— Название? Называется… «Мистраль и Машенька», — неожиданно для себя ответил Шагин.

Название как-то само собой мгновенно сформировалось в голове и вот, неожиданно выскочило. Разумеется, он и не собирался писать никакой исповедальной повести о себе и Марии. Просто необходимо было с кем-то поговорить, с кем-нибудь поделиться. Не Лиде же докладывать состояние своей души, в конце концов. Докучаев для этой цели подходил идеально.

По крайней мере, так думал Валера Шагин до этого вечера.

— Ну, Машенька — это ясно! — мрачно изрек Игорь.

Он шумно прихлебывал чай из огромной фаянсовой кружки. С хрустом ломал в ладонях сушки и кидал, как фокусник в рот.

— А Мистраль, он кто? Музыкант, что ли? Как их там называли в Средние века? Барды и мистрали?

— Ты хоть свою дремучесть не выказывай, — усмехнулся Шагин.

Игорь Докучаев и ухом не повел. Продолжал хлебать чай из кружки.

— Барды и менестрели! Мистраль — это ветер.

— Ну и что? В чем сюжет? — пропустив мимо ушей, упоминание о своей дремучести, спросил Докучаев.

— Сюжет прост, — вздохнул Шагин.

Докучаев сразу же одобрительно кивнул. Он любил все простое, натуральное, естественное. Незатейливое.

— Сюжет — как сама жизнь, — продолжил Валера, — Мужчина, взрослый мужчина нашего с тобой возраста неожиданно влюбляется в девчонку. Совсем ребенка. Лет пятнадцать шестнадцать.

— Было. Сто раз. «Лолиту» Набокова читал? — отрезал Игорь.

— Как ты думаешь, читал я или нет «Лолиту»? — начал тихо злиться Шагин.

Он уже пожалел, что начал этот разговор.

— Тогда не понимаю, зачем берешься за такой сюжет. Валерик! Выше Набокова все равно не прыгнешь.

— Никуда я не собираюсь прыгать! — раздраженно ответил Шагин.

— Ты не злись, Валерик! Мы же просто разговариваем.

— И соревноваться ни с кем тоже не собираюсь. Пишу, как умею. Как хочется. Как Бог на душу положит. И плевать мне на всех.

— Так нельзя! — укоризненно и даже назидательно сказал Игорь Докучаев, — К мнению друзей всегда надо прислушиваться.

— Зачем я к тебе пришел, в таком случае, как думаешь?

— Ну!

— Что, «Ну!»?

— Давай дальше. Излагай.

— Нечего особенно излагать. Затык у меня. Тупик. Закрутил, вроде, лихо. А вот как развязать этот узел… не знаю.

— В чем там дело?

— Ну, понимаешь… — неуверенно продолжил Шагин, — В общем, у них все случилось. И выяснилось, что она не девочка. Хотя, она раньше об этом сказала…

— Тоже мне новость! — пожал плечами Докучаев. — Последняя девственница попала под электричку еще в начале перестройки. Все они сегодня…

— Да нет! Не в этом дело! Ты не понял.

— Твоего героя что, это сильно волнует? Тогда он просто глуп. По-моему, наоборот хорошо.

— У них любовь, понимаешь? Вспыхнула, как молния. Между ними возникла вольтова дуга. Их окутало белое облако. Любовь! — пытался втолковать Шагин своему другу то, что вообще-то словами объяснить практически невозможно. Нечего даже и пытаться.

Докучаев хмурился и слушал. Больше первое, чем второе.

— То есть, с ее стороны она уже давно была. Его, героя, она знала всю свою жизнь, наблюдала с самого детства. Они соседи по лестничной площадке, живут в одном доме. И вдруг неожиданно вспыхнула взрослая любовь! Окутала, будто белым облаком. Настоящая любовь! Вольтова дуга! Какая бывает только раз в столетие.

— Валерик! Это ты перебрал, — усмехнулся Докучаев, — В нашей жизни так не бывает. Я был женат четыре раз. А уж баб у меня было…

— Представь себе, бывает! Тебе просто не очень везло. Бывает! Еще как бывает! «Солнечный удар» Бунина, помнишь?

— Ну! При чем тут Бунин? Это все литература. А если идти от реальной жизни…

— Помнишь или нет? Там герой, молодой мальчик совсем, кончает жизнь самоубийством, — взволнованно продолжал Шагин, — Потому что ощущает, после такого счастья, такого подарка судьбы, дальше уже ничего хорошего быть не может. Дальше — тишина! Думаешь, Бунин высосал это из пальца?

— Твой герой, он ведь не мальчик. Взрослый мужчина. Должен понимать…

— В том-то и дело! Он окончательно запутался, потерял себя. После второй ночи, проведенной вместе, она спокойненько так ему заявляет. Через месяц я выхожу замуж. За другого, само собой. Молодого и высокого ростом. У которого родители крупные бизнесмены. Что дальше?

