— Почему вы не на репетиции? Я слышала, у вас главная комическая роль.

— О да, я представляю отменного негодяя. Однако сейчас играются сцены, где меня нет.

Лизавета Сергеевна оглянулась по сторонам и нерешительно вошла в беседку. Она тут же припомнила Наталью Львовну с Налимовым, но утешила себя тем, что ее встречи наедине с Мещерским чрезвычайно редки и не вызовут подозрений.

— Я должен уехать, — неожиданно произнес Nikolas. Лизавета Сергеевна даже не сразу поняла смысл этих слов.

— Но… почему? Кажется, вы собирались вернуться в Москву вместе с нами, к началу занятий в университете?

— Это так, но возникли некоторые обстоятельства.

— Какие обстоятельства? — быстро спросила Лизавета Сергеевна.

— …о которых я, к сожалению, не могу вам сказать.

Молодая женщина не пыталась скрыть, насколько ее огорчила эта новость.

— Когда возникли ваши обстоятельства?

— Это не имеет значения. Я должен уехать, хотя, если откровенно, мне совсем не хочется покидать вас, — юноша улыбнулся грустно и растерянно.

— Тогда зачем?

— Затем что мое присутствие здесь…впрочем, неважно, — оборвал он себя. Лизавета Сергеевна предположила, что он пытается скрыть признание Нины. Его решение скорее всего связано именно с этим поступком Нины и ее страданиями. Нежелание причинить ей боль гонит юношу из дома, где ему хорошо.

— А что если я очень-очень попрошу вас не уезжать? — тихо проговорила Лизавета Сергеевна, взяв его руки в свои.

— Не надо, прошу вас! Я не смогу вам отказать.

Дама чувствовала, как он колеблется: в душе юноши явно происходила жестокая борьба. «О, женщины! — подумала она, чувствуя угрызения совести. — Ведь я сейчас прибегаю к запрещенному приему».

— Все, решено! Я вас никуда не отпущу! Обещайте мне, что выбросите из головы эти мысли. Обещайте же, — она сильнее сжала его руки. Nikolas мучительно улыбнулся:

— Человек без недостатков никогда бы так не поступил, но у меня, увы, не хватает мужества отказать, когда просит прекрасная дама.

— А как же спектакль? Вы испортите всю затею. Дети огорчатся, если вы уедете, особенно Аннет. Это еще довод, не так ли? Согласите же чувство долга и необходимость!

— Ради вас я готов на все, — почти не рисуясь, сказал Nikolas и стал целовать ее руки. — И все же отпустите… — он уже шептал, стоя на коленях. — Отпустите…

— Даже не помышляйте, — тоже шепотом ответила дама, не отнимая рук.

— Мещерский, какого дьявола? — они оба вздрогнули, услышав совсем рядом голос Александрова. Тот уже стоял на пороге и удивленно таращил глаза на смутившегося товарища, едва успевшего занять прежнее положение. — Вас все ищут. Простите, мадам, если помешал, — неловко обратился он к даме. — Там требуется этот персонаж, — как бы извиняясь, Александров кивнул в сторону Nikolas.

Лизавета Сергеевна легко оправилась и беззаботно произнесла:

— Не терпится увидеть, что же у вас получится. Идите, Nikolas, мы еще побеседуем о Гоголе.

Итак, Нина уезжала. Лизавета Сергеевна проверяла багаж, погребец, пыталась припомнить что-то. «Ах да! Письмо тетушке!» Она бежала в кабинет, проходя мимо гостиной, услышала, как Мещерский внушал Нине:

— Мы друзья, не так ли? Полноте грустить, через год вы обо мне и не вспомните. Ну же, прелестное создание, улыбнитесь! И скажите, что не имеете на меня сердца.

Что отвечала Нина, Лизавета Сергеевна уже не слышала: она поднялась в кабинет. Когда все утряслось и было готово к отъезду, Нина подошла к матери. Она тихо сказала:

— Простите меня, маменька. Я сама себя стыжусь. Мне действительно лучше уехать. Это все мой несчастный характер! Почему у Маши все так ясно, спокойно? Я так не умею.

— Ты очень впечатлительная девочка, — с нежной улыбкой проговорила Лизавета Сергеевна.

— Вы на меня не сердитесь?

— Нет, конечно. Однако тебе есть о чем подумать. Я боюсь даже представить, что было бы, влюбись ты в человека менее благородного, чем Николенька.

— Да-да, это мне хороший урок! — глаза Нины наполнились слезами. — Мне тяжело видеть его, но я не хочу, чтобы он уезжал отсюда. Не отпускайте его, маменька! Nikolas дорожит нашим домом, но он чувствует себя виноватым.

— Я знаю, детка. — Лизавета Сергеевна не стала говорить о своей беседе с Мещерским. — Поезжай с Богом, отдохни и обо всем хорошенько подумай, — и она трижды перекрестила дочь.

Они поцеловались, Нина махнула рукой всем провожающим, стараясь не смотреть в сторону Nikolas. Экипаж тронулся, ветер растрепал ленты на шляпке грустной девушки. У Лизаветы Сергеевны тоже сжалось сердце от грусти: она не любила отпускать от себя детей и никак не могла смириться с тем, что они вырастают и уходят. Даже старших сыновей с трудом отрывала она от себя, не то что девочку.

Что ждет ее дочерей в будущем, часто с тревогой думала Лизавета Сергеевна. С Машей, кажется, что-то решается, а Нина… Все московские прочат своих дочерей за «архивных» юношей, из которых выходят блестящие дипломаты и государственные мужи, за отставных богатых генералов, как в свое время матушка с батюшкой выдали ее совсем юной. Нина такая пылкая, живет чувствами, часто делает глупости. В детстве, когда ей читали сказки Анны Зонтаг, она фантазировала о всяких чудесах. Потом сама стала зачитываться сочинениями мадам Жанлис, Анны Радклиф, что еще более развило ее воображение и фантазию. Заключительным аккордом прозвучали романтические баллады и модные романы Сенанкура, Констана, Рене, окончательно сбив с толку юное существо.

Вспоминая с содроганием сцену во время грозы, Лизавета Сергеевна упрекала прежде всего себя: это ее свободное воспитание позволило девочке считать, что возможно прийти ночью в комнату молодого мужчины с объяснениями. Конечно, никто об этом не узнает, иначе… Страшно подумать что.

Отъезд Нины не повлиял на подготовку домашнего спектакля. Молодежь трудилась с пылом и увлечением юности. Было решено премьеру водевиля приурочить к именинам Маши. Этим какое-то время были заняты вечера. Лизавета Сергеевна радовалась возможности отдалиться от Nikolas и побыть наедине с собой. Однако до нее часто доносились волнующие звуки сильного голоса Мещерского, поющего куплеты во время репетиции. Молодежь сохраняла заговорщеский вид и не выдавала сюжета будущего представления. Известно было только, что сей водевиль был состряпан в соавторстве Сергеем, Владимиром и Александровым. Музыкальной частью заведовал Nikolas, он сочинял музыку к куплетам. Попытка привлечь Волковского к изготовлению декораций потерпела неудачу, впрочем, особого умения для этого, видимо, не потребовалось.

Юрий Петрович продолжал хандрить, но однажды поздно вечером Лизавета Сергеевна, обходя дом, случайно столкнулась с Волковским, выходящим из девичьей. У него был вид кота, объевшегося сметаны. Ничуть не смутившись, Волковский поцеловал ручку хозяйки и пожелал ей спокойной ночи.

— Постойте, Юрий Петрович, мне надо с вами переговорить.

— Буду счастлив, моя госпожа.

Они прошли в гостиную, Лизавета Сергеевна приступила:

— Помилуйте, Юрий Петрович, как вы можете? Весь дом говорит о ваших победах в девичьей! Я не берусь судить моральную сторону ваших поступков, но, друг мой, это ужасно: ведь девки воняют, они мажут голову чухонским маслом, все толстые, рябые! Как можно быть таким неразборчивым? Ваша тонкая, художественная натура…

Волковский перебил ее с грустной усмешкой:

— Когда-то самая родная и прекрасная женщина меня отвергла…

Лизавета Сергеевна почувствовала некую двусмысленность разговора:

— Вы были женаты, сударь мой! И в конце концов ведь есть женщины вашего круга!..

— Мне скучно ухаживать за светскими дамами, да и зачем? Мне от них ровным счетом ничего не нужно. Упражняться в остроумии, обольщать изысканными приемами, чтобы в итоге получить холодную отповедь или, еще хуже, нудную пошлую связь — это не по мне. Здесь все просто: девкам ничего не нужно, даже денег. Они, конечно, не блещут умом, но зачем это женщине? Мы получаем друг от друга то, что хотим, вот и все.

Лизавета Сергеевна брезгливо поморщилась:

— Но это так грубо, примитивно!

— Вы об ощущениях, милая? Вовсе нет, полная палитра!

Дама вспыхнула:

— Избавьте меня от ваших мерзких подробностей!

Волковский расхохотался:

— И вам советую завести себе сильного, здорового, молодого любовника из мужиков. Все так делают, мой нежный ангел, только вы умудряетесь сохранить первозданную чистоту.

