— Войдите, — немедленно прозвучал ответ. Юноша еще не спал, но уже лежал в постели с книгой. Увидев Лизавету Сергеевну, Мещерский от неожиданности растерялся и сел на подушки.

— Простите меня за позднее вторжение, но дело не терпит отлагательства, — дама постояла в нерешительности, не зная, где ей присесть. Кресла стояли в дальнем, темном углу, оттуда вести беседу все равно что из другой комнаты, а ей надо было видеть лицо собеседника. Чуть поколебавшись, Лизавета Сергеевна присела на край кровати. Nikolas чувствовал себя неловко, он поднялся выше на подушки, однако, имея привычку спать без ночной рубашки, не прикрыл голых плеч и груди. Молодая женщина невольно отметила их смуглую красоту, и, стараясь смотреть только в глаза юноши, она приступила:

— Николай Алексеевич, до меня дошла ваша ссора с Александровым. Каковы бы ни были причины, вы не должны, слышите, не должны прибегать к крайним мерам. Вы понимаете, о чем я говорю?

— Да.

— Я прошу, я умоляю вас не делать ничего предосудительного. Вы знаете, как жестоко караются дуэли. Государь безжалостен к дуэлянтам, вам с вашей репутацией тем более надо остерегаться. Прошу вас, не затевайте ссор с Александровым и не поддавайтесь на искушение. Он вспыльчив, самолюбив, но вовсе не злодей.

— Однако как быть, если затрагивается честь не только моя, но и… другого человека? — тихо спросил Nikolas. Он тоже был напряжен и взволнован.

— Чья? Из-за чего ваши ссоры? — горячилась Лизавета Сергеевна.

— Я не могу вам этого сказать, сударыня, простите, — как обычно в таких случаях, ответил Мещерский. Казалось, он боится шевельнуться под одеялом, так ему неловко в этом положении.

— Но если я попрошу вас быть осторожнее? — Лизавета Сергеевна, забыв сама об осторожности и приличии, придвинулась к юноше и взяла его руку.

— Что беспокоит вас больше всего? — спросил Nikolas. — Репутация вашего дома или судьба Александрова?

— И ваша судьба, — добавила Лизавета Сергеевна, не отпуская его рук и чувствуя, как ее лихорадочная дрожь передается Мещерскому.

— Хорошо. После именин я уеду, так будет лучше, — прошептал он. Лизавета Сергеевна поняла, что и такое решение ее совсем не удовлетворяет.

— Нет-нет, я не отпущу вас, — она нежно провела ладонью по лицу юноши.

— Вы требуете от меня невозможного, — потерянно шептал он, ловя губами ее пальцы.

В коридоре послышалась возня, кто-то выходил из соседней комнаты, стояли, очевидно, прощаясь, затем в дверь постучали.

— Гасите свечу! — испуганно прошептала дама. Nikolas погасил свет, они притаились.

— Мещерский, вы спите? — это был Налимов. Не услышав ответа, он пробормотал, — Что за черт, только что был свет!..

Еще раз стукнувшись, Налимов позвал:

— Мещерский, дайте кресало, нечем трубку раскурить!

Лизавета Сергеевна в испуге инстинктивно прильнула к Nikolas, тот осторожно обнял даму и прижал ее голову к обнаженной груди. Молодая женщина отчетливо слышала гулкий стук его сердца, чувствовала щекой твердость мускулов. Потоптавшись за дверью и ворча, Налимов все же удалился к себе. Платок Лизаветы Сергеевны сполз на пол, она осталась в тонкой сорочке голландского полотна с глубоким декольте.

— Вы испытываете меня, — прошептал Nikolas, постепенно теряя власть над собой и сильнее сжимая ее в объятьях.

Лизавета Сергеевна мягко высвободилась, едва справляясь со своим дыханием.

— Вы мучаете меня, — со стоном выдохнул Мещерский, — и всегда ускользаете. Это игра такая?

— Простите, вы меня неверно поняли, — жалко лепетала молодая женщина. — Я сейчас уйду.

— Не надо, останьтесь, — попросил Мещерский. Подобрав платок и поправив чепчик, Лизавета Сергеевна поспешила уйти, уже не надеясь на себя.