— Ну, ясное дело. Решила устроить свою судьбу. Бабы в большинстве своем гораздо практичнее мужиков. В чем тут конфликт, не понимаю?

Шагин несколько секунд молчал. Вопросы Докучаева всегда ставили его в тупик. И всегда казалось, что он, или не слушал внимательно, или ни черта не понял.

— Разница в возрасте, — неуверенно пробормотал Валера.

— Еще большая глупость! Посмотри вокруг, каждый второй брак сегодня такой. Сразу и не поймешь, кто она ему? Дочь или жена? Сегодня это даже модно. Зачем ты вообще взялся за эту дурацкую тему?

Шагин надолго замолчал. Медленно отпивал из кружки. К мармеладу и сушкам даже не притронулся. Игорь Докучаев нервно курил, очень напряженно ждал развития «сюжета».

— Так получилось. Карта так выпала.

— В чем загвоздка-то, не понимаю? — спросил Докучаев.

— Не знаю, как разрешить эту ситуацию.

— Вполне стандартная шаблонная ситуация. У меня самого сто раз было нечто подобное. Я обычно в таких случаях…

Шагин перестал слушать. Докучаев что-то говорил, говорил… Шагин молчал.

— Куда тебя все время заносит, Валерик! Вольтова дуга, вспышка, белое облако. Фантазии какие-то детские!

— Никакие не детские! И вовсе не фантазии, — мрачно ответил Шагин.

— Облако! Давно пора на землю спуститься.

— Брось ты этот свой тон! — окончательно разозлился Шагин.

Но Игорь Докучаев еще только начал. У него еще было много чего сказать закадычному другу.

— У каждой бабы, Валерик, есть грудь, ноги, задница. У некоторых даже голова на плечах. Очень редко нормальная голова. Ты будь реалистом, Валерик! Говоришь, твой герой ее трахнул? Ну! Со всеми сопутствующими атрибутами этого дела. А ты все… «облако», «вольтова дуга». Брось ты эту дурь. Никому это неинтересно. Зря бумагу переводишь. Писать надо саму жизнь. Лучше самой жизни все равно ничего не придумаешь.

— Слушай, давай прекратим! — резко заявил Шагин.

— Валерик! Хочешь, совсем честно? Как на духу. Не зря все-таки я окрестил тебя «еще не очень писатель». Ты так и не избавился от своей волгоградской провинциальности. «Вольтова дуга», «вспышки»… Вольтова дуга бывает только на стройплощадках. Вспышки на солнце. К мужчинам и женщинам вся эта лабудень не имеет отношения. Тяга полов, ничего больше. Как у зверушек. Мы ведь, как ни верти, все на треть зверюшки. На треть существа социальные. И еще на одну треть — духовные. Да и то не все. Бог, религия, искусство и все остальное. Хоть с этим-то ты согласен, Валерик?

— Погоди, — резко прервал его Шагин, — Еще одно очень важное для повести обстоятельство. Может быть сын… как бы, старше своего отца?

— У него взрослый сын?

— Нет у него никакого сына. Так, гипотетически? Опытнее, мудрее, практичнее.

— Ну… у меня два внебрачных сына…

У Игоря Докучаева и, правда, были два внебрачных сына. Или даже три. Он очень гордился этим. Постоянно вскользь упоминал о них. В законном браке он произвел на свет только дочь.

Правила на этот счет в литературных кругах жесткие.

Принято считать, каждый мужчина должен… Как там? Родить сына, посадить дерево, построить дом. Дочь для этой цели не очень подходит. Три внебрачных сына, как бы, компенсировали промашку Докучаева. В сумме, так сказать.

— …не сказал бы, что они умнее меня.

— Я не том! — опять поморщившись, прервал Шагин.

С Докучаевым всегда крайне трудно нормально разговаривать. Он или переводит разговор на другую тему, уводит куда-то в сторону, или тянет одеяло на себя. Говорит исключительно о своих проблемах.

Хотя, все мы не ангелы. Все грешим эгоцентризмом.

— Нынешнее молодое поколение, они — кто, по-твоему?

— Пофигисты! — не моргнув глазом, ответил Докучаев, — Им все по фигу. Кроме баксов. И своего убогого эгоизма.

— Убогого?

— Какого еще! Баксы, девочки, иномарка последней модели. Убогие существа. В них нет и сотой доли той самоотверженности, самоотречения, если хочешь, которые типичны были для нас, для нашего поколения. Погоди, мы еще доживем до тех времен, когда они пачками будут сдавать своих отцов и матерей в дома престарелых. Вспомнишь тогда меня!

— Считаешь, они — безнадежное поколение?

— