— Однако мы засиделись, а мне не терпится услышать «Песню о блохе»!

Все застучали стульями, выходя из-за стола, и направились в гостиную. Лизавета Сергеевна успела подметить подметить, какими взглядами обменялись студент и гусар. Татьяна Дмитриевна взяла под руку Nikolas и повлекла за собой. Хозяйке предложил руку доктор Крауз. В гостиной шел спор, кто будет аккомпанировать. Решила все Татьяна Дмитриевна, сев к роялю сама и решительно раскрыв ноты. Мещерскому было явно не по себе от глаз, устремленных на него со всех сторон. Он пел здесь впервые на публике, если не брать в расчет репетиции водевиля, на которых присутствовали только избранные. Девочки были заинтригованы, все ждали с любопытством.

При первых звуках слегка дрожащего от волнения, но быстро набирающего мощь голоса Nikolas Лизавета Сергеевна чуть не расплакалась. Она почувствовала, как поднимается в ее душе горячая волна нежности, восторга, беспредельной любви. «Как он поет! Как он поет! — в упоении думала она. — Эти смягченные шипящие звуки, как он произносит, этот изумительный тембр! Какая же у него должна быть душа!» Впрочем, пение Мещерского на всех произвело сильное впечатление. Когда растаял последний звук, рукоплесканьям не было конца. Аннет прыгала на месте, кричала «Браво» и отбивала ладошки. Татьяна Дмитриевна, явно растроганная, со слезами на глазах приблизилась к Nikolas и поцеловала его в губы. Гусары дружно присвистнули, а Лизавета Сергеевна ахнула и стиснула веер. Сам Мещерский немного смутился. Девочки смотрели на него восхищенно, даже Крауз отметил:

— Да, неплохо, неплохо, пожалуй…

Упросили еще спеть Машу, она технично и виртуозно исполнила венецианские баркароллы. Лизавета Сергеевна петь категорически отказалась. Перешли к танцам, установив по обычаю очередность, кому садиться за рояль. Начали с любимого вальса.

Обычно не танцующая Лизавета Сергеевна уже было подсела с пяльцами к карточному столику смотреть, как тетушка раскладывает гран-пасьянс и занимать ее беседой. Она ревниво поглядывала в сторону танцующих пар (Татьяна Дмитриевна, конечно, вальсировала с племянником) и дважды укололась иглой. Неожиданно к ней подскочил Александров и расшаркался, предлагая тур вальса. Он был разгорячен вином, посему так храбр. «Ну, что ж? — подумала молодая женщина, — отчего и не станцевать, если другие танцуют?» И она подняла руку на плечо гусара. Александров вел легко и умело, он оказался прекрасным танцором. Лизавета Сергеевна ощутила вдруг давно забытое удовольствие от этого плавного скольжения по паркету и целиком отдалась ритму танца, не замечая, как волнуется от ее близости Александров, как крепко обнимает ее талию его рука и как сокращается расстояние между ними. Они танцевали молча, Александров пожирал даму глазами. Когда смолкла музыка, Лизавета Сергеевна едва выговорила «mersi» и упала на стул, раскрыв веер. Александров расположился возле.

Однако когда грянула мазурка, он не успел пригласить даму: гусара опередил Мещерский. Молодые люди стояли перед ней, ожидая своей участи. Лизавета Сергеевна протянула руку Nikolas. Александров не смог сдержать негодования: «Что за черт!»

Мещерский танцевал не так блестяще, как гусар, но Лизавета Сергеевна этого и не поняла даже, взволнованная всем происходящим.

— Он не обидел вас? — услышала она над ухом. — Мне показалось, он перебрал лишнего за ужином.

— О нет, мы славно танцевали!

— Это было заметно, — иронично усмехнулся Мещерский, — но Александров мог скомпрометировать вас.

— Вы, кажется, читаете мне мораль? — возмутилась Лизавета Сергеевна. — Пожалуйте тогда к своей тетушке!

Nikolas улыбнулся:

— Полноте, роль ревнивицы не для вас.

Лизавета Сергеевна, наконец, рискнула посмотреть на него и, когда увидела в этих ясных, византийских глазах теплый интерес и участие, почувствовала укор совести за дурные мысли и подозрения.

— Вы мучаете меня, Николай Алексеевич, — призналась бедная женщина, когда танец закончился, все зашумели и вернулись на места.

— Я не хотел этого, поверьте. Вы знаете, как я… — Лизавета Сергеевна зажала его рот ладонью и с испугом оглянулась на тетушку. Та всецело была поглощена пасьянсом.

