Лекарство от всех страхов всегда внутри нас. А иногда в аптеке

Это был он. Тот самый Юра Молчанов. Я не могла вспомнить, когда говорила Малдеру, как его зовут, я вообще старалась не только не упоминать призраков моего темного прошлого, но и не помнить о них. Я жила, делая вид, что в моей жизни не было ничего, кроме мамы, Лизы, Вовки, каких-то подруг, поездок на дачу и сбора урожая по осени. Юра Молчанов? Какой Юра? Не было такого. Один морок.


Юра стоял на переднем плане и держал в руках микрофон, за его спиной что-то горело. Таким я его и помнила: Юра всегда лез туда, откуда все предпочитали убежать. Некоторые выбирают, кем им стать, некоторые долго ищут призвание, кому-то просто не задают этого вопроса – отдают в какой-нибудь вуз, и дело с концом. Юра был журналистом от бога, если можно так сказать. Там, где есть какая-нибудь баррикада, танк или что-то полыхает, то около обязательно стоит Юра Молчанов с микрофоном в руке.


– Он что, картавит? – удивленно спросил Игорь, и я вздрогнула так, словно Апрель случайно ткнул в меня швейной иглой. Юра не картавил, чуть комкал слова, словно пытался сказать их быстрее, чем это было физически возможно, и часто одно слово наступало на пятки другому. Но дело было, конечно, не в том, что Игорь обидел моего бывшего любовника – да он и не хотел обижать, просто спросил со свойственным только ему холодным, почти профессиональным интересом, не картавит ли человек. И если да, то как его в журналисты-то взяли? Но меня «заморозил» сам факт того, что мы стоим на чистой, безликой кухне моего «знатока душ» и говорим о Юре Молчанове. Это было личное. Да, я вдруг с ужасом поняла, что не готова разделить воспоминания о нем с кем-то, даже с Игорем.


Значит ли это, что со мной что-то не так?


– Нет, не картавит, – ответила я, глядя куда-то в пустоту за окном. – Я пойду спать.

– Теперь ты решила спать, – усмехнулся Игорь.

Я выпрямила спину, как делают люди, напряженные в ожидании удара, но больше он ничего не сказал. Тогда я развернулась и пошла в комнату. Я слышала, что новости продолжались, телевизор говорил, но голос Юры уже исчез, вместо него ведущая радостно сообщала последние подробности жизни недавно рожденных в каком-то зоопарке редких выдр. Мне захотелось одеться и уйти, позвонить с улицы сестре, поговорить с ней – не важно, о чем. Например, о том, что со мной что-то не так. Я до сих пор не могу смотреть на Юру Молчанова, хотя могу с уверенностью сказать, что не люблю его больше. В этом чувстве есть нечто другое: непостижимая преданность прошлому, которое хоть и было самым болезненным событием из всех, но оно же единственное, имевшее хоть какой-то смысл.

– Ты серьезно? – услышала вдруг я. Мои глаза были закрыты, а руки сложены на груди – только свечку вставляй. Я плохо умею притворяться, что сплю. Игорь стоял в дверях, я чувствовала его взгляд, но продолжала делать вид, что сплю, надеясь, что дешевый трюк прокатит.

– Нет, ты что, правда хочешь, чтобы я просто забыл все это и лег спать?


Не прокатило.


– Что забыл? – пробормотала я, открывая глаза. Кажется, снотворная таблетка, принесенная Апрелем, начала действовать. Говорить было сложно, я словно плавала в густом масле. Самое время устроить разборку.

– Что ты, интересно, почувствовала, когда увидела его?

– Кого? – Да, вопрос был глупым. Но я просто не знала, что говорить.

– Юрия Молчанова, журналиста с круглым лицом, как у хомяка.

– Не понимаю, зачем нужно его оскорблять, – я села на кровати и враждебно скрестила руки на груди. – У него нормальное лицо. И вообще, не всем же быть такими, как ты. Знаешь, в этой ДНК-лотерее не всем достались главные призы. Не стоит презирать людей только потому, что у них круглые лица. Эти лица тоже могут принадлежать интересным, сильным, неординарным личностям.

– Так что же ты почувствовала, увидев этого неординарного человека с лицом хомяка? – зло повторил Игорь. Он так и стоял, опираясь на дверной косяк, не в комнате, а на пороге, словно решая, стоит ли заходить.

– Не понимаю, почему я должна тебе об этом говорить? Ты что, ревнуешь? Ревнуешь меня к моему прошлому? Ну что ж, ты о нем хотя бы знаешь. Я же о тебе вообще не знаю почти ничего. Ты болеешь за лажовую футбольную команду.

– Она не лажовая. Что это вообще за слово такое – лажовая?

