Маргарет Пембертон - Лев Лангедока

— Увы, я принес плохие новости, а не хорошие, — добродушно произнес Анри. — У Леона дела в Монпелье, и потому он не сможет посетить Лансер сегодня.

Элиза издала слабый возглас неудовольствия, после чего заговорила с детской радостью:

— Ангелика! Я так люблю этот душистый цветок! Как вы добры!

— Если бы мы были в Париже, я прислал бы вам сапфиры под цвет ваших глаз, — галантно сказал герцог. — Но в этих краях я похож на самого бедного крестьянина и могу преподнести вам только ангелику.

У Элизы порозовели щеки.

— Мне кажется, что мадам де Монтеспан носит сапфиры, — произнесла она застенчиво.

Герцог припомнил завуалированные намеки Мариетты на ее знакомство с мадам де Монтеспан и мысленно отругал себя за то, что до сих пор не успел повидаться с ней и расспросить обо всем. Он сделает это сегодня же вечером, а сейчас ему нужна только Элиза.

Он держался по отношению к ней с подчеркнутым вниманием и встретил с ее стороны ответную любезность. Разговор, как обычно, вертелся главным образом вокруг Версаля. Элиза в присутствии герцога расцветала, как цветок в лучах теплого солнышка, ее нежный смех слышен был не только на террасе, но и в саду. Слуги переглядывались. Они ни разу не слышали смеха своей госпожи во время визитов Льва Лангедока. В его присутствии она почти все время молчала и выглядела не слишком веселой, что казалось весьма странным, поскольку он был ее возлюбленным и будущим мужем.

Элиза и Анри продолжали радоваться миру и покою приятного вечера, не зная, что всего в нескольких милях от них Мариетта встретилась лицом к лицу со смертью в обличье старейшего из врагов человека.

Разгневанная донельзя, Мариетта пришпорила кобылу и понеслась рысью по дороге к дому Бриссаков. На глазах у нее не просыхали слезы. Будь он проклят! Вообразил, что одного извинения достаточно, чтобы она забыла такие оскорбления? Наверное, решил, что она расскажет Элизе о его домогательствах. Именно это, а вовсе не угрызения совести, вынудило его принести ей так называемые извинения.

Пряди волос Мариетты развевались от ветра, а она все пришпоривала и пришпоривала каблуками кобылу, гнала ее быстрее и быстрее по залитой солнцем земле.

У нее не было никакой необходимости навещать Нинетту. Девочка совсем выздоровела. Поездка была лишь поводом уехать из замка, улучить время для того, чтобы обдумать происшедшее спокойно, не в присутствии Леона.

Если охотники за ведьмами явились в Монпелье, то ее присутствие в Шатонне опасно для всех его обитателей. Жанетте, Селесте… и Леону. Настало время сделать то, что она считала должным с самого начала, — покинуть замок, который стал для нее родным домом. Покинуть Жанетту, которая отнеслась к ней как мать. Покинуть Леона, чтобы никогда больше не видеть его.

Свадебное платье для невесты де Вильнева никогда не будет окончено. Она уедет сегодня, тихо и незаметно.

Мариетта направила лошадь на дорогу к холмам. Отсюда, сверху, ей была видна дорога в Монпелье. Скоро, очень скоро, на ней появится всадник в черном, направляющийся в Шатонне. Но когда он туда доберется, Мариетта Рикарди будет уже далеко от этих мест.

Она соскользнула с лошади, отпустила ее пастись свободно, а сама присела в тень возле высокого нагромождения камней. Прыткая ящерица перебежала через дорогу. Мариетта прикрыла глаза ладонью и задумалась.

Неужели Леон тоже отправился с Монпелье? Только он мог с такой легкостью и уверенностью скакать на коне, и не много найдется в Лангедоке жеребцов, столь же быстрых, как Сарацин.

Неожиданно до Мариетты донесся звук, от которого у нее из головы мгновенно вылетели все мысли о далеком всаднике. Звук, от которого она в ужасе застыла на месте: неужели это рычит волк?

— Господи помилуй, — прошептала Мариетта, с трудом поднявшись на ноги. — Только не это! Клотильда! Клотильда!

Но у кобылы слух был поострее, чем у Матильды, и она в безумном страхе уже мчалась вниз по склону холма.

У Мариетты вспотел лоб. Если она побежит, волк набросится на нее, но если затаится, замрет, то зверь, вполне вероятно, пройдет мимо.

— Святая Мария, Матерь Божья, — еле слышно зашептала Мариетта, — молись за нас, грешных, ныне и в час нашей смерти…

Мариетта услышала приближающийся стук копыт, и в то же мгновение потревоженный зверь выскочил из-за деревьев.

