Ульяна Соболева - Лезвие

Женщина, которую унижали и избивали, не могла так улыбаться, как будто она богиня и у ее ног вся Вселенная. Я захлопнула альбом и вздрогнула. Только сейчас я поняла, что не одна. Максим стоял в нескольких шагах от меня. Я покраснела, вскочила с пола, сунула альбом обратно в ящик. Почувствовала себя воровкой.

— Извини, пожалуйста. Я ничего не брала. Я… я просто посмотрела, я искала… я… О, боже. Прости.

Я повторяла это прости, глядя ему в глаза, а они… они были сейчас какими-то странными.

— Ты плачешь?

— Аааа, нет. Что-то в глаз попало.

Улыбнулась как-то фальшиво от неловкости, не зная, что сказать.

— Дай посмотреть.

— Что?

— Что в глаз попало.

Я неожиданно для себя подошла к нему и подставила лицо, когда обхватил его двумя ладонями, в груди все еще саднило… той самой завистью-болью. Чуть опустил мое нижнее веко, рассматривая глаз.

— Я смотрю на них почти каждый день, и мне тоже что-то попадает в глаз, когда вижу на них "ту" тебя. И ты не должна извиняться — это и твоя комната, и все, что есть здесь, принадлежит точно так же и тебе.

Я вдруг вспомнила, что забыла снять с пальца кольцо. А он его заметил, но ничего не сказал, только крепче сжал мое лицо.

— Ты можешь прийти ко мне и спросить все что угодно. Даю гарантию, что, кроме честного ответа, с тобой больше ничего не случится.

Все видит. Все замечает и обо всем знает. Разве он умеет иначе. Он вообще человек? Отпустил мое лицо и прошел вглубь комнаты. Скинул жакет, бросил на кресло. Подошел к бару — неизменный глоток коньяка, и я вдруг заметила, что он какой-то не такой. Уставший или подавленный. Все тело напряжено как струна. Он даже смотрит на меня иначе… и у меня продолжает саднить внутри.

— У тебя неприятности? — вырвалось само, и он тут же обернулся ко мне, вздернув бровь.

— Это семейные альбомы пробуждают в тебе заботливость жены? Знал бы, давно подсунул бы тебе в комнату.

— Я хочу встретиться с Фаиной. Мне ведь не запрещено общаться с моими родственниками и друзьями?

— Нет. Не запрещено. Завтра я распоряжусь, чтоб тебя отвезли к ней в клинику или домой. Куда скажешь. А сейчас иди спать, уже поздно.

Сказал, как маленькому ребенку, и сел в кресло. Тяжело выдохнул поднес бокал к губам, запрокидывая голову назад. Я топталась у двери. Продолжая смотреть на него, на то, как прикрыл глаза и крутит между пальцами ножку бокала.

— А ведь ты могла бы поговорить со мной, Даша. О чем угодно.

— Не могла…

— Почему? Потому что мне нельзя доверять? Потому что тебе рассказали, какая я тварь и бесчувственное чудовище?

— Я… я видела.

Поднял на меня усталый взгляд.

— Знаешь… когда-то я тоже увидел. Своими глазами увидел. Увидел. Вынес приговор и привел в исполнение. А оказалось, мои проклятые глаза меня обманули.

Он сказал это с такой горечью, что у меня под ребрами как-то странно заболело, и вдруг захотелось подойти к нему. Опуститься на колени у его ног возле кресла, прижать за голову к себе и зарыться пальцами в его непослушные волосы. Я так ясно увидела, как делаю это, что вздрогнула.

— Возможно, мои меня тоже обманывают… мне нужно время рассмотреть.

Сказала тихо и взялась за ручку двери.

— У тебя есть время до "пока смерть не разлучит нас".

Отсалютовал мне бокалом. А я резко открыла дверь и едва вышла за порог, услышала его голос:

— Я соскучился по тебе, Даша… я смертельно по тебе соскучился, и я ломаюсь, слышишь, малыш?

Рука на ручке двери дрогнула, и я сама не поняла, как вернулась обратно и сделала это… опустилась на колени у кресла. Всматриваясь в его синие как майское небо глаза под сошедшимися на переносице густыми темными бровями. Та самая боль внутри вдруг стала щемяще невыносимой, словно все его эмоции передались. Во рту загорчило послевкусием всего сказанного ранее. Разве тот, кто не умеет любить… может сказать это вот так с надрывом, надрывая и мне душу в ответ, заражая своей болезнью.

