Лизавета Сергеевна даже не удивилась, когда заметила у купальни стройный силуэт Мещерского. Это был еще один ход в шахматной партии судьбы. Не дрогнув, дама приблизилась к Nikolas, без слов взяла его лицо в ладони и долго, пытливо всматривалась в его ясные глаза. Он принял это как должное и ответил ей печальным взглядом. Лизавета Сергеевна жестом отчаяния приникла к теплым, родным губам и на секунду забылась в сладостном обмане. Затем, решительно отстранив от себя любимые руки, твердо сказала:

— А теперь ступайте. Мне надо попрощаться с озером.

Мещерский, так и не сказав ни слова, покорно удалился, не смея поднять на нее глаз.

Она долго плакала и чувствовала, как со слезами уходит боль и отчаяние, а в душе поселяется безжизненная пустота.

ГЛАВА 7

Москва встретила путешественников пасмурным небом и мелким дождем. Вероятно, это было компенсацией за столь удачный путь: дороги сухие, лошади свежие, смотрители угодливые (совершенно невиданное явление!), так что на третьи сутки они были уже в Москве. И все последующие дни, загруженные устройством, заботами, визитами и подготовкой к свадьбе тоже можно было счесть компенсацией за роскошное лето.

Небольшой домик Львовых торцом выходил на Пречистенку, а фасад же и вся усадьба с флигелем, конюшнями и всякими хозяйственными постройками располагались в переулке. Был даже небольшой сад, жалкое подобие приютинского. Лизавета Сергеевна любила этот дом, он принадлежал еще ее родителям. В двенадцатом году сильно погорел и был восстановлен, пристроена мансарда.

Лиза была совсем ребенком, но хорошо помнила, в каких страшных руинах предстала Москва, когда ушли французы, и ее семья вернулась на родное пепелище. Вся Пречистенка изрядно пострадала, но отстроилась удивительно быстро. Когда же Лизавета Сергеевна воспитывалась в институте, потом вышла замуж и окончательно перебралась в Петербург, она тосковала по дому и уговаривала мужа переехать в Москву. Однако пока генерал служил, об этом не могло быть и речи, Лизавета Сергеевна изредка приезжала в Москву навестить родных, а затем — чтобы проводить их в последний путь. Дом опустел; дворник Фома, нянька Василиса да ключница Настасья остались ждать хозяев и блюсти порядок, а уж как обрадовались, когда Львовы, наконец, перебрались в Москву. После декабря двадцать пятого года в Петербурге сделалось душно: многие друзья и родственники генерала оказались причастны к бунту, осуждены и сосланы. Сам Владимир Петрович ушел в отставку, и больше ничто не мешало ему уважить просьбу супруги.

И вот теперь, стоило Лизавете Сергеевне после долгого отсутствия вдохнуть знакомый запах, погладить старые изразцы, пройтись по анфиладе маленьких, уютных комнаток, как душевная буря улеглась, показалось, что все, как прежде, просто и спокойно в ее жизни, и нет ничего важнее сейчас, как послать за Ниной, которая, должно быть, давно в Москве, гостит у тетушки Алины и ждет не дождется возвращения семьи. Прошла и тяжесть, давившая на сердце после расставания с Nikolas.

В тот момент у нее хватило мужества не заплакать, а прибегнуть к рассудительности и здравому смыслу. Раскланявшись с доктором и попрощавшись с детьми, которые с порога бросились показывать ему дом, Мещерский, заметно волнуясь, попросил Лизавету Сергеевну уделить ему несколько времени.

— Я хотел бы говорить с вами наедине, — добавил он, видя, что все присутствующие заинтересованно слушают.

— Хорошо, — несколько смешалась дама. Она провела Мещерского в свой кабинет, где прислуга только сняла чехлы с мебели и стерла пыль. Сев за стол, она заранее предотвратила все попытки сблизиться с Nikolas, он это понял и, еще более волнуясь. Стал говорить:

— Я должен вам сообщить, что писал отцу и просил его разрешения на брак.

— ?!

— Я не назвал вашего имени, писал только о своей любви к вам и желании навсегда соединиться с вами. Отец ответил категорическим отказом. Более того, он пишет, что мне рано жениться, я еще не послужил отечеству и ничего не совершил. Если же нарушу его запрет и женюсь помимо его воли, он откажет мне в наследстве. Отец добрый и умный, я уверен, если он узнает вас поближе, то непременно благословит нас. Я хотел писать ему и убеждать, но решил это сделать при встрече. Встревоженный моими намерениями, отец, кажется, собирается приехать в Москву.