— Умоляю вас, — проговорила дама с дрожью в голосе, — помогите мне. Я больше не могу бороться с собой, я теряю достоинство, превращаюсь в уязвимое, зависимое существо. Я ничего не могу делать, все жду позора, чего-то страшного, будто виновата во всех смертных грехах!

— Любить меня — это позор для вас? — глухо спросил Nikolas, не глядя ей в глаза. — Что же вы хотите?

— Дайте мне время! Оставьте меня, я на грани неверного шага. Еще эта глупая ревность!

— Хорошо, — подозрительно ровно ответил Мещерский. — Успокойтесь, мы привлекаем внимание. Александров готов меня растерзать. Я больше не буду вам досаждать.

И он отошел в сторону. Лизавета Сергеевна с тоской проследила за ним, невольно отмечая его мужскую грацию и упругость походки. Облегчения она не испытывала, только предчувствие новых мук ревности и тоски…

Она отказалась от участия в контрадансе, не обращала внимания на пылкие взгляды Александрова, который частенько наведывался к столику с напитками. Препоручив тетушке проследить за ходом вечера и сделав нужные распоряжения на утро, Лизавета Сергеевна решила снова удалиться к себе. Настроение было безнадежно испорчено, сказывались бессонная ночь и раннее вставание. Казалось, все прожитые годы обрушились на нее, стоило только представить жизнь, где нет места любви и Nikolas. «Но ведь так все живут и не умирают», — пыталась она утешить себя, в раздумьях забредая в сад. Измученная внутренней борьбой женщина без сил опустилась на скамью и замерла. Она так глубоко погрузилась в горестные мысли, что не обратила внимания на шорох в кустах, и вскрикнула от испуга, когда перед ней неожиданно возник Александров.

— Вы ждете его? — сквозь зубы проговорил гусар. Лизавета Сергеевна увидела, что он едва держится на ногах.

— А вы вздумали за мной шпионить? — возмутилась она и снова вскрикнула, так как Александров бухнулся ей в ноги.

— Не любите его, он не стоит этого! — забормотал Александров, судорожно обнимая ее колени. — О, не любите его! Любите меня, я обожаю вас! Ради вас я готов на все. Вы видите, я теряю рассудок!

— Да, вижу: вы сошли с ума, — проговорила дама, пытаясь успокоиться и взять руководство ситуацией. — Прежде всего встаньте, здесь очень сыро.

Ее нарочито спокойный голос постепенно произвел нужный эффект. Весь пылающий, гусар, кажется, услышал ее, однако он с не меньшей страстью сжимал ее колени и целовал руки. Она продолжила:

— Отчего вы решили, что я жду здесь кого-то?

— Я наблюдал за вами и видел, как вы зажимали рот Мещерскому. А потом вы ушли, я отправился следом. Я не могу видеть вас вместе! Этот шпак не стоит вас, поверьте! Не любите его… — бормотал Александров, стоя на коленях. Он зарывался лицом в пурпурный шелк ее платья, пряча слезы.

Возмущение и гнев отступили, Лизавета Сергеевна почувствовала нечто вроде умильной жалости. Ее руки опустились на бесталанную, белокурую голову гусара. Она ласкала его, как ласкают и утешают обиженных детей.

— Andre, не делайте глупостей, не нужно. Вокруг столько юных и красивых девушек. Это соперничество разжигает в вас ревность, а ревность — плохой советчик: она толкает на необдуманные и часто дурные поступки, — дама говорила об испытанном. — Вы меня совсем не знаете, я много старше вас. Лето пройдет, пройдет и наваждение. Вы милый, вы мне нравитесь, но не желайте большего. Потом вы поймете, что я права.

Какое-то время они молчали, юноша прислушивался к легкой ласке, постепенно приходя в себя. Наконец, он поднял мокрое лицо и прошептал:

— Я все понял, у меня нет надежды: вы любите его. Но… один поцелуй, прощальный, умоляю вас…

Лизавета Сергеевна колебалась, но он смотрел так жалобно… Месяц показался из-за облака, тени сделались четкими, все вокруг стало волшебным, загадочным. «Что с того, если я один раз его поцелую? Если мальчика это утешит…» Бледное от выпитого вина лицо Александрова приблизилось, он припал к ее губам мучительно и страстно. Молодая женщина отметила невольно, что целуется Александров так же умело, как и танцует. Чувствуя, как он теряет над собою власть и сама едва не поддавшись зову плоти, Лизавета Сергеевна с трудом отстранила юношу от себя. И тут она похолодела: на тропинке между деревьев, в ярком лунном свете стоял Nikolas. Он тоже был бледен как мертвец. Явление длилось несколько секунд, после чего Мещерский исчез среди листвы. Александров ничего не приметил, да и не мог, так как бешено стучала кровь в его висках и дрожь сотрясала все тело.

