Именно тогда Оливия осознала, какую боль он скрывает.

— Может быть, я могу поговорить с Джулианом. Я хочу сказать, если ты не возражаешь…

Он покачал головой:

— С чего бы мне возражать?

— Мне нравится разговаривать с ним. — Она не спала вчера вечером, когда пришли Джулиан и Дэзи, и у нее с ними был долгий разговор. — Ты знаешь, что прошлой весной он проходил тест и набрал тысячу пятьсот пятьдесят баллов? Восемьсот по математике, семьсот пятьдесят по английскому. — Она заметила удивление на лице Коннора.

— Шестнадцать сотен — это превосходный балл, верно? — сказал он.

— Да…

— Он пропускает половину занятий, — подчеркнул Коннор.

— Мне кажется, в школе его упустили. — Она чувствовала себя неожиданно взрослой, обсуждая его брата подростка. Это было что-то новенькое — относиться к Коннору Дэвису как к взрослому, говорить с ним как человек с опытом. Неожиданно их отношения стали куда более сложными. Когда она впервые увидела его, ей хотелось только одного: показать ему свое новое «я» и заставить пожалеть о том, что он потерял много лет назад. Но это не продлилось долго, конечно. Ее сердце было беззащитным, когда дело касалось Коннора Дэвиса. Почти против ее воли их отношения изменились и продолжали углубляться всякий раз, когда они встречались.

Они вместе отправились на кухню. Пока она отмеряла кофе для кофеварки, она чувствовала на себе его взгляд, но притворилась, что не замечает этого.

— Помнишь тот год, когда мы дежурили ночью и намазали всех арахисовым маслом? — спросила она.

— Фалк Сент Джон, вероятно, все еще пытается выковырять это масло из своих волос. — Он взял поржавевший теннисный кубок, который она привезла из отцовской кладовки. — Что это?

Оливия прикусила губу. Она оставила кубок на виду и надеялась, что кто-нибудь спросит ее о ней. Каждый день она ждала, что именно Коннор обратит внимание на эту вещь.

— Старый трофей моего папы. Я собираюсь его отполировать.

Он нашел фотографию и запонку, которые лежали внутри. Он положил запонку на место, но изучил снимок с потрясенным выражением лица.

— Эта фотография, — сказала она, следя за тем, чтобы ее голос звучал как обычно, — вот причина, по которой я в тот день спрашивала тебя о Дженни Маески.

— Похоже на нее, скорее более юная версия ее, — согласился он. — Это, вероятно, ее мать.

— Это она. Та же фотография висит в булочной, только парень на картинке отрезан. Узнаешь его? — спросила она. Не ожидая ответа, она сказала: — Это мой отец. В 1977 году. Я умираю от желания узнать, что за история скрывается за всем этим.

— Так спроси его об этой женщине, — предложил Коннор.

— Не думаю, что это хорошая идея.

— Почему бы и нет? Ты ведь близка с отцом. Он, вероятно, не будет возражать.

Коннор был прав, но все равно, Оливия просто не могла. Личная жизнь родителей была недоступна для нее. Иногда она спрашивала отца, встречается ли он с кем-нибудь, не думает ли он, что в один прекрасный день сможет снова жениться. Он всегда смотрел на нее с печальной и сладкой улыбкой и качал головой, заявляя, что ему никогда не везло в области романтических отношений. Оливия начала думать, что это характерная черта ее семьи.

— Я чувствую неловкость, делая это, — сказала она Коннору. — И не говори мне, чтобы я показала снимок Дженни. Я не могу этого сделать.

— Я знаю кое-кого, у кого мы можем спросить.

18.


Коннор надеялся, что он делает правильно, помогая Оливии удовлетворить любопытство насчет старых дел. Все равно было слишком поздно сдавать назад. Через несколько дней они поехали вместе в Авалон, с Джулианом на заднем сиденье. Он хотел, чтобы его подбросили до библиотеки, хотя не дал никаких объяснений, сунув руку в лямку своего рюкзака и выйдя на тротуар.

— Я заберу тебя через час, — сказал Коннор и затем повернулся к Оливии, которая сидела в нервном молчании на пассажирском сиденье рядом с ним. — Надеюсь, здесь он не наживет неприятностей на свою голову.

— Библиотека не особенно опасное место. Он, вероятно, отчаянно скучает по Интернету, — предположила она. — Он рассказывал тебе о друзьях, которых оставил дома?

— Нет. Думаешь, мне стоило расспросить его?