– От слова лажа, – едко пояснила я. – Тебе что, претит, когда в разговоре употребляют слова, которых нет в словаре Даля? Может быть, ты еще и ударения будешь у меня поправлять? Торты, торты!

– Сколько вы были вместе? – спросил Игорь, предпочтя проигнорировать мой странный филологический наезд.

– Сколько у тебя было до меня женщин? – Я ответила на вопрос весьма неприятным вопросом. – Где твоя семья? Почему ты такой красивый, умный, спокойный, аккуратный – и со мной оказался? Что-то с тобой должно быть не так, раз ты выбрал меня.

– Ты считаешь? Что-то со мной не так? Интересный список достоинств ты набросала – красивый, умный, спокойный и аккуратный? Аккуратный? АККУРАТНЫЙ? – Игорь зашел в комнату, повинуясь какому-то порыву, взял стул, повернул его, поставил перед кроватью спинкой вперед и сел на него верхом.

– А кто тебе сказал, что я говорила о достоинствах? – фыркнула я.

– Значит, это недостатки? Красивый, умный, спокойный. Недостатки?

– Да! Недостатки, конечно. Ты откуда такой взялся? Почему тревожишь меня, зачем порождаешь все эти надежды? Я все жду, когда ты начнешь меня бить или пить по ночам. Или окажешься маньяком, что вполне возможно.

– Подожди, дай угадаю – потому что все маньяки очень аккуратные, да?

– Именно, – согласилась я. – И профессия твоя. Ты разбираешь людей на составные части. В один тазик кладешь их страхи, в другой – мечты. В третьем тазике отмачиваешь, отбеливаешь их прошлое. Подкармливаешь им самооценку. Да ты даже хуже гинеколога.

– Что?

– Да! Тот, по крайней мере, не лезет ко мне в душу, – фыркнула я. Сна не было ни в одном глазу, но и нормальным мое состояние нельзя было назвать.

– Я, конечно, с самого начала знал, что ты недолюбливаешь психологов, но не до такой же степени. Назвать меня аккуратным! Это просто ни в какие ворота! – Он возмущался, причем не в шутку, а на полном серьезе. – Что думали мои родители, когда воспитывали меня! Как могли не понимать, какое чудовище растят!

– Самое интересное, неизвестно, есть ли они у тебя вообще – родители.

– Да ты что? Ты и в этом сомневаешься? И как же, по-твоему, я появился на свет? Порождение сатаны? Пришел напрямую из ада?

– Между прочим, ты никогда «Омен» не читал?

– Значит, все-таки я сын сатаны. Лестно, очень лестно.

– Судя по красоте…

– Ты его любишь, – вдруг тихо прошептал Игорь и отвернулся, словно не хотел, чтобы я видела его лицо в этот момент. Потом он встал со своего коня-стула, подошел к окну, отодвинул занавеску, словно вдруг решил проверить, как там его вишневый «Опель» – на парковке, забитой машинами в три ряда. Он так часто делал, я видела, я разгадала этот жест. На всякий случай проверить машину. Нормальный человеческий порыв.

– Я этого не говорила.

– Этого и не нужно говорить. Во всяком случае, не мне.

– Вы, психологи, все же знаете, круче любой Ванги. Разбираетесь, кто кого любит, а кого нет. Может, ты хочешь об этом поговорить? Ляжешь на кушетку? Расскажешь мне, с чего ты взял, что я могу любить двух людей сразу?

– А я и не говорил этого, – ответил Игорь зло.

– Ты ошибаешься, – покачала головой я. – Ты должен это признать, люди вообще ненавидят ошибаться, но, если уж ты психолог, ты должен уметь признавать собственную неправоту.

– Только не в этот раз. Ты не видела, как ты дернулась. На одно только упоминание его имени реагируешь всем телом. Что между вами произошло?

– Любопытной Варваре знаешь что оторвали? И, если уж на то пошло, я и на тебя реагирую всем телом, – ответила я. – Это ни о чем не говорит.

– Вот именно! Ни о чем!

– Ты просто пока не причинил мне столько боли, сколько он, поэтому у меня и нет с тобой этого, как его… «синдрома выжившего». Но ведь тут ключевое слово «пока». Дай только нам срок, и я буду вздрагивать от одного только подозрения, что ты где-то рядом.

– Знаешь, это просто гадко.

– Согласна. Пытаться перещеголять моего бывшего в степени моего ужаса перед его персоной.

– Гадко то, что ты так интерпретируешь мои слова. И еще тебе, чтобы поверить, что все серьезно и по-настоящему, необходимо сначала все разрушить, – заявил Игорь. Мы стояли и молчали, и я понять не могла, как мы оказались в этой точке пространства и времени, хотя всего минуту назад вроде были в другой. Сейчас мы словно оказались на Луне, где было холодно, одиноко и пустынно, а белый песок засыпал остатки признаков жизни.