— Все, Andre, все, — не зная о чем, как в лихорадке, повторяла молодая женщина. «Я погибла, погибла!» — думала она при этом. — Идите спать, немедля! Я вам приказываю. Мы квиты, больше вы не подойдете ко мне! Будьте же почтительны и сохраняйте уважение к дому и его хозяйке.

Александров медленно поднялся и, пошатываясь, отправился спать, Лизавета же Сергеевна, совершенно уничтоженная, кусала губы и ломала руки от внутренней, скрытой пытки. Все так перепуталось, смешалось, что стало совсем непонятно, как дальше быть. Исключительный водевиль! «Это все Луна!»

ГЛАВА 4

Милостивая государыня!

На коленях молю о прощении! Не смею показаться Вам на глаза, пока Вы не изволите простить меня. Нет слов, чтобы выразить мое отчаяние при мысли, как Вы гневаетесь и корите меня. Дерзаю писать Вам и ожидаю своей участи. Будьте милосердны, о прекраснейшая и мудрейшая! Я погиб и уничтожен, если Вы не помилуете меня. Как честный человек, я должен, очевидно, покинуть этот любезный моему сердцу дом и жду о том Вашего решения.

С почтением и мольбой припадаю к Вашим стопам

корнет Александров.

Эту записку Лизавете Сергеевне принесли на следующий день после злополучного эпизода с гусаром. Несмотря на необыкновенные переживания, а может, благодаря им, молодая женщина крепко спала эту ночь. День предстоял хлопотный. Nikolas и Александров не вышли к завтраку: гусар боялся показаться на глаза хозяйке и ждал ответа, а Мещерского никак не могли найти. Дама забеспокоилась.

Получив записку, она не замедлила ответить, дабы выручить незадачливого гусара из его добровольного заключения. Она писала:

Милостивый государь!

Я не держу зла на Вас: кто из нас не ошибается! Прошу Вас впредь не ставить меня и себя в положение, из которого затруднительно выйти нам обоим. Уверьтесь в моем расположении к Вам и прочая, прочая…

Послав горничную с запиской, Лизавета Сергеевна под предлогом хозяйственного осмотра отправилась искать Nikolas. С утра его никто так и не видел. Беспокойство усилилось. «Что если он уехал? Навсегда? — одна эта мысль заставила бедную женщину прийти в отчаяние. — Он мне не простит этого поцелуя! И это после того, как я просила его оставить меня. Что он подумал, Господи, что он мог подумать!»

Лизавета Сергеевна металась по дому, заглядывая во все уголки, не пропустив и девичьей, дверь которой она открыла едва не с остановившимся сердцем. «Только не это!» Следующее подозрение привело ее в комнату подруги. Татьяна Дмитриевна отметила бледность ее лица и растолковала это по-своему:

— Ma shere, ты исхлопоталась совсем. Тебе необходимо прилечь. Готов ли твой костюм?

Лизавета Сергеевна ухватилась за предлог:

— Я с этим и пришла. Мне надобно готовить костюм, гости вот-вот нагрянут, а я насилу-то с домашними делами управилась. Ты уж похлопочи, мой друг, встретьте с тетушкой приезжающих, а я пока удалюсь к себе… Да, а как твои дела с Nikolas? Продвигаются?

Татьяна Дмитриевна внимательно посмотрела на подругу и рассмеялась:

— В дипломаты, Lise, ты вовсе не годишься. Кажется, все понятно и так, разве не ты с ним вчера танцевала? И не за тобой ли он ушел? Что с тобой, mon ang, ты совсем бледная?

Лизавета Сергеевна не выдержала и расплакалась:

— Его нигде нет! И никто его не видел сегодня. Однако лошадей не подавали, а пешком он не мог уйти. Жестокий, какой же жестокий!

Ей пришлось пересказать давешнюю сцену в саду. Татьяна Дмитриевна выслушала с большим интересом и заключила:

— Воистину справедливо сказала мадам де Сталь: «Любовь — это эгоизм вдвоем». Вы, право, как дети… Но как это прекрасно! — сделала она неожиданный вывод.

Лизавета Сергеевна с удивлением обратила к ней заплаканное лицо:

— Что прекрасно? То, что теперь он не простит меня? То, что в его глазах я — легкомысленная кокетка?

Татьяна Дмитриевна посерьезнела:

— Это все поправимо, а вот глупостей Nikolas вполне может наделать. Была ли ты в его комнате?