— А также интриги, соперничество и прелюбодеяния, — добавил Леон.

Рафаэль отвлекся от флирта с Мариеттой и глянул на своего друга, выразительно приподняв одну бровь. Леон отнюдь не был известен при дворе своим отвращением к соперничеству и прелюбодеяниям.

— Вы что, всерьез говорите о своем решении остаться в Шатонне? — спросил герцог. — Это было бы вопиющим неподчинением воле короля.

При мысли о подобном афронте по отношению к королю руки у Элизы задрожали так сильно, что она пролила вино. Сесиль поспешила к ней с салфеткой, а герцог заботливо наполнил для нее вином чистый бокал. Молодая женщина, это прелестное подобие китайской фарфоровой статуэтки… Нет, со стороны Леона просто безумие держать ее на юге, в провинции, в окружении простолюдинов, в то время как она могла бы стать всеобщей любимицей при дворе, где ее ласкали бы и баловали.

— Я целиком и полностью предан королю, — возразил Леон, которого сейчас более всего занимало, что именно этот дьявол Рафаэль говорит Мариетте. — Если понадобится, я добьюсь, что добрая половина мужчин Лангедока будет сражаться за него. Ему стоит только приказать, и я буду готов к услугам. Я ценен для короля как солдат, а не раболепный придворный. Король такой же человек, как и все люди. Он волен распоряжаться моей преданностью, но не моей жизнью.

— Нет, в этом вы не правы! — с жаром произнес герцог. — Людовик не такой, как все. Подобные слова можно приравнять к государственной измене, и хорошо, что вы сказали их мне, явно необдуманно, а не кому-то еще, иначе вам, чего доброго, пришлось бы доживать свой век в Бастилии. Король есть помазанник Божий, абсолютный владыка, чье слово закон. Он полубог, а вы говорите о нем как о равном!

Леон криво усмехнулся:

— Вовсе не как о равном, Анри. А просто как о человеке.

Герцог аж застонал и обратился за поддержкой к Элизе:

— Ведь вы предпочли бы жить в Версале, не так ли, мадам?

Элиза нервно облизнула губы. Разговор остался для нее совершенно непонятным. Она считала, что после свадьбы они с Леоном уедут ко двору, и заранее этому радовалась. Нарядные платья, драгоценности, музыка, танцы… все это так заманчиво! Мысль о том, что они останутся в Шатонне, пугала ее, но как могла бы она признаться в этом сейчас, в присутствии такого количества людей?

Герцог, для которого ее размышления были все равно что открытой книгой, произнес торжествующим тоном:

— Ну так вот, я уверен, что ваша будущая супруга желает попасть в Версаль! Она слишком много времени провела в этой всеми забытой глуши.

Леон бросил взгляд на Элизу и спросил:

— Это правда? Вам хотелось бы жить в Версале?

— Д… да.

— Но Шатонне так нуждается в вас.

Элиза тупо уставилась на него, потом сказала:

— Но что мне делать здесь? Чем я могу помочь?

Вопрос повис в воздухе. Под пронизывающим взглядом Леона Элиза с каждой секундой чувствовала себя все более неуютно. Он говорил загадками, она его не понимала, а когда его черные брови сошлись на переносице, ей стало страшно. Она не в силах была понять, о чем он думает. Он выразил решительный протест в ответ на ее просьбу подождать со свадьбой, пока не истечет положенный срок траура. Но он ни словом не обмолвился о том, что они не вернутся в Версаль, а теперь утверждает, будто Шатонне нуждается в ней. Элиза не имела представления о том, что означает это его замечание. Ведь Шатонне нуждается в дельном управляющем, вот и все, не так ли?..

— Так это были вы нынче днем? — обратился к Мариетте Рафаэль де Мальбре, и голос его дрожал от сдерживаемого смеха, а плечом он коснулся ее плеча, словно сообщая некий сугубо личный секрет.

Чертов Рафаэль, какой же он, однако, наглый щенок! Леон разозлился не на шутку и на то, что Элиза проявила полное непонимание того, какой может и должна быть их будущая совместная жизнь, и, пожалуй, не менее на то, как Мариетта воспринимала нелепые заигрывания Рафаэля. Этот дуралей отлично знал, что именно Мариетта правила повозкой с козами, а теперь как ни в чем не бывало наливает ей вино, и руки их соприкасаются.

— Только помешанный мог бы позволить себе отнестись к гневу короля как к чему-то незначительному, тривиальному, — продолжал герцог, не замечая, что внимание хозяина далеко не полностью обращено на него. — В Версале вряд ли найдется хоть один из придворных, который не считал бы, что постоянная жизнь в провинции — это удел хуже смерти.

