Ульяна Соболева - Лезвие

Мужчины вернулись через несколько минут. Макс улыбался. Похоже, у него было чудесное настроение, в отличие от меня. Судя по всему, сделка состоялась.

— Ну как, продержалась в серпентарии? Какая из змей оказалась самой ядовитой?

— Та, с которой ты судя по всему в близком знакомстве.

— Не усложняй, — улыбка не сходила с его губ, — хотя это чертовски охренительно видеть, что ты уже ревнуешь. Судя по ее кислой физиономии, моя малышка дала сдачи? Тебе понравилось это чувство? Говорить все, что вздумается? Рядом со мной ты можешь делать абсолютно все.

— У тебя синдром бога?

— У меня синдром дьявола. С богом у нас отношения не сложились… Хотя, когда я смотрю на тебя, я каждый раз думаю, что в каком-то месте он просчитался и по ошибке послал мне тебя, а потом постоянно пытался забрать. Но я не отдал. Так что мы с ним враги.

У него удивительно получалось говорить какие-то невыносимо сумасшедшие вещи, от которых сильно колотилось сердце. Я вспомнила, как читала про Джакомо Казанову, кажется, он мог брать у моего мужа уроки по совращению. Только пусть не оттачивает свое мастерство на мне.

Мой муж на несколько минут отошел, а когда вернулся, заиграла музыка. Какая-то неожиданно медленная и знакомая. Я любила этого певца еще с детства, и он… он определенно знал об этом. Он словно доказывал мне, что знает обо мне все. И у меня по коже побежали мурашки… да, мне это нравилось, как и первые аккорды любимой композиции и настолько не подходящей именно моему мужу. Особенно после последних сказанных им слов о Боге… или наоборот.

Вниз по небесной лестнице

Обернувшись облаком опускался Бог.

Ты посадила деревце,

Я его от холода еле уберег.

Валерий Меладзе. Я не могу без тебя.

Макс привлек меня к себе за локоть, заглядывая в глаза.

— Потанцуй со мной, малыш, — тяжелый взгляд синих глаз проник под кожу, отравляя ядом и пробуждая то ли ледяной холод, то ли пожар. Неужели просит, а не ставит перед фактом?

— Красивые слова… послушай… когда-то тебе нравилось, — и больше не спрашивая моего разрешения, Макс обнял меня за талию и требовательно прижал к себе. Он танцевал очень легко, уверенно вел меня в танце, а я не могла расслабиться, напряжение было столь велико, а от постоянного усилия соблюдать между нами дистанцию спину сводило судорогой, и болела шея. И эти слова… да, я их невольно слушала. Как-то жадно и с отчаянным биением в груди.

Я за нелюбовь тебя простил давно,

Ты же за любовь меня прости

Голос певца окутывал дымкой тягучего и горького соблазна и иллюзий. Иллюзией чужой тоски. Его тоски.

Я не могу без тебя.

Я не могу без тебя.

Видишь, куда ни беги —

Все повторится опять.

Я не могу без тебя.

Я не могу без тебя

Жить нелюбви вопреки

И от любви умирать.

Ты посадила деревце,

А оно не вовремя в зиму зацвело.

Я за нелюбовь тебя простил давно,

Ты же за любовь меня прости

Подняла голову и встретилась с ним взглядом. И там на дне его расширенных зрачков та же самая тоска… и ведь это не может быть правдой. Это вызывало диссонанс внутри меня. Жестокая нежность там, где ей нет места совершенно. Неужели он мне хочет этим что-то сказать? Или это снова какая-то игра?

— Зачем это все? — спросила я, отодвигаясь как можно дальше, но мне было достаточно и его ладони на моей талии, чтобы лишиться привычного внутреннего равновесия.

— Что именно? — сжал сильнее мою талию и прислонился лбом к моему лбу.

— Эти танцы, музыка… это такая игра?

— Я никогда с тобой не играл, малыш.

Я не могу без тебя.

Я не могу без тебя.

Видишь, куда ни беги,

Все повторится опять.

Я не могу без тебя.

Я не могу без тебя

Жить нелюбви вопреки

И от любви умирать

Блестящие глаза так близко и губы… такие чувственные, я слышу, как он судорожно сглотнул и повел щекой по моей щеке.

— Я бы хотел уметь играть… но с тобой никогда не получалось. Я не могу… не могу чувствовать твой запах и играть, слышать твой голос и играть, прикасаться к тебе и играть. Ты так невероятно пахнешь счастьем, маленькая. У всего самого сладкого твой запах, Дашааа, твой.

