Юля Лемеш - Лежачий полицейский

Первый порыв прижал нас к стене магазина. Вторым – отнесло на проезжую часть. Случайная машина сердито просигналила. Пробежав боком вдоль обочины, я дважды вляпалась в грязь. Прислоненные к дереву, мы с оргалитом замерли. Он трепыхался, я думала. Если добраться вон до того угла, то станет легче. Там затишок.

Мелкими перебежками достигла желанного убежища. Всего за полчаса. Редкие прохожие насмешливо наблюдали за моими мучениями. Но предлагать помощь никто не спешил. На углу я поняла, что шаг вперед превратит меня в заложницу паруса. Который пронесет меня как фанеру над крышами города и выбросит где-то в районе монастыря. Но я все– таки попыталась. Первая попытка привела меня в замешательство. Лист рванул из рук, потом хлопнул по ногам, обернув мое тело с двух сторон. Я оказалась в листе, как карандаш в стакане. Откуда с мольбой посматривала на медленно проезжающие машины. Из которых на меня пялились равнодушные зрители.

Третья попытка пересечь перекресток выглядела как два шага вперед, три – назад. Передвигаться обернутой в лист оргалита оказалось невозможно. Кроме того, я ни в какую не желала испортить приобретение. На нем столько всего нарисовать можно!

Пальцам, которые придерживали будущие произведения искусства, досталось больше всего. Они посинели и затекли так, что возникали сомнения в их нетравматическом распрямлении. Когда я отчаялась на сто процентов, в поле зрения возник приличного обличия дяденька.

– Помогите. – В моем писке было мало просьбы.

Спросив, куда тащить, доброволец одной рукой схватился за передний край трехметрового листа и бодро пошагал в направлении моего дома. Я вцепилась в хвост оргалита и моталась по колдобинам, влекомая порывами ветра.

– Ум у бабы где? Неужели мужика в доме нет? Раз нет, надо было до завтра потерпеть, когда ураган стихнет. Низ-то попортила, грязный весь.

Сопровождаемая такими нелестными комментариями, я уточнила, на какой этаж надо взбираться. Доброхот водрузил лист на площадке. Еще раз хмыкнул и опрометью кинулся вниз.

– Спасибо, – проорала я в лестничный пролет.

Дома выяснилось, что у меня нет пилы. Положив покупку на пол, бросилась приобретать пилу. Естественно, купила не ту. Пришлось вернуться за другой. А потом, перекусив на скорую руку, я принялась расчерчивать оргалит на подходящие под рамки размеры.

Два дня пилила. Один день убирала труху от пиления. Потом решила, что рамки, привезенные из деревни, не стоят моих великих произведений. Купила кусок грубой шкурки и превратила их из старых в старинные. Чтоб труды не пропали зря, поверху покрыла морилкой и лаком, провоняв всю квартиру.

День приходила в себя. Выздоравливая от аллергии, вызванной лаком. Попутно грунтуя оргалит водоэмульсионной краской.

Ладно, приступим, а там – как сложится.

Карандаш в руке дрожал не то от возбуждения, не то от переусердия с пилением.

Что нарисовать?

Прокрутив в памяти воспоминания о лете, решила изобразить пейзаж с речкой, в которой ловила рыбу. И не смогла вспомнить, как деревья отражались в воде. Фиг с ними. Главное – что? Главное – начать. Условно разметила очертания берегов и леса.

Схватилась за краски. Какие выбрать? Выдавила всех понемногу, окончательно ошалев от запаха. И ринулась в процесс.

К утру прокуренная, со слезящимися глазами, посмотрела на результат. Ужаснулась и рухнула в сон, как в пропасть.

Во сне мне мерещился небывалый творческий подъем. Я виртуозно ударяла кистью, под которой возникал настоящий шедевр, достойный любого музея.

Встала больная на всю голову. Глаза болели жутко, как песку насыпали. Наугад тыкая ложкой в банку с кофе, я с трудом просыпалась. Проклиная курение вообще и себя в частности. А потом решила снова посмотреть на результат своей работы.

– В этом озере рыбы нет, – призналась я самой себе.

Пейзаж получился откровенно дохлый и плоский. Ни солнечного света, ни ажурных нежных теней. Таким только пятно на стене сортира прикрыть. Пробежалась кисточкой по небу, намечая легкие облака. Добавила бликов. Потом решительно намалевала сизые тени на траве. Зачем-то прорисовала на переднем плане травинки и цветы. Масло еще не сохло, и получалась обычная мазня.