– Я не люблю его.

– Меня тоже, – сухо добавил Игорь, а затем вдруг развернулся и ушел, как я надеялась, на кухню. Но потом вдруг услышала, как хлопнула входная дверь. Я вздрогнула – звук был как выстрел. Я вскочила и побежала, я не могла поверить, что Игорь ушел, хотя в этом не было ничего странного. Я наговорила кучу ерунды, но он тоже был хорош.


Два идиота.


Как он может не верить в мои чувства? Я сижу на его кровати, вокруг меня неразобранные коробки, я знаю слово «Динамо». Я подбежала к окну, отодвинула занавеску и посмотрела вниз – как раз вовремя, чтобы увидеть, как загораются фары у вишневого «Опеля». Выехать с парковки было невозможно: проезд загородило сразу несколько машин. Можно было, конечно, обзвонить всех этих людей, чтобы они выехали, освободили проезд, а затем дождаться, как злые и сонные мужчины будут выходить, ждать остальных, пытаться вырулить в узком дворике. Катастрофа. Нет, Апрель не стал этого делать. Он просто сидел в машине. Я допрыгалась. Чтобы не видеть меня, ему пришлось уйти и сидеть в машине. Я хотела пойти к нему, объяснить что-то, попросить вернуться, но меня останавливала мысль, что Игорь снова станет задавать вопросы. А я на некоторые была совершенно не готова отвечать – даже самой себе.


Тогда я легла в кровать, накрылась с головой и принялась считать до ста в шестнадцатеричной системе. Ноль – это ноль. Единица – это единица. Десять – это «а», одиннадцать – «b». Двадцать шесть – один «а» шестнадцать. И так далее. Таблетка все еще действует, и я хочу спать. Игоря нет. Неужели он просидит в машине всю ночь? Неужели я все еще люблю Юру Молчанова? Ведь нет же, тогда что это? Почему меня так трясет, стоит его круглому хомячьему лицу появиться на экране? Юрка никогда не был особенным красавцем и даже не был фотогеничным, что странно, учитывая то, сколько его снимали. Он был невысоким, без какой-то особенной грации, не урод, обаятельный парень, но что касается красоты… Это было совершенно не важно. Когда Юра начинал говорить, все планеты выстраивались вокруг него, как вокруг Солнца. Про таких людей говорят, что у них есть харизма. Юрку Молчанова любили все – коллеги, начальство, женщины всех возрастов, даже голуби на площадях.


Юру Молчанова любила я. Когда мы расстались, мне тоже иногда казалось, что я задыхаюсь, даже когда дышу.


Я здорово выучилась не думать об этом, сублимируя (слово не мое, Лизкино) все в бесконечные ночи за компьютером, в бессонницу, во что угодно. Но возможно же сублимировать, когда Юра появлялся на экране, все, что Лизавета называла «сублимированным хламом», вылезало наружу. Что ж, я просто перестала смотреть новости. Уж что-что, а сублимировать я умела. Сублимировать моего бывшего, например.


Утром проспала – я ведь забыла поставить будильник и вообще обо всем забыла. Я плакала, грезила во сне, потом провалилась в какой-то бездумный и бездонный сон-забытье, из которого вынырнула, только когда солнце залило всю комнату и достало сначала до кровати, а потом и до моего лица. Игоря не было. Он не вернулся. И вишневого «Опеля» на парковке не было.


Значит, все? Я похолодела, руки задрожали, а на глаза навернулись слезы, которые я пыталась – и не могла – проглотить. Господи, ну что такое случилось? Один кадр с моим бывшим по ящику. Такая малость – и все кончено? Тогда, может быть, так даже и лучше.


Самая тупая фраза на свете – «так, может, и лучше». И еще «все, что ни делается, к лучшему». Нет, все просто делается. А потом уже мы находим себе объяснение. К лучшему. Мне было очень плохо.

Я пошла на кухню, но поняла, что даже не знаю, где тут кофе. Мне не хотелось рыться в ящиках, отчасти потому, что я так и не успела почувствовать себя у Апреля как дома. Я подумала: может быть, поэтому у Игоря никого не было? Может быть, он расстается со всеми своими подружками вот так, уехав в ночь на «Опеле», стоит какой-то мелочи пойти не по плану? Я почувствовала, как ярость подступает к горлу. Да чем он тогда лучше Юры Молчанова? Тот тоже хотел, чтобы я бросила больную сестру и племянника, хотел быть единственным светом в моем оконце, хотел, чтобы я научилась готовить драники, чтобы ждала его из бесконечных командировок и сходила с ума от страха, что с ним что-то случится.