Лизавета Сергеевна не была готова к такому повороту.

— Nikolas, вы, очевидно, не берете в расчет мое согласие и говорите о браке, как о чем-то давно решенном между нами.

Мещерский тем не менее продолжал:

— Я должен был испросить отцовского благословения. Если же он определенно не захочет меня понять, я брошу университет и пойду на военную службу, чтобы вовсе от него не зависеть!

— Nikolas, вы, кажется, не слышите меня или не хотите слышать? Я не давала вам согласия на брак и по-прежнему считаю это невозможным.

Мещерский помолчал, потом тихо спросил:

— Но ведь вы любите меня, по крайней мере так говорили. Или все же нет?

Лизавета Сергеевна вновь смешалась.

— Да, и ничего в моем чувстве к вам не изменилось. В любви, видимо, нет возраста, но не в браке. Подумайте же, Николенька, через десять-пятнадцать лет вы все еще будете красивым молодым человеком, а я!.. — ее горло перехватила судорога, и она не смогла договорить.

— Есть вещи, которые не подвластны разрушительной силе времени, не так ли? — Мещерский смотрел сурово и непреклонно. — От того, что ваши щеки лишатся румянца, вы не перестанете быть моей любимой, той, какой я вас знаю сейчас.

— Вы ничего еще не знаете об этом, ничего! — возразила дама, тронутая его верностью и чувствуя, что теряет твердость духа. — Вы очень молоды, и жизнь представляется вам долгой, бесконечной, а она такая короткая… Если вы ошибетесь — по молодости это простительно — у вас еще будет возможность все исправить, переиначить; мне же ошибка станет смертным приговором. Я не имею права на это, я не одна, поймите же! И помогите, я действительно вас люблю и мне трудно говорить это сейчас.

Мещерский внимательно слушал ее, при последних словах он сделал попытку приблизиться, но Лизавета Сергеевна властным жестом остановила его.

— Да, теперь я хочу просить вас о помощи.

— Все, что будет вам угодно! — уверенно произнес Nikolas.

— Обещайте, что постараетесь не бывать у нас, это поможет и мне и вам. Если вы действительно любите меня, как говорите, то исполните это. Поверьте, так будет лучше для всех, — сейчас она сама верила в это.

Мещерский молчал, играя скулами.

— Обещайте же.

— Хорошо, — медленно произнес Nikolas. — Насколько я понимаю, вы отказываете мне от дома…

Лизавета Сергеевна окончательно расстроилась:

— Вы сами убедитесь, что время и разлука излечивают от всего!

— Да, конечно, — холодно ответил Мещерский и, поклонившись, вышел.

«Вот и все», — подумала Лизавета Сергеевна. Облегчения она не испытывала, только все ту же тяжесть, которая давила на сердце. И даже открытие, что письмо, прочитанное ею пред отъездом из имения и принесшее ей столько горя, писалось Мещерским не Кате, а, скорее всего, отцу, нисколько не смягчило этой тяжести…

Нина приехала очень скоро, будто только и ждала, когда за ней пришлют. Началась веселая суматоха: столько всего надо было рассказать, показать. Но главный разговор отложили на вечер. Лизавета Сергеевна еще никак не могла решить, что делать с Ниной, ей необходимо было с кем-то посоветоваться. Она еще раз прошлась по дому, дала кое-какие распоряжения. Нужно было помочь Палаше разобрать вещи, похлопотать об ужине. А главное — заглушить окончательно мысли о Nikolas, об обиде, нанесенной ему…

Первый визит нанесла Марья Власьевна Аргамакова, дама из породы всемогущих московских тетушек, заправляющих в обществе всеми делами, и семейными, и государственными. Она доводилась дальней родственницей покойному генералу; в шестьдесят лет была бодра, деятельна и легка на подъем. Прослышав от тетушки Алины о возвращении Львовых и, как всегда, не дожидаясь приглашения, Аргамакова явилась с визитом, или на разведку.

Дом наполнился ее громким, властным голосом, Марья Власьевна успевала все подмечать, всем дать указания, включая и самих хозяев. С порога она одновременно выругала, впрочем. довольно добродушно, дворника за пыль, своего лакея за нерасторопность, расцеловала девочек и достала из ридикюля какие-то безделушки в подарок, Аннет сунула горсть конфет. Завидев спустившуюся из своих покоев хозяйку, Марья Власьевна встретила ее громкими замечаниями:

Что это ты, мать, все в девушку рядишься? Корсеты, локоны, цветочки, бантики! Тебе уж в пору чепец с лентами да за вязанье! Ну, здравствуй, — они расцеловались по московскому обычаю. — Однако хороша, хороша, деревня пошла на пользу. Ну, с невестой вас!

