоветовал Конрад.

Я пососала. Совсем скоро по телу разлилось тепло, и меня охватила восхитительная расслабленность. Я легла на пол, раскинув волосы, и уставилась в потолок, наблюдая, как вертятся лопасти вентилятора.

Когда Конрад встал и пошел в ванную, Джереми перекатился на бок.

– Эй, Белли, – позвал он. – Правда или желание?

– Что за тупость? – откликнулась я.

– Да ладно тебе. Давай поиграем, Беллс. Пожалуйста?

Я закатила глаза, но села.

– Желание.

Глаза у Джереми хитро заблестели. Этот взгляд я не видела с тех пор, как Сюзанна снова заболела.

– Я желаю, чтобы ты меня поцеловала, по старинке. С прошлого раза я многому научился.

Вот смех! Я от него ожидала чего угодно, но только не этого.

Джереми наклонил ко мне лицо, чем снова меня рассмешил. Я подалась вперед, взяла его за подбородок и звонко чмокнула в щеку.

– Да брось! – запротестовал он. – Это ненастоящий поцелуй.

– Ты не уточнял, – возразила я и отчего-то вспыхнула.

– Ну же, Беллс, – настаивал он. – В тот раз мы не так целовались.

В комнату, вытирая ладони о джинсы, вошел Конрад.

– Ты о чем это, Джер? А как же твоя девушка?

Я оглянулась на Джереми, его щеки зарделись.

– У тебя есть девушка? – проронила я укоризненным тоном. С какой стати я его обвиняю? Джереми мне ничего не должен. Он же не моя собственность. Хотя он никогда не мешал мне так думать.

Сколько времени мы провели вместе, и он ни разу не заикнулся о девушке. Уму непостижимо! Выходит, не одна я хранила секреты. Как грустно.

– Мы расстались. Она едет учиться в Тулейн, а я остаюсь здесь. Мы решили, что нет смысла продолжать отношения. – Джереми яростно глянул на Конрада, затем снова посмотрел на меня. – К тому же мы постоянно то сходились, то расходились. Она чокнутая.

Мне совсем не хотелось думать, как он встречается с какой-то чокнутой девушкой, которая так ему нравится, что он готов возвращаться к ней снова и снова.

– Как ее зовут? – спросила я.

Он поколебался.

– Мара, – наконец выдавил он.

– Ты ее любил? – допытывалась я, расхрабрившись от выпитого алкоголя.

– Нет, – в этот раз не колеблясь ответил он.

– Ладно, моя очередь, – сменила я тему, кроша корочку от пиццы. – Конрад, правда или желание?

Тот ничком лежал на диване.

– Я играть не соглашался.

– Слабо? – одновременно произнесли мы с Джереми, а затем хором выкрикнули: – Мое счастье!

– Детский сад, – пробормотал Конрад.

– Мокрая ты курица! – Джереми встал и изобразил цыпленка, размахивая локтями и кудахча.

– Правда или желание? – повторила я.

Конрад простонал.

– Правда.

Конрад согласился поиграть! Я так обрадовалась, что позабыла все, о чем хотела его спросить. У меня, конечно, накопился к нему миллион вопросов. Например, что между нами произошло? Я ему вообще когда-нибудь нравилась? Что в наших отношениях было настоящим?.. Но этих вопросов я задать не могла. Это я понимала даже затуманенной от текилы головой.

Тогда я спросила:

– Помнишь то лето, когда тебе понравилась девушка с пляжной ярмарки? Энжи?

– Неа, – солгал он. – И что?

– У вас что-то было?

Конрад наконец оторвал голову от дивана.

– Нет.

– Не верю.

– Я однажды попытался, но она звезданула мне по голове и сказала, что она не такая. Она, кажись, из свидетелей Иеговы или вроде того.

Мы с Джереми покатились со смеху. Он аж согнулся пополам и упал на колени.

– Чувак, – задыхался он. – Обалдеть!

И правда. Пусть Конрад один выпил ящик пива, но то, что он нам открылся, что-то рассказал, – действительно «обалденно». Настоящее чудо.

Конрад оперся на локоть.

– Ладно. Моя очередь.

Он смотрел на меня. Смотрел так, словно в комнате только мы вдвоем, и я вдруг перепугалась. И одновременно пришла в восторг. Но потом я глянула на Джереми, озиравшегося на нас, и так же внезапно эти ощущения испарились.

– Неа, – серьезно качнула я головой. – Меня спрашивать нельзя, я только что спрашивала тебя. Такое правило.

– Правило? – повторил он.

– Ага, – подтвердила я, кладя голову на диван.

– И тебе не интересно, что я собирался спросить?

– Нет. Ничуточки, – солгала я. Конечно, интересно. До смерти любопытно.