— Нет, — быстро ответила она. — Если ты начнешь любопытствовать, он замкнется.

Он изучающе посмотрел на нее. Она интересовалась Джулианом, и он не знал почему. Это было почти нереальным, снова сидеть с ней рядом. С тех пор как она вернулась в его жизнь, он много думал о прошлом, о том, как близки они были, как многое они делили друг с другом. И как сильно они ранили друг друга.

Теперь им надо было решить, быть или нет вовлеченным в жизнь друг друга снова.

«Не делай этого», — убеждал он себя, стараясь не вспоминать, что он чувствовал, когда она была в его объятиях, ее щека прижималась к его груди, и он слышал биение ее сердца. Он думал, что едва помнит ее, но каждую минуту, которую он проводил с ней, воспоминания возвращались, и теперь все, что ему нужно было сделать, — это закрыть глаза и вообразить, что вернулись дни в лагере «Киога», когда жизнь казалась такой простой и все было возможно.

— Он занимается спортом в школе? — спросила Оливия.

— Он в команде дайверов, я думаю.

— Это имеет значение, поскольку он так любит высоту. Он интересный мальчик. Я рада, что он приехал сюда на лето. — Она улыбнулась, но все еще выглядела несколько напряженной.

— Ты рада?

— Конечно. Я люблю детей, особенно люблю подростков, даже их страхи и травмы. — Она вздохнула и посмотрела в окно. — Может быть, потому, что я слишком хорошо помню, как трудно быть подростком и как никто в мире не понимает тебя.

— И тем не менее ты понимаешь.

— Я понимаю.

— Что случилось с тобой, ведь ты хотела быть учительницей? — спросил он.

Оливия пожала плечами:

— Я сильно изменилась за четыре года в колледже. Поначалу я действительно хотела преподавать в школе. Это был мой шанс превратить школу в счастливый опыт для себя, стать популярной. — Она мягко улыбнулась. — Затем во время учебы в колледже я поняла, что мне уже не нужно это. Я перестала нуждаться в переделке.

Пока она говорила, он смотрел на ее губы. Когда ее рот произнес слово «переделка», ее губы сложились так, словно она готова поцеловать его.

«Долгожданная мысль, — подумал он. — Она сама это сказала. Она не нуждается в переделке».

— А ты хотел быть тренером, — напомнила она ему.

— У тебя хорошая память. — Он понимал, что она имеет в виду: только в школе и спортивной команде он чувствовал себя успешным, уважаемым и в безопасности. Если бы он сделался тренером, то стал бы частью мира навсегда. Он знал, почему отказался от своей мечты, но не был готов объяснить это Оливии.

Он отъехал от тротуара и направил грузовик к Индиан-Веллз, в нескольких милях от города, где его отец жил в «Индиан велл», общине престарелых. Терри Дэвис не был болен и не был стар, но казалось, он наслаждался жизнью здесь, как и назойливые женщины, которые царили в этом месте, и, будучи выздоравливающим алкоголиком, он полюбил собрания, которые проходили здесь каждый день.

Оливия снова погрузилась в молчание.

— Ты не возражаешь, если мы навестим моего отца? — спросил Коннор.

— Конечно нет. Конечно. Когда ты впервые сказал мне, что он… все еще здесь, я забеспокоилась. Ты никогда не упоминал о нем.

— Ты никогда о нем не спрашивала.

— Я знаю. Мне жаль, я хочу сказать, что рада. — Она вспыхнула. — Я не спрашивала тебя о твоем отце, боялась, что с ним что-то случилось, и не хотела тебя расстраивать. — Она сделала паузу. — Я такой цыпленок. Я никогда не знала, как помочь кому-то разобраться с проблемами.

Может быть, подумал Коннор, это определило ее три неудавшихся обручения. Он не хотел знать всех неприятных деталей, но полагал, что, если не можешь справиться с чужими горестями, ты не далеко продвинешься в отношениях. Он повернул на парковку.

— К твоему сведению, у отца все в порядке, — добавил Коннор, ощущая некоторую гордость и облегчение.

Коннор хотел бы, чтобы выздоровление его отца заняло не так много времени, но не было смысла сходить с ума от этого. Факт состоял в том, что проблема его отца украла у него детство, но горевать об этом было бессмысленно. Его отец приходил в себя. Его мать все отрицала. Могло быть и хуже.

— Он действительно в хорошей форме сейчас, — продолжал Коннор. — Он все время занят и ходит на собрания, мечтает о внуках, но, боюсь, в этом смысле я пока его разочаровываю.