Лизавета Сергеевна не выразила удивления, зная, как быстро разлетаются по Москве все новости и слухи. Приглашая гостью в столовую, куда уже принесли самовар, она спросила:

— Одобряете ли выбор, Марья Власьевна? Я долго сомнвалась, но доктор Крауз видится мне очень порядочным и деловым, к тому же с капиталом.

Аргамакова по-хозяйски расположилась за чайным столом, подгоняя прислугу. Маша, как всегда, помогала разливать чай.

— Позволь, как же, давеча я слышала у Ахросимовых, что жених — молодой Мещерский, племянник Авдотьи Федоровны?

Лизавета Сергеевна уронила ложечку на пол, а Маша перелила чай, не повернув вовремя кран у самовара.

— Вовсе нет, он просто гостил у нас, — пролепетала хозяйка.

— Гостил? А? — непонимающе уставилась на нее Марья Власьевна.

Тут вступила Маша:

— Марья Власьевна, я выхожу за Крауза, свадьба на Покров.

— Что ж, матушка, из наших никого не нашлось, что за немца идешь?

Маша строго взглянула на Аргамакову:

— Он из наших, немец только по фамилии.

— Все равно немец, будь хоть в десятом колене. Вон тут, на Остожье, у немцев-профессоров Заведение лечебных вод, кажется. Не его ли? Все с ума посходили, лечатся. А откуда, спрашивается, в Москве минеральные воды? Чай, не Кавказ…

— Так искусственные же, — отвечала Лизавета Сергеевна.

Однако марья Власьевна вернулась к интересующему ее вопросу.

— А Мещерский-то все был бы лучше. Он и богат, и родовит, и хорош собой. Или не приглянулся? — Марья Власьевна пихнула Машу в бок.

— Я Ивана Карловича люблю, — твердо ответила Маша и, покраснев, посмотрела на маменьку.

Аргамакова обняла ее и громко расхохоталась:

— Ну-ну, не сердись, душа моя! Бог с ним, пусть будет Иван Карлович. Только досадно мне, что такого жениха упускаете. На нашей ярмарке невест его быстро приберут к рукам. А у вас еще невесты подрастают.

Лизавета Сергеевна обожгласт чаем. Чтобы перевести разговор в другое русло, она сказала:

— Кстати, о Нине. Мне необходим ваш совет, Марья Власьевна.

Накануне этого визита на переговорила с Ниной и обещала скоро дать решительный ответ на ее просьбу отпустить в Петербург. Плохо спала ночь и все думала, как поступить. Страшно за дочь, которая выросла дома среди любящих и родных людей. Нина доверчива, слишком чувствительна и искренна. К тому же еще влюблена, судя по всему, и именно это стало основной причиной ее тяги к Петербургу.

За лето, правда, Нина изрядно повзрослела и изменилась, сказывалась дружба с княжной Ольгой. Нина читала Бальзака, бредила двором и была где-то далеко. Лизавету Сергеевну тревожило это, хотя она понимала неизбежность ухода детей из дома в положенный срок. Знала, что невозможно прожить за них жизнь и уберечь от ошибок. Это их жизнь, их ошибки. Зная прекрасно настойчивый нрав дочери, Лизавета Сергеевна понимала, что можно только помочь, но не изменить. Во власти матери было запретить, отказать, но это, скорее всего, только усугубило бы отчуждение. Оставалось молиться, чтобы Господь уберег девочку от страшных разочарований, от светского разврата, от опустошения, от соблазнов, от измены самой себе. Оставалось надеяться, что воспитание, полученное Ниной, дало ей неплохую жизненную основу, и это ей поможет…

Нину придется отправить в Петербург. Нелегко далось матери такое решение. Но оставалось еще конкретное его воплощение. Кто повезет Нину, кто будет хлопотать там, при дворе? Девочка уверяла, что княжна Ольга ждет ее с нетерпением и будет говорить о ней с Александрой Федоровной, но этого, безусловно, мало.

Такими заботами Лизавета Сергеевна поделилась с Аргамаковой, надеясь на добрый совет. И правильно сделала: оказалось, что Марья Власьевна дней через десять собиралась в Петербург по своим делам. В ее планы входило остановиться у родственницы, княгини Павловской, что тоже было на руку. Все устраивалось как нельзя лучше.