Мариетта закричала. Единственной надеждой на спасение была для нее возможность спрятаться в щели среди камней, куда разъяренный зверь не сможет проникнуть. Она лихорадочно шарила руками по груде валунов, но всюду натыкалась на гладкую поверхность. Спрятаться совершенно негде!..

Мариетта слышала свистящее дыхание зверя, смотрела в его налитые кровью глаза. Ей не спастись!

Мариетта прижалась спиной к камням, почти в обмороке от ужаса. Крики ее разносились по пустынной округе. Пустынной, если не считать рычащего зверя. Он приближался к ней, даже не слыша и не замечая Сарацина, который бешено скакал вверх по склону холма в туче пыли и разлетающихся по сторонам камней.

Мариетта была не в силах шевельнуться. Зверь приготовился к прыжку…

— Господи, молю тебя! Господи, смилуйся!

Сердце у Мариетты неистово билось. Неужели она спаслась от костра для того, чтобы быть растерзанной волком?

Волк напрягся, а Мариетта зажмурилась и вскрикнула в последний раз…

Она не видела, как он появился. Минутой раньше здесь не было никого, кроме нее и волка, и вдруг вот он — Леон. Спрыгнул с Сарацина и держит в руке занесенный кинжал. Зверь повернулся, злобно рыкнул и бросился на Леона, но тот успел вонзить в него кинжал. Оба упали. Оба — человек и зверь — были залиты кровью. Волк еще бился в предсмертных судорогах.

Казалось, прошла вечность — Леон, пошатываясь, встал на ноги, а волк так и остался лежать неподвижно.

— О Боже мой! О Леон! Леон! — Мариетта бросилась к нему в объятия, не страшась крови, ничего больше не страшась. — Он тебя ранил? Ты цел? Ответь мне, Бога ради! Заклинаю тебя, ответь!

Леон прижимал к себе Мариетту так крепко, что она едва могла дышать.

— Разве я больше не господин граф? — спросил он ее, не разжимая объятий.

Мариетта обратила к нему измученное лицо и сказала:

— Как ты можешь так говорить? Ты же знаешь, что я не это имела в виду!

— Я знаю только то, что ты хотела этим показать. Свой гнев и презрение.

— Нет! Это ты только и делал, что гневался! Обозвал меня шлюхой, а я… а я… — Она запнулась, вдруг осознав, что он впервые держит ее вот так в своих объятиях и не собирается отпускать.

— Да? — спросил он ласково.

Кровь была у него на лице и на куртке. Он был ранен, он истекал кровью, но все, что она могла сделать, — это прижаться к нему всем телом, ощущая тепло его крови, от которой промок лиф ее платья. Сердце у Мариетты сжалось, когда она увидела прямо перед собой темные глаза Леона.

— Я полюбила тебя, — произнесла она наконец.

— А я тебя.

У Мариетты подогнулись колени, она упала бы, если б Леон не поддерживал ее.

— А как же Элиза? — прошептала она еле слышно.

— Элиза почувствует боль, но не такую сильную, какая мучила бы ее, если б она вышла замуж за человека, который ее не любит.

— О, Леон, ты правда так считаешь? — Она едва могла дышать. Вся ее жизнь зависела от его ответа.

— Я так считаю, — охрипшим вдруг голосом произнес он. — Мужчины из Эвре были правы, ты настоящая колдунья. Ты околдовала меня в ту минуту, когда я впервые увидел тебя, и это колдовское очарование продлится всю жизнь и даже после смерти, я уверен.

Леон поцеловал Мариетту нежно, и потом еще раз с возрастающей страстью. Она ответила на поцелуй с неистовой радостью — обняла Леона за шею и запустила пальцы в его густые кудри.

— Каким же я был глупцом, — заговорил Леон, когда губы их разомкнулись, и он взглянул на обращенное к нему лицо Мариетты. — И надо же, чтобы меня образумил Рафаэль де Мальбре! Простишь ли ты меня когда-нибудь, драгоценная любовь моя?

— Тут нечего прощать, — ответила Мариетта, все еще чувствуя на губах сладость его поцелуя. — Ты вел себя так по велению чести.

Леон чуть заметно улыбнулся.

— Не совсем, — сказал он. — Ты и святого заставила бы забыть о чести. — И он поцеловал ее снова, на этот раз с жаром и желанием изголодавшегося человека.

Мариетта прижалась к нему всем телом. Казалось, вся его сила перешла к ней, и она поняла, что больше никогда не почувствует страха.