— Но ведь они не де Вильневы, — спокойно ответил Леон.

Герцог поставил локти на стол и, удерживая в руках серебряный бокал с вином, слегка покачивал его вперед-назад.

— Король вряд ли отнесется спокойно к вашему непослушанию, Леон. Подумайте, ведь ему годами довелось терпеть неприятности от южан, мятежи и прочие беспорядки. Половина жителей Лангедока вообще не считает себя французами. Ведь именно поэтому король и называет вас своим Львом. Ведь вы являете собой сердце и разум юга, и если мужчины Лангедока лояльны по отношению к вам, значит, они верны королю. В случае войны они последуют за вами, а не за Людовиком, и он это понимает. Если ваша преданность окажется под вопросом… — Герцог, не окончив фразу, весьма выразительно пожал плечами.

И тут раздался испуганный вскрик Элизы, а сразу после этого она произнесла:

— Нет-нет, Леон предан королю! Вы же знаете, как самоотверженно он за него сражался.

Герцог поспешил ответить ей с ободряющей улыбкой:

— Да, король понимает и ценит это. Тем не менее он приказывает Леону вернуться в Версаль, а этот дьявол Кольбер примется отравлять разум Людовика разными подозрениями, если Леон не подчинится приказу.

— Какими подозрениями? — спросила Элиза в полном недоумении.

— Например, таким, что Леон может воспользоваться силой своего влияния на южан. Он может рассчитывать на поддержку по меньшей мере двух тысяч этих чумовых гугенотов, которые для Людовика хуже острой занозы в теле. Остались истинно католическими только три города — Тулуза, Каркассон и Бокэр. Это опасное положение для любого короля.

— Но Леон — добрый католик! — запротестовала Элиза. — Он никогда не стал бы рассчитывать на поддержку гугенотов!

— Я вполне осведомлен об этом, мадам, но гугеноты следовали за Леоном на войну, а подобная преданность человеку иной веры может лишить ночного покоя даже короля.

— Если бы вы жили в Париже, я непременно заметил бы вас, — тем временем на другом конце стола негромко говорил Рафаэль Мариетте, стараясь поймать своими голубыми глазами ее взгляд.

— Скорее всего, месье, мы обитали бы в разных частях этого большого города, — отвечала Мариетта, стараясь спрятать за игривостью тона боль, которую ощущала в сердце. О, если бы Леон смотрел на нее с таким обожанием! Если бы в его глазах она читала желание, если бы его рука прикасалась к ее руке как бы ненароком, а на самом деле намеренно, когда он подливал вина в ее бокал. Но Леон был поглощен разговором с герцогом, а его нареченная сидела рядом с ним.

— Мой отец сражался в рядах армии Людовика XIII и находился в Монпелье в то время, когда стены города были снесены ради того, чтобы стало легче наблюдать за гугенотами, — говорил герцог, думая в то же время о том, что в жизни не видел такого ангельского личика, как у Элизы Сент-Бев. Она пробудила в нем чувства, которые он считал давно умершими. Не будь она невестой Леона, он, черт побери, немедленно принялся бы ухаживать за ней сам.

Мариетта вдруг рассмеялась звонко и весело — Рафаэль заявил, будто единственной причиной, по которой он не повидался с ней в Париже, было то, что король придерживал ее для себя.

Темные глаза Леона так и вспыхнули при этих словах. Откровенное заигрывание Рафаэля с Мариеттой и без того имело дурной тон, но то, что она откликнулась на него…

Жанетта, заметив, что Элиза с каждой, минутой разговора о возможной королевской немилости выглядит все более огорченной, любезно предложила дамам перейти в гостиную, чтобы поболтать там в свое удовольствие и предоставить мужчинам вести свои споры без них. Рафаэль встал было с намерением проводить Мариетту, однако пронзительный взгляд, брошенный на него Леоном, образумил его, и он сел на место, подавив улыбку. Девица и в самом деле любовница Леона. Других причин для столь явной ревности друга быть не могло.

Жанетта устроилась у камина со своим гобеленом; мысли ее были сосредоточены на мрачных предостережениях Анри о королевской немилости, которая постигнет Леона, если он не вернется ко двору. Ей очень не хотелось, чтобы Леон снова уехал на север, но, может, это было бы к лучшему. Она чувствовала, что сын неясно представляет себе собственное будущее в Шатонне. Жизнь его с Элизой здесь не может быть такой, как он воображает; Версаль и Париж подходят этой женщине гораздо больше, нежели Шатонне. Возможно, было бы лучше, если бы Леон осознал это теперь, даже если бы оно означало, что она, его любящая мать, попрощается с ним в последний раз.