— Только не ломай меня вместе с собой… помоги мне, Максим. Помоги мне узнать тебя. Помоги нам обоим. Я хочу почувствовать, что ты значил для меня… потому что я точно знаю, что значил. Но еще больше… еще больше я хочу почувствовать, что значу для тебя.

Он вдруг поднес мою руку к своим губам и тихо сказал.

— Воздух… всего лишь воздух.

— Покажи мне нашу дочку, Максим.

Встала с колен. Высвободила руку из его рук и вышла за дверь. Прислонилась спиной к стене и закрыла глаза… именно в эту секунду во мне что-то сломалось и возродилось нечто новое… пугающе нежное и полупрозрачное. Нет. Война не окончена. Только мне уже не хотелось в ней побеждать и… держать оборону.

Он отвез меня к Тае на следующий день. Точнее, меня привезли к парку, куда он забрал ее кататься на пони и на качелях. Я должна была смотреть со стороны и не выходить к ним, таков был уговор. Мне он показался более чем правильным в тот самый момент, когда Максим попросил меня держаться где-то рядом, но так, чтоб дочь меня не видела.

Мне вообще было странно, что он говорит мне это слово "дочь". Всего лишь какие-то пару недель назад я считала себя ребенком. Я понятия не имела, что у меня есть муж, есть семья, есть… дочка. Но я и понятия не имела — что именно испытаю, увидев ее. На фотографиях это не то. Это как видеть картинку и ничего не чувствовать, кроме едкого любопытства и шока. Но когда я ее увидела вживую. Вот так вот совершенно настоящую маленькую девочку со светлыми кудряшками, двумя хвостиками. Она держала Максима за руку и постоянно поднимала голову, чтобы что-то ему сказать. Я вдруг почувствовала странную горячую волну внутри меня — она обожгла, заставила дернуться, покрыться мурашками и прижать обе руки ко рту. Я не могла отвести от нее взгляд, меня просто накрыло и не отпускало… потому что именно этого ребенка я видела во сне и там… там я невыносимо ее любила. Эта любовь никуда не делась и захлестнула меня прямо сейчас. До нервной дрожи в руках и ногах. Я понятия не имела, что мне с этим делать и куда себя деть. Голова просто раскалывалась на части, и душу словно скребло когтями какое-то невидимое чудовище. Девочка все время громко говорила "папа". Тоненьким голоском. Она дергала Максима за руку, задирала забавную мордашку и тащила его к качелям. Несколько раз он поднимал ее на руки, но я слышала упрямое "я сама". И я вдруг ощутила это всепоглощающее чувство, какое-то по-первобытному мощное "это мой ребенок… она моя… только моя… если кто-то обидит, я могу убить". Именно так и пульсировало в мозгу, а по щекам ручьями текли слезы, и я понятия не имею почему… наверно, потому что я так ничего и не вспомнила… ничего, кроме моей абсолютной любви к ребенку. Она была моей. Это на уровне подсознания, инстинктов, чего-то совершенно животного, но я стопроцентно знала, что люблю ее и все тут. Мне в ней все знакомо — от поворота маленькой головки и до каждой черточки на крошечном личике. Я бы узнала ее всегда. Я бы ее почувствовала. И возникло адское желание побежать к ним, просто выйти и броситься к ней… но я понимала, что еще рано, что я могу все испортить или напугать ее. Алчно вылавливая каждое слово на непонятном детском языке вперемешку с вполне осознанной речью, я млела от запредельной нежности, от нее становилось больно дышать.

А еще Максим… рядом с ребенком он изменился до неузнаваемости. Это был совершенно другой человек. Неизвестный мне никогда ранее. Я никогда не думала, что кто-то может вдруг стать настолько иным. До меня доносился его голос, и тембр стал мягким, невыносимо нежным. И те вчерашние сомнения костенели, обрастали мясом, я понимала, что у меня в душе невероятнейший диссонанс. Тот монстр, о котором мне говорили, не мог быть настолько нежным, настолько любящим отцом. Я не слышала, о чем он с ней говорит… я могла только смотреть, как поднимает на руки, как качает ее на качелях, и она заливисто смеется ему и визжит. На высоких нотках "папа… папааа… папоськааа"… а у меня внутри каким-то несбыточным эхом "мамааааа". Мне вдруг захотелось услышать, как она мне это закричит. А потом снова полоснуло пониманием, что пока слишком рано. Потом Максим катал ее на пони, вместе с ней ел сахарную вату, и она испачкала ему лицо, а он ей, и потом сцеловывал налипшие синие комочки, а она снова хохотала… а я… я почему-то плакала. Я вспомнила свою маму.