Отмывая кисточки хозяйственным мылом, я обдумывала причины неудачи. Вот бы мне, дуре, на фотоаппарат тогда все заснять. Была бы сейчас кум королю и брат министру. Сиди себе, повторяй красоты русские. Пусть не профессионально, зато достоверно. Вернулась позлиться на свою первую картину.

– А в общем, и ничего. Для первого раза покатит. Но лучше не пыжиться и работать со знакомым материалом. Да ты, милочка, сама с собой разговариваешь.

Аккуратно вытерла кисти и погрузила их в специальную вазу, в которой они смотрелись, как диковинные цветы.

Непогода отбивала всякое желание совершать пешие прогулки. Батареи наконец затопили, но щелястые оконные рамы сифонили. Продувая квартиру насквозь. Пришлось смириться с неизбежностью и драпать в магазин за клейкой бумагой. Которая к утру благополучно отвалилась на фиг. Устроив мне подобие Нового года. Присобачив этот серпантин на место, я обругала всех производителей на свете. Особенно немецких, которые якобы приложили руку к моему несчастью. В этот раз бумага отваливалась сразу, даже и не думая сдерживать сквозняк. А к рукам клеится, зараза.

Надела теплый свитер и стала решать, что натворить дальше. Если пейзажист из меня никакой, надо выбрать новаторский подход к снаряду. Я вспомнила деревню, соседскую живописную старуху и нарисовала ее. Старуха получилась колоритная, с характером. Что надо старуха. Но места на картине оставалось еще много. Тогда я нарисовала старухину козу. Соответственно моему настроению, у козы получилась подлая рожа. Стоя на задних конечностях, животная гляделась глупо. Тогда я пририсовала ей гармонь – пусть веселит хозяйку, а чтоб вымя на болталось, прикрыла козью сиську юбкой. Раз коза постоянно шляется, объедая кусты, пририсовала на юбке пару заплаток, для достоверности.

Старухе одной плохо. Вон какая маленькая, хоть и полная. Пришлось изобразить большого мордатого деда с бородой. Который отдаленно смахивал на старика Нила. Работа над дедовым нарядом отобрала у меня ночной сон.

Воодушевленная полученным результатом, я схватила новый кусок оргалита и быстро нарисовала в той же цветовой гамме ту же парочку. Только теперь они пили чай из самовара. Оттопыренная дедова борода неплохо конкурировала с козьей. Чтоб козе было нескучно, возник маленький баранчик с барабаном. На третьем шедевре фигуранты зажигали в кадрили. Отставив ручки крендельком. Правда, невесть откуда прибавился пьяный в дупель петух.

С каждым разом моя фантазия разгуливалась все буйнее.

– Мы принимаем картины исключительно у местных художников, – вежливо сообщила мне обворожительная дама.

– Я и есть местная, – уверенно сообщила я. – С недавних пор и надолго.

– Ну тогда показывайте.

Придирчиво осмотрев расставленное, она посетовала на кошмарные рамы.

– Оригинальный примитивизм. Неплохо. Можно сказать – очень неплохо. Самобытно. Теперь расскажите о себе.

– Зачем? – скрывая испуг, спросила я.

– Как зачем? Если появится ценитель вашего творчества, он непременно захочет узнать про автора. Вы из Питера? Я вижу, вы где-то учились? Где именно? В академии, в «Мухе»?

Отрицательно помотав головой, я страшно расстроилась. Неужели сейчас все сорвется? Какую сказать ей правду? Может, лучше промолчать?

– Я в художке училась. В обычной.

– Итак, запоминайте. Вы недоучились на вечерних рисовальных курсах при Академии. Потом поступили в Академию, у вас случилось страшное несчастье, и вы ее не смогли закончить.

– Точно. Я – сирота, – отрапортовала я.

– Чудесненько! Что ж вы раньше не сказали? Сирота – это то, что нам надо. Извините и примите мои искренние соболезнования, – опомнилась она.

На этой оптимистической ноте мы расстались.

– Как только что-то продастся, я вам позвоню.

Я неслась первые сто метров, подпрыгивая от восторга. А потом решила шествовать медленно, с достоинством, чтоб не расплескать радость. Мне казалось, что каждый встречный подозревает, что случайно столкнулся с художником, у которого пять минут назад приняли на продажу десять картин.