Две молодые женщины уселись рядышком. Элиза явно была рада обществу Мариетты, что касается Селесты, та села на диванчик у окна, обиженная тем, что Рафаэль де Мальбре не обратил на нее внимания.

— Ох, что с нами будет, если король разгневается на Леона? — с тревогой спросила Мариетту Элиза. — И как нам жить здесь? Без королевских милостей Леон обеднеет, имение придет в упадок. И я вовсе не хочу здесь жить! С тех пор как умер мой муж, Мариетта, у меня не осталось ни единого друга, ни единого. Я так надеялась уехать в Париж, ко двору, увидеть Лавальер, увидеть короля!

— Но Версаль не то место, где можно воспитывать детей, — как можно более мягким тоном произнесла Мариетта. — Я это знаю, ведь я жила в Париже.

— Детей! — Элиза уставилась на нее чуть ли не с ужасом. — Я не могу иметь детей, Мариетта. Мой муж запретил мне даже думать об этом. Он говорил, что роды меня убьют!

Мариетта, в свою очередь, посмотрела на Элизу с недоверием. Как она может выходить замуж за Леона и не иметь желания рожать ему детей? Ребенок от Леона… При одной мысли об этом Мариетта ощутила приступ желания. Растить и воспитывать его детей в Шатонне, ездить всем вместе на соколиную охоту. Научить дочерей плести кружева. Господи, да она пожертвовала бы чем угодно ради того, к чему Элиза относится прямо-таки с ужасом!

— Не могу себе представить, почему Леон так хочет остаться здесь, — продолжала Элиза едва не в слезах. — Я только и думала, как все это весело и приятно… балы, прогулки и другие развлечения.

Мариетта постаралась сдержать свое нетерпение, напомнив себе, что Элиза провела последние шесть лет в браке с человеком, который годился ей в дедушки.

— Но у вас будет Леон, — заметила она, в глубине души удивляясь тому, чего еще может требовать от жизни женщина.

Элиза прикусила губу. Не могла же она признаться новообретенной подруге, что будущий муж внушает ей страх. Он покидал Шатонне совсем юношей, неловким и восторженным, а теперь он стал таким властным и уверенным в себе. Его суждения о жизни утомляли ее, а так ярко выраженные качества бывалого вояки начинали пугать. Что касается его ласк… Его первый страстный поцелуй вызвал у нее протест: как же так, тело ее мужа не успело остыть в могиле… Леон неохотно подчинился ее желаниям. Ведь когда они поженятся, он сможет целовать ее, когда и сколько ему будет угодно.

Элиза вздрогнула. Как признаться ему, что после шести лет брака она все еще девственница? И что если жаждет защиты и привязанности, то совершенно не способна предаваться плотским утехам? Ведь при всей своей невинности, она была достаточно проницательна, чтобы понимать, что претензии Леона должны носить вполне физический смысл и характер.

Слезы наворачивались ей на глаза, она нервически ломала пальцы рук. При жизни мужа все было гораздо проще. Он только и хотел, чтобы ею все любовались, он гордился ею и обращался с ней как отец с любимой дочерью. Тем не менее она должна выйти замуж, она лучше всех понимала, что не в состоянии жить в одиночестве, и Леон, едва узнав о смерти ее мужа, поспешил покинуть Версаль и приехал к ней, не так ли? Он любит ее, и она должна найти в себе силы откликнуться на его чувство. Но сегодня вечером они не остались наедине. Рядом с ней Мариетта, поблизости также герцог и его сын.

Когда мужчины вновь присоединились к дамам, Элиза расслабилась. Внутренняя напряженность покинула ее, как только рядом с ней сел герцог. Было похоже на то, словно возле нее снова находится ее муж. Он не предъявлял на нее никаких требований, в глазах у него сияли доброта и восхищение.

Рафаэль проигнорировал предостерегающий взгляд, брошенный на него Леоном, и возобновил разговор с Мариеттой. Чем дольше он находился возле нее, тем яснее ему становилось, что он испытывает к ней нечто более сильное и необычное, чем то влечение, какое он испытывал в присутствии любой красивой женщины. Неудивительно, что Леон решился привезти ее с собой в Шатонне, чтобы получать удовольствие от ее присутствия по возможности дольше.