— Пусть. Пусть делают. Я не могу так… по-скотски. И почему вдруг вы озаботились мной?

Волковский поцеловал ее руку:

— Мне жаль вас, пропадаете в одиночестве. Впрочем, и я тоже…

Когда-то Волковский рассказал ей историю своего грехопадения, довольно обычную для помещичьих детей. Четырнадцатилетним он был соблазнен дворовой девкой, дочерью буфетчика, которая была старше его лет на десять. Мальчик с головой окунулся в омут неизведанных доселе ощущений. Девка эта, Марфушка, вовсе не походила на образ его ночных грез, но сводила с ума полной мягкой грудью, абсолютной податливостью и ненасытностью. Марфушка заласкивала барчонка чуть не до смерти. Учитель его, француз, долго не мог понять, отчего воспитанник засыпает на уроках, худеет с каждым днем, становясь похожим на тень с темными провалами глаз и распухшим ртом. Однажды француз выследил, как Марфушка прокралась в комнату Юры и ворвался к ним, прервав их объятья. Он, конечно, донес отцу. Все бы, возможно, сошло с рук, но оказалось, что эта девка была давней усладой отца Юры. Ее сослали в дальнюю деревню, выдав замуж за грубого мужика. Мальчик долго страдал, но потом как-то оправился и стал отвечать на призывные взгляды других девок.

Вспомнив эту историю, Лизавета Сергеевна почему-то грустно подумала: «Наверное, у Nikolas тоже было все так… Кто знает, что таит его прошлое?» С чрезмерной пылкостью она продолжала увещевать:

— И все же, Юрий Петрович, я прошу вас хотя бы в моем доме воздержаться от подобных приключений. Вы же сеете разврат!

— Уж не ревнуете ли вы меня, ангелица нежная? Хотелось бы надеяться…

Лизавета Сергеевна поняла бесполезность этого разговора, и ей стало совестно. Еще она поняла, как безумно ревнует Мещерского к его прошлому и неизвестному…

Видимо, на небесах было написано в этот вечер ей лечь спать далеко за полночь. Стоило Лизавете Сергеевне подняться к себе и лечь в постель, как в дверь поцарапались и в спальню проскользнула Аннет.

— Ты почему еще не спишь, девочка моя? — возмутилась Лизавета Сергеевна.

— Ты меня не перекрестила на ночь, маменька, и мне сняться дурные сны. Мне страшно, — жалобно пролепетала Аннет. Она юркнула в постель и прижалась к матери, как часто делала это, будучи совсем ребенком.

— Отчего же дурные сны? Ты читала молитву?

— Ну, маменька, конечно! Я думаю, меня напугала ссора Николеньки и этого противного Александрова. Всегда он недоволен! А просто завидует голосу Nikolas, потому что ему дали петь куплеты, а Александрову нет. Ему медведь на ухо наступил, но ведь Nikolas не виноват в этом, правда?

— Они ссорились при всех? — встревожилась Лизавета Сергеевна.

— Сначала да. Но Николенька велел ему замолчать: после, говорит. А я боялась за него и подумала, будет лучше, если я спрячусь и прослежу. Александров очень сердитый, он еле дождался, когда после ужина все разошлись. Они вышли в сад, а я прокралась следом, хотя мне очень страшно было: там темно.

— И ты подслушивала? — возмутилась Лизавета Сергеевна.

— Но, маменька, а если бы они стали стреляться? Я бы их непременно остановила! К тому же я ничего не поняла из их спора. Александров все сердился, говорил, что Nikolas во всем виноват, и ему надо уезжать.

— В чем виноват? — обмерла она.

— Не знаю. Что-то про Нину, кажется. И еще он сказал: «Я все видел тогда в лесу».

— А Nikolas?

— Я ручаюсь, он готов был задушить Александрова, но только сказал: «После спектакля я к вашим услугам! Мы не должны испортить праздника».

Лизавета Сергеевна не на шутку испугалась. Если дойдет до дуэли, последствия будут ужасны. Прежде всего — Nikolas. Его выгонят из университета. Александрова сошлют на Кавказ, откуда только что вернулся Налимов. Боже, глупые мальчишки! Она отправила девочку спать, перекрестив и поцеловав на ночь, сама же решила немедля переговорить с Мещерским. Сейчас же, непременно!

Не задумываясь о том, насколько это прилично, Лизавета Сергеевна, накинув на плечи свой красный платок, отправилась в столь рискованное предприятие. Ее лихорадило от возбуждения, нервы были напряжены, все чувства обострены. Беспрепятственно добравшись в темноте до комнаты Nikolas, она тихо постучала.