Я за нелюбовь тебя простил давно,

Ты же за любовь меня прости

Он преодолел мое сопротивление и прижал меня к себе сильнее. Я хотела высвободиться, но он стиснул мое запястье и положил себе на грудь. Под ладонью бешено колотилось его сердце.

— Как думаешь, это тоже игра?

— Не надо, — так жалобно, словно сама себя умоляла не поддаваться этому голосу, обволакивающему похлеще дурмана. Дурман, который толкал прижаться к нему сильнее, поднять голову и подставить свои губы его губам под эти мучительно горькие слова песни.

И я молила Бога, чтоб эта музыка закончилась и этот вечер. Я до безумия хотела оказаться одна и закрыться от него на десять замков. Потому что теперь я уже боялась не только его, но и себя тоже.

Когда музыка смолкла, я все же сбежала, сославшись на головную боль, а потом долго мылась в душе смывая с себя его запах, его близость, все его. А в голове все звучали и звучали слова песни, и я затыкала уши ладонями. Неправда. Все это неправда. Звери не умеют любить. Они умеют лишь испытывать чувство голода и ярости. Самые примитивные инстинкты.

А еще они умеют охотиться на добычу… умные звери. Макс Воронов был не только умным, но и опытным, а еще он изучил свою жертву… тогда как жертва понятия не имела, в какую ловушку ее заманят в следующий раз и сожрут.

Всегда ненавидел утро, особенно когда ее не было рядом со мной. И пусть, бл*дь, я сейчас спал один, а точнее, смотрел в потолок и пытался справиться с бешеной эрекцией и желанием взять ее. Вот она за стенкой. Выбить на хрен дверь, швырнуть поперек постели и… от одной мысли об этом скручивало в узел все внутренности и начинала дымиться кожа. Я покрывался потом, как кипятком, и буквально силой сдерживал себя, чтобы не сделать этого — не вломиться к ней и не совершить ошибки, за которую сам себя не прощу. Иногда мне казалось, что я слышу, как в темноте скрипят ржавые кольца цепи, на которую я посадил своего самого алчного зверя — адскую похоть по ней.

Но я начал любить и утро, и вечер, и день, и каждую секунду долбаного времени, потому что она здесь со мной под одной крышей живая… Все остальное такая херня. Все остальное поправимо. Я так думал… пока меня не скрутило в дичайшем приступе невыносимого желания увидеть, как она спит. Разбудить ее, как раньше. Я сам приготовил ей кофе с молоком, как она любит, и пожарил яичницу с беконом. Да, повар из меня не ахти какой, но это я делать научился.

Поднимался к ней с подносом в руках. Ромашкой в стакане с водой и с этой яичницей. И боялся… да, как тупой болван, я боялся, что она сейчас наденет мне на голову этот поднос и пошлет меня к такой-то матери из ее комнаты. Но мне повезло — она спала. Не услышала даже, как я открыл дверь своим ключом, как зацепился за край ковра и чуть не растянулся там с этим дурацким подносом, как поставил поднос на тумбочку и сел рядом с кроватью, придвинув кресло и покручивая между пальцами ромашку. Смотрел на нее, как ошалевший от голода нищий, как одичавший в пустыне смотрит на мираж. Я жрал ее взглядом и сам не понимал, что у меня ноздри раздуваются, и что я дышу, как паровоз. Меня возбудило ее голое плечо со спущенной лямкой ночнушки. Возбудило до одурения, и я скрипел челюстью от желания жадно впиться в него губами, оставить на нем засосы, содрать эту ночнушку и… От возбуждения мне казалось — у меня дрожат даже кончики волос.

В этот момент она подскочила на постели, как от кошмарного сна. Но как только открыла глаза, тут же вскрикнула и завернулась в одеяло. Увидела меня, шарахнулась, как от прокаженного, и к похоти примешалась едкая горечь с неконтролируемой яростью.

— Что ты здесь делаешь? — закричала она и беспомощно осмотрелась по сторонам в поисках одежды. А я с садистским удовольствием отметил, что ее одежда слишком далеко, и ей придется ради этого встать и пройти через всю комнату вот в этой полупрозрачной ночнушке. Я бы сдох, если бы сейчас увидел ее грудь.

— Захотел принести тебе завтрак в постель. Как раньше.

Она нервно усмехнулась.

— А ты носил мне завтрак в постель?