Близились именины Маши и праздник, к которому готовились основательно, рассылая приглашения соседям. Волковские, наконец, уехали, однако обещались быть на именинах. Лизавете Сергеевне еще пришлось выслушать очередные стенания Натальи Львовны по поводу предстоящей разлуки с Налимовым и долгие признания в любви к недалекому, простоватому гусару. Лизавета Сергеевна вновь подумала о том, как пошло и комично выглядит она сама, пылая преступной тайной страстью к юноше, который годится ей в сыновья. Она припомнила Иосифа Прекрасного и жену Потифара, потом Федру и Ипполита, перебрала в памяти всевозможные злые, уничтожающие эпиграммы модных стихотворцев из «Северной пчелы», высмеивающие пылких вдов и прославляющие бойких повес, которые безжалостно пользуются благосклонностью зрелых женщин, обирают их и бросают. Припомнила и всякие светские сплетни, которые путешествовали по модным московским салонам: здесь частенько перемывали косточки таким незадачливым искательницам счастья и — никакого сочувствия, ни одного благополучного примера! А пресловутое общественное мнение, синод московских тетушек! И сколько ни пыталась бедная женщина представить себе картину счастливой любви или счастливого брака с Nikolas, ничего не получалось. Картина не складывалась, или она была фальшивой, таящей в себе предательство и коварство, суд и позор.

Лизавета Сергеевна приходила в расстройство от этих размышлений, нервничала, раздражалась, в обращении же с Nikolas была подчас несправедливо холодна. Мещерский старался реже попадаться ей на глаза, хотя за обедом или вечерним чтением он смотрел на даму своим странным, серьезно-вопросительным взглядом. Лизавета Сергеевна мучалась раздвоенностью, принимала совершенно противоположные решения по нескольку раз на дню, одним словом, жизнь ее превратилась в ад. К счастью, внешние события и хлопоты по дому часто отвлекали бедную женщину от этой разрушительной внутренней работы. А еще пришла радостная весть: Татьяна Дмитриевна приезжает на праздник, и Лизавета Сергеевна нетерпеливо ждала подругу.

Как-то, по обычаю листая Евангелие перед сном, молодая женщина прочла знакомые, но такие пронзительные сейчас строки: «А кто соблазнит одного из малых сих, верующих в меня, тому лучше было бы, если бы повесили ему жерновный камень на шею и бросили его в море». Она очень живо представила себя тонущей в море с камнем на шее и содрогнулась. Ей не хватало воздуха. Вся дрожа, Лизавета Сергеевна распахнула окно. Тут же, нудно жужжа, на свет ночника полетели комары и мошки.

Летняя ночь с нарождающимся месяцем была так покойна, тепла и благоуханна, что взволнованная женщина вспомнила слова Nikolas о красоте, от которой становится больно. «Да-да, мое место на дне моря, но как хочется жить, как прекрасно жить! И как действительно больно от этой ночи: все беспокоит, зовет, наполняет меня несбыточными желаниями, мечтой о невозможном…» Так протеворечива была она даже в душевных порывах. Мир ранил влюбленную женщину своей красотой, наполненностью, таинственным зовом. Он преобразился, и все стало значимым, все обретало новый оттенок, потому что в этом мире была любовь… Лизавета Сергеевна чувствовала, что она становится совсем другим человеком, так изменила ее любовь. Ведь теперь она видела все по-другому, дышала по-другому, и сердце ее билось совсем не так, как раньше…

Но ведь — «кто соблазнит одного из малых сих…», а она соблазняет, пусть даже невольно, как же быть? Лизавета Сергеевна поежилась и плотнее закуталась в платок. Как же разъять любовь и соблазн? Она вспомнила, что так и не собралась на исповедь: не постилась, не готовилась к святому таинству причастия, увлеченная общей праздностью и ленью. «Все, сразу после именин я иду к отцу Владимиру! Мне нужно облегчить душу и услышать, что он скажет».

«Какой толк давать зароки и не выполнять их! — думала она уже через минуту. — Ведь я знаю, что не имею столь сильную натуру, чтобы победить влечение к этому мальчику. Ах, как хотелось бы отдаться полностью любви и, ни о чем не думая, плыть по течению судьбы!..»

А течение судьбы вновь привело ее на другой день к непроходимым порогам и весьма опасным водоворотам. Едва ли не в буквальном смысле, ибо нечто произошло именно на воде.

День случился исключительно жарким. Уже с утра парило, поднимался туман и уходил ввысь, роса дрожала на траве и быстро высыхала; только в тени долго сохранялась сырость. Солнце поднималось и звенело лучами в синей безбрежности небес. Земля благоухала свежестью. Лизавета Сергеевна плохо спала и с первым светом уже не могла сомкнуть глаз. Однако чувствовала себя легко и бодро. С докладом придут еще не скоро, спать уже не хотелось; Лизавета Сергеевна решила освежиться в озере, как это часто делала, если удавалось рано подняться. Она не стала будить горничную, а, схватив простыню, тихонько прокралась вниз и, выйдя из дома, легко побежала к Круглому озеру, где была устроена купальня.