— Чудо, — проговорила она тихо, когда губы Леона коснулись ее лба почти с благоговением.

— Только ведьмы могут творить такие чудеса, — сказал он беспечно, глядя на нее смеющимися глазами.

Мариетта покачала головой:

— Случается, что Бог в доброте своей дарит чудеса тем, кто молит о них.

— И о чем ты молила его, любимая?

— О муже, который так будет любить меня, что ради моего спасения сразится даже с диким зверем.

— Выходит, твоя молитва была услышана и исполнена, — с улыбкой сказал Леон. — Кроме диких зверей, она разумеет также охотников за ведьмами и змей. А меня она приблизила к смерти.

Ужаснувшись, Мариетта глянула на пятна крови на его одежде и только теперь заметила, что куртка Леона и его рубашка изорваны в клочья.

— Ой, ведь ты ранен! Почему ты мне не сказал?

— Потому, что был слишком занят, ведь я целовал тебя, — ответил Леон — и не солгал.

— Откуда течет кровь? Покажи скорее!

Поморщившись от боли, он обнажил грудь, изодранную когтями волка.

— Боже милостивый! — прошептала Мариетта, широко раскрыв глаза, и тотчас принялась осушать раны подолом своей нижней юбки.

— Сначала досталось моей физиономии, теперь очередь дошла до груди, — сказал он, поморщившись.

— Я не хотела расцарапать тебе лицо, это вышло нечаянно, поверь!

Леон помолчал, потом сказал:

— Я предпочел бы заниматься с тобой любовью подальше от останков этого мерзкого зверя и в более уютной обстановке. Где твоя лошадь?

— Эта трусиха сбежала.

— Ничего, дорогу домой она найдет. Давай сядем на Сарацина. Ему не привыкать везти нас обоих.

Леон крепко обнял Мариетту за талию, и они пошли туда, где их ждал Сарацин. С гримасой боли Леон вскочил в седло; Мариетта села на коня позади Леона, обхватила его обеими руками и прижалась головой к его широкой спине, как и тогда, когда они убегали из Эвре.

Ни Леон, ни Мариетта не вспоминали сейчас ни об охотниках за ведьмами в Монпелье, ни о Селесте, которая, приветствуя свадебного гостя Элизы Сент-Бев, непринужденно и безыскусно рассказывает о поселившейся в Шатонне красивой незнакомке, приехавшей откуда-то издалека.

— Ты правда полюбил меня с той минуты, как в первый раз увидел? — спросила Мариетта, прижавшись губами к темным кудрям Леона.

— Скорее с той минуты, когда ты столь любезно влепила мне пощечину, — заявил Леон, и уголки его губ, несмотря на боль, приподнялись в улыбке. — А ты, любовь моя? Ты влюбилась в меня с того часа, когда я стал невнимательным к тебе?

Теперь она зарылась всем лицом в его шелковистые волосы.

— Ты никогда не был невнимательным ко мне, Леон. Никогда. Я влюбилась в тебя с той ночи в Эвре, когда ты назвал меня сумасшедшей.

Несмотря на то что они попали в передрягу, несмотря на то что от крови намокло ее платье, а на куртке Леона кровь свернулась сгустками, в голосе Мариетты послышались смешливые нотки. Она промоет его раны бренди в ту же минуту, как они окажутся в Шатонне. Леон очень сильный, он не разболеется после схватки с волком. От когтей останутся шрамы, но они будут напоминать им обоим о той минуте, когда они объяснились в любви.

Мариетта вздохнула, и это был вздох по-настоящему счастливой женщины. В жизни ей не нужно больше ничего, кроме близости с человеком, которого она сейчас обнимала.

— Дозволено ли мужчине спросить свою будущую жену, за что она полюбила его с такой преданностью? — спросил Леон, и от чувства, прозвучавшего в его словах, у Мариетты бурно забилось сердце.

— Не за то, что я была бы одинокой без тебя. Я уже привыкла к самостоятельной жизни. И не потому тебя полюбила, что хотела стать графиней. И это даже не любовь из-за самой любви. За то, что ты у меня в сердце, за то, что ты у меня в крови. Ты стал частью меня самой, Леон. И ты навсегда со мной останешься. Я люблю тебя потому, что не могу иначе.

У Леона перехватило дыхание, когда он накрыл ее руки своими. Они родные по духу: такие же необузданные и свободные, как соколы, которых они радостно отпускали ввысь на охоте. Его жизнь в Шатонне будет именно такой, о какой он мечтал. Его сыновья станут вместе с ним выезжать на охоту, как и его жена. Взаимная любовь станет их крепостью, их общим миром.