Вернулась в машину и ждала его там, стараясь успокоиться и, отпивая маленькими глотками минеральную воду, смотрела в лобовое стекло в никуда. Мой мир еще раз разрушился на осколки, потому что я наконец-то осознала свою реальность и приняла ее. Пока что я в ней очень плохо ориентировалась и тыкалась везде как слепой котенок, но я уже не хотела от нее отказываться, потому что у меня появилась ОНА. Моя дочь. А еще в ней появился он. Нет, совсем не тогда, когда он предъявлял на меня свои права самым наглым образом, и не тогда, когда ласкал меня, заставляя признать свою власть над моим телом.

Он появился в ней сейчас, когда с такой невыносимой любовью смотрел на нашего ребенка, и я чувствовала эту отцовскую фанатичную одержимость на уровне подсознания. Я больше не сомневалась, что любила его. Да, я была в этом более чем уверена. И мне было страшно любить его снова, я боялась, что он причинит мне много боли. Боялась, что если я позволю этому безумию захлестнуть себя, то уже никогда не стану собой. Разве можно любить такого мужчину и не расплатиться за эту любовь самым жутким образом? Только я уже не была уверена, что мне удастся все это контролировать… меня влекло к нему все сильнее и сильнее. Влекло с такой силой, что сопротивляться этому урагану было бесполезно.

— Все хорошо?

Сел на водительское сиденье, и в салоне запахло ванилью, смешанной с его собственным запахом.

— Да. Все хорошо.

— Посмотри на меня.

Я не поворачивалась, так как слезы еще не высохли, но он взял меня за подбородок и заставил обернуться.

— Почему?

— Не знаю… мне было больно смотреть на нее. Очень больно. Я хочу ее вспомнить. Я хочу, чтобы она меня любила, и хочу любить ее.

Он вдруг привлек меня к себе, и у меня не возникло ни малейшего желания сопротивляться. Я уткнулась лицом ему в плечо… там так же пахло ребенком. Очень сильно и остро.

— Она тебя любит. Обещаю, что в следующий раз она увидит тебя, и вы попробуете пообщаться, если ты уверена, что сможешь… — его голос странно успокаивал, а рука на моих волосах… мне не хотелось, чтоб он ее убирал, а Максим вдруг тихо добавил, — мне тоже больно смотреть на тебя.

Какое-то время мы так и сидели — я, глотая слезы, а он просто молча перебирал мои локоны, а потом спросил.

— Я завтра уезжаю по работе на несколько дней. Ты бы хотела поехать со мной?

Спросил, а не поставил перед фактом.

— Ты хочешь, чтоб я поехала? — не поднимая голову, все так же с закрытыми глазами, убаюканная его запахом и голосом.

— Очень хочу.

— Тогда поехали.

Рука чуть дрогнула на моих волосах и зарылась в них на затылке. Да, мне хотелось уехать. Хотелось сменить стены этого дома на другую обстановку. А еще я вдруг перестала его бояться. Меня как выключило. После встречи с дочерью.

Вот с этого дня все началось или со следующего.

Или они слились вместе, но я начинала меняться. Пока едва уловимо. Не ощутимо. Мы остановились в гостинице в Праге. Я не помнила, бывали ли мы здесь раньше вдвоем, но сама я точно еще никогда и нигде не бывала, и я с детским восторгом оглядывалась по сторонам, даже плотное кольцо охраны мне не мешало, настолько восторженно я восприняла эту поездку. На ресепшене я сильно напряглась… вдруг осознав, что уехала с ним и что у нас может быть один номер на двоих. Но Максим заказал два номера через стенку, и это было не облегчением, нет… это было осознанием, что он принял во внимание мои желания, что он подумал об этом. Но я совершенно забыла за это время — с кем именно имею дело, и кто такой Максим Воронов, перед которым расплывалась в кокетливых улыбках администратор и строила глазки. Я забыла, что он тот, на чьих руках чужая кровь, что он выкалывал людям глаза, мучил их и безжалостно убивал. В какой-то момент эта информация напрочь исчезла из моей головы, и я даже не знала, когда именно… но скорее всего, после нашей встречи с дочерью.

А потом для меня перестало иметь значение — в каких мы с ним номерах, потому что туда мы попадали глубокой ночью. Все остальное время Максим таскал меня за собой везде, где только можно. И я с каким-то жадным удовольствием ездила следом на все деловые встречи, обеды, приемы.