Вода за ночь стала прохладнее, но не остыла совсем: ночь была теплая. Раздевшись донага, Лизавета Сергеевна вошла в воду, привыкая и оглядываясь вокруг, потом поплыла. Необыкновенное чувство легкости и счастья, пузырящееся где-то внутри, требовало выхода: хотелось петь, кричать, но она боялась нарушить это вечное, мудрое молчание леса. Невесомое тело впитывало свежесть и прохладу воды, нежно омывалось струями; она двигалась, но не чувствовала усилий. «Наверное, то же самое, когда летишь: так невесомо, легко, только руки раздвигаешь…»- думала молодая женщина. Смешно сказать, она до сих пор летала во сне. Пусть не высоко, над землей, но летала и очень хорошо помнила всегда это ощущение. «Да, похоже…»

Она перевернулась на спину. Коса, не убранная в чепец, развилась и плыла темной змеею следом. Сквозь желтоватую воду озера белела роскошная грудь, которой Лизавета Сергеевна стеснялась, несмотря на увещеванья подруги. Теперь она чувствовала над собой власть природы, сливаясь с водой, ветром, воздухом. Вакхические страсти поднимались в ней, будили ее женскую суть, томили смутными желаниями.

И тут Лизавета Сергеевна чуть не пошла ко дну в самом буквальном смысле слова: к ней навстречу кто-то плыл с другой стороны озера. Этот некто был уже довольно близко: лежа на спине, она просто его не заметила. Лизавета Сергеевна догадалась, что это Мещерский: кому еще придет в голову на рассвете лезть в воду? Очевидно, молодой человек доплыл до того берега и уже возвращался назад. Почему же она не заметила его одежды в купальне? Впрочем, даме не пришло в голову смотреть за ширмами, свою легкую блузу и простыню она бросила прямо на мостки.

Сердце встрепенулось, щеки порозовели — Лизавета Сергеевна, которой давно пора было возвращаться, поплыла назад, придумывая на ходу дальнейшую линию поведения. Мещерский быстро настиг ее, он лукаво улыбнулся и поприветствовал:

— Поклон прекрасной пловчихе в сей ранний час! Вызываю на соревнование: кто скорее доберется до мостков.

— Что получает выигравший? — предусмотрительно поинтересовалась дама. У нее не было сомнений в том, кто одержит победу.

— То, что попросит! — от Nikolas исходили токи энергии, бесшабашности и веселья.

— Однако расплывчато, — засомневалась Лизавета Сергеевна, — но если в рамках дозволенного…

— Идет! — воскликнул Nikolas и снарядом устремился вперед, сверкнув обнаженными ягодицами и послав в лицо ошеломленной соперницы россыпь брызг.

— Наглый повеса! — проворчала молодая женщина, стараясь набрать скорость. Она уже пожалела, что дала себя втянуть в эту двусмысленную игру. Когда выбившаяся из сил Лизавета Сергеевна достигла, наконец, мостков, Мещерский давно уже, подобно молодому олимпийскому богу, расхаживал на берегу. В последний момент он догадался обернуть простыню вокруг бедер.

Лизавета Сергеевна медлила, не зная, как ей выйти из воды.

— Ну, отвернитесь же! — в конце концов, жалобно проговорила она. Мещерский извинился за свою недогадливость и отвернулся. Однако стоило Лизавете Сергеевне ступить на берег, он сорвал с себя простыню и набросил ее на даму, затем подхватил опешившую женщину на руки.

— Это мой приз! — сказал молодой бог.

— Что вы имеете в виду? — совершенно сбитая с толку всем происходящим, спросила его жертва. Она дрожала то ли от холода, то ли еще от чего.

— Вы похожи сейчас на маленькую, обиженную девочку, — неожиданно тихо и нежно сказал Мещерский, крепко прижимая ее к себе. Странно то, что Лизавета Сергеевна действительно почувствовала себя маленькой и беззащитной, полностью отдаваясь мужской власти. Инстинктивно ища тепла, она обнимала юношу за смуглые плечи, тесно прижималась к нему. И вот тут произошло нечто, окончательно лишившее ее воли. Непонятно от кого первого исходил порыв, но уста их сблизились, а затем слились в нежнейшем, упоительнейшем поцелуе. Они не торопились, сдерживая глубоко в теле страстные конвульсии, поэтому поцелуй случился почти отроческий, легкий, трепетный, каким и должен быть первый поцелуй. Лизавета Сергеевна медленно соскользнула вниз, она смотрела в хмельные глаза Nikolas вопросительно и удивленно, будто не понимая, что с ней происходит. Впрочем, оба они в этот миг походили на Адама и Еву, вдруг познавших свою наготу.