— Конечно. Иногда после бурного секса на утро у тебя болели ножки и между ними до такой степени, что я даже носил тебя в душ.

Ее щеки стали пунцовыми, а я чуть не застонал вслух от того, что представил себе ее распахнутые в стороны длинные ноги.

— И ты считаешь, что имеешь право вот так заходить и сидеть здесь, когда тебе вздумается?

— Я имею гораздо больше прав, и ты об этом прекрасно знаешь. Я мог бы ими воспользоваться, но ПОКА не стану этого делать.

Минута очарования была разрушена.

— А потом ты будешь предъявлять свои права насильно?

В глазах неподдельный страх, а мне хочется за это заставить ее орать от наслаждения подо мной.

— Нет. Это скучно, слишком быстро и неинтересно.

Я встал с кресла и, пройдя через комнату, взял ее халат. Швырнул ей на постель.

— Вставай. Мы скоро уезжаем.

— Тебе доставляет удовольствие мною командовать, заставлять делать все, что ты хочешь? Упиваешься своей властью?

Я преодолел между нами расстояние и сел на край ее постели. Резко привлек ее к себе за затылок, всматриваясь в слегка испуганные глаза.

— Я получаю удовольствие от того, что ты рядом, малыш. От того, что ты жива, я слышу твой голос, чувствую, как ты дышишь со мной одним воздухом. И ничто больше с этим не сравнится.

Она оторопела от моих слов, а я зарылся в ее волосы еще глубже, лаская пальцами затылок и видя, как сползает одеяло с ее груди. Увижу, как просвечивают через щелк ее соски, и кончу в штаны на хер. Но Даша вдруг сильно дернулась и отшатнулась от меня назад, прикрываясь до самого подбородка. Я тут же встал с кровати, и всего передернуло от титанического усилия перебороть сумасшедшее наваждение.

— Давай собирайся. Поедем с тобой прогуляемся.

— Поиграем в мужа и жену?

— Ну почему поиграем, мы и есть муж и жена.

— И как долго это будет продолжаться? Вот эта игра, этот спектакль, который доставляет удовольствие одному тебе.

Ударила с такой силой, что я прокусил щеку до крови и почувствовал стальной привкус во рту. Отрезвляющий и приводящий в чувство. Вот она твоя реальность, Макс — она ненавидит тебя. Она мечтает от тебя сбежать. Хрена с два. От меня только на тот свет.

— Пока я этого хочу.

Со всей дури хлопнул дверью и не удержался — ударил несколько раз кулаком по стене с такой силой, что разбил костяшки пальцев. За дверью послышался грохот посуды. Вышвырнула принесенный мною завтрак.

* * *

Она заставила меня ждать больше часа. Намеренно растягивала время. Глупая — я мог бы прождать ее до самой смерти и не сойти с места. Но я больше всего на свете ненавидел ждать и, естественно, когда моя жена спустилась по лестнице, я ошпарил ее взглядом полным ярости и… чтоб эту маленькую сучку… похоти. Все, во что она одевалась, сводило меня с ума и будоражило мое воображение. Каждая тряпка на ее теле превращалась в дико сексуальный соблазн. Даже намеренно скромный брючный костюм, обтянувший ее ноги и бедра, заставил меня сжать руки в кулаки и мысленно выматериться, и заодно взмолиться дьяволу, чтоб у меня не встал на ее задницу прямо сейчас. Мастурбация уже не спасала, напряжение скопилось в мозгах и требовало разрядки.

— Я бы выехал из дома даже ночью. У меня нет проблем подождать, пока мне это интересно.

Я отвез ее в приют для животных проведать Демона, и пока она плакала от счастья, что он выжил, я ходил взад и вперед вдоль вольера и старался на нее не смотреть. Потому что мне было больно. Меня накрывало этой бл*дской безысходностью и бессилием, потому что я уже не знал, как мне к ней подойти, что сказать и что сделать, чтоб ее взгляд изменился, чтоб он стал ненадолго другим… таким, как раньше. Потому что я уже на стены хотел лезть без ее любви… я не мог жить без ее заботы и тоски по мне. Я хотел видеть свое отражение в ее глазах и знать, что, когда я приползу к ней весь разодранный в клочья, она соберет меня по пылинкам… но той женщины, что любила меня так самоотверженно, больше не было. Была вот эта. Похожая на нее, и все же не она. Словно я разговариваю со снятой копией. С каким-то близнецом.