«Упс, — подумал Коннор. — Слишком много информации».

Оливия вылезла из машины.

— Позволь мне догадаться, — сказала она, глядя на ряд домиков, каждый с маленьким патио. — Твой отец сделал все эти скворечники. Ты скрытный парень. Он сделал их для скобяной лавки, и ты купил их.

«Попался», — подумал Коннор.

— Сделай мне одолжение — не продолжай, — попросил он.

— Ну конечно нет. — Ее взгляд смягчился, и его сердце забилось. Она так смотрела на него много лет назад. И этот взгляд означал для него целый мир.

Его отец приветствовал их у дверей.

— Привет, сынок. Рад тебя видеть. — Он протянул руку Оливии. — Терри Дэвис, мадам.

— Оливия Беллами.

— Мисс Беллами. Как поживаете?

Коннору всегда было неловко от того, как его отец пытался кланяться и шаркать ногой. Когда Коннор указывал ему на это, его отец приводил одно и то же объяснение: «Я так воспитан. Ты должен быть вежливым с лучшими» — «Откуда ты знаешь, что они лучше, чем ты?» — обычно спрашивал Коннор. «Это просто выражение. Если у человека много денег, он может предложить тебе что-что, значит, он лучший». — «Это безумие, папа». — «Так устроен мир, сынок».

И теперь, когда Терри Дэвис приветствовал Оливию, он автоматически причислил ее к группе лучших. У нее был этот лощеный аккуратный вид. Все в ней говорило о достатке и воспитании: маленькие золотые сережки, гладкие волосы, хрустящая белая рубашка с воротником, открытым до приличного уровня, шорты хаки.

Коннор не ожидал, что она будет чувствовать себя так легко в этой маленькой квартирке. Однако, когда она приветствовала его отца, в ее улыбке не было скованности, в ней была только теплота.

— Я надеюсь, мы вас ни от чего не отвлекли.

— Вовсе нет. — Он провел их на кухню и сделал погромче радио. — Я рад компании. — Он суетился, убирая со стола почту и складывая купоны на стол.

Она смотрела на него, и ее выражение лица стало задумчивым, и Коннор с облечением понял, что его отец ей нравится. Она не винила его. Терри Дэвис в прошлом был беспробудным пьяницей в глазах мира. Не считая Коннора. Даже будучи мальчишкой, Коннор не сдавался и хранил надежду. Его сердце разбивалось бесчисленное количество раз, но он был единственной опорой своего отца. Из глупой верности, или отчаяния, или, может быть, из-за любви он настаивал на том, что его отец может исцелиться от своей привычки. Он верил в это так страстно, что, когда пришел момент сделать выбор между отцом и Лолли, он без колебаний выбрал отца летней ночью девять лет тому назад. И эта ночь была навеки выжжена в памяти Коннора.

— Счастлива снова видеть вас, — вежливо произнесла Оливия. — Вы, наверное, не помните меня. Все называли меня Лолли.

— Это имя я помню, — признал Терри. — Вы были такой толстой умницей, вокруг которой вертелся Коннор.

Коннор подавил стон. Пьяный или трезвый, его отец никогда не думал о том, чтобы сдержаться и не говорить все, что было у него на уме.

— Папа…

Улыбка Оливии не была фальшивой.

— Я не знала, что была умной, но, без сомнения, я была толстой.

— Я вижу, вы похудели.

— Папа.

— Как насчет содовой? — спросил ее Терри.

— С удовольствием. Спасибо. — Она совершенно не была удручена его бестактностью и грациозно приняла бутылку воды «Саратога спринз» и уселась за круглым столом.

— Ну вот вы и выросли, — сказал Терри. — Сколько прошло, десять лет?

— Девять.

— О боже. Коннор с ума по вас сходил. Все еще не замужем?

— Папа, ради бога…

Терри махнул, чтобы он замолчал:

— Ну хорошо, хорошо. Я уверен, что вы приехали сюда не для того, чтобы вас дразнили старой подружкой.

— Все в порядке, — заверила его Оливия. — Я вовсе не возражаю услышать, что Коннор сходил по мне с ума, хотя не помню этого.

«Привезти ее сюда было плохой идеей, — подумал Коннор. — Какого черта я притащил ее?»

Терри хихикнул.

— После вас у него были и другие подружки, но ни одна из них не задержалась надолго.

— Как и я, — напомнила она ему.