По случаю торжественного события в магазине была приобретена бутылка кагора. Который я намеревалась употреблять в исключительно целебных целях. К нему следовало купить что-то вкусное. Последняя идея оказалась трудновыполнимой. В магазинах продавалось примерно то же, что и в больших городах. Только значительно дороже и просроченнее. Из мясных продуктов преобладали куры местного происхождения. Которыми горожане питались по праздникам. Кура не соответствовала моему настроению. Мне хотелось чего-то неординарного. Например, натуральной ветчинки. Чтоб от ее аппетитного запаха дрожали ноздри и подводило желудок. Или – чем плох ломоть форели, обсыпанной крупной солью и зеленью? Взамен мне предложили обычную вонючую селедку.

– С картошечкой под водочку самое то! – агитировала продавец.

Запахом этой селедки только тараканов травить.

За неимением желаемого остановилась на баночке красной икры, присовокупив к ней свежий батон и масло.

Как только я переступила порог дома, предвкушая неплохую трапезу, раздался телефонный звонок. Немного перепуганная, я осторожно взяла трубку.

– Срочно! Бегом! У вас все продано! Покупатель жаждет встречи с автором!

Вместо того чтобы обрадоваться, я в смятении начала лепетать какую-то чушь про недоеденный ужин.

– Рановато вы ужинаете. Давайте не портить отношения – ноги в руки и ко мне.

Вот если бы это событие случилось в теплое время года, тогда бы я надела то дурацкое платье. Купленное непрактичным Коловоротом для фланирования по деревне. Может, и шляпу от солнца тоже бы нацепила. А сейчас чем мне впечатлять сумасшедшего ценителя моего творчества? Промокшим пуховиком?

Не от большого ума скинула пуховик. Сменила теплый свитер на декольтированную майку, украсила шею цепочкой с громоздкой подвеской. Что за вкус у этого Коловорота? Не подвеска, а блюдце с тающими разноцветными леденцами.

При входе в обитель живописи небрежно скинула верхнюю одежду и ужаснулась, увидев в зеркале свой красный от холода нос.

– Скорее. Живенько ко мне в кабинет! Боже мой, а почему вы такая оголенная? Ладно, прикройтесь моими платком, чтоб не заболеть.

Настойчивая забота о моем здоровье объяснялась чрезмерными комиссионными от продажи. Кому охота простудить куру, несущую почти золотые яйца?

Вопреки моим ожиданиям, в кабинете вместо обворожительного солидного мужчины царила пожилая строгого обличья дама. В профиль смахивающая на рыбу воблу, как бы та ни выглядела. Вобла без всякого одобрения наслаждалась видом из окна. Который заключался в покосившемся дровяном сарае, черном от сырости.

– Вот! Автор! Перспективная юная сирота!

Переведя орлиный взор с сарая на сироту, дама не поменяла выражения лица. Наоборот, еще больше поджала бледный некрашеный рот. Отчего вокруг него мигом образовался веер из резких морщин.

– Еще есть?

– Кто? Сироты? Юные? – разочарованно всполошилась хозяйка заведения, заранее просчитывая, кого еще можно записать в такую выигрышную категорию.

Я сдержанно хихикнула, зная невыполнимость ее планов. Художники тут были все наперечет. А учитывая их возраст, наверняка все поголовные сироты по вполне естественным причинам.

– Картины еще есть? – настойчиво повторила дама, измеряя меня глазами.

Я тут же скинула несвежий платок и выставила напоказ декольте, в котором главной достопримечательностью были ярко выраженные мурашки.

– Есть. Одна. Но она не окончена.

– До завтра успеешь?

Прикинув, сколько осталось работы, я заверила даму в реальности завершить картину на следующий день.

– Только она мокрая будет. Ей сохнуть дня три. И трогать нельзя будет.

– Ничего, аккуратно на заднее сиденье положу.

– Вы желаете продолжить наше сотрудничество? – льстиво поинтересовалась моя попечительница, кутая меня в платок. Отчего я сразу прочувствовала состояние мультяшного Пятачка, когда Винни-Пух повязал ему на рот салфетку.

– Не с вами. С ней. И то не факт. Надо посмотреть, что она наваяет.

Теперь на меня смотрели обе дамы, словно перед ними была своенравная свиноматка, от которой можно ожидать неизвестно какого помета.

Сочтя за лучшее не уведомлять Коловорота о своих успехах, я погрузилась в рисование. Деньги, заработанные таким замечательным способом, эйфорически радовали. Немного огорчала невозможность похвастаться оригиналами, увезенными воблой в Москву. У воблы, конечно, было имя, как без него. Но, обиженная ее черствостью, я решительно остановилась на таком метком, по моему мнению, прозвище. Могла бы и пощедрее быть с сироткой. Могла бы восхищения побольше выказать одинокой страдающей девчушке из забытого богом места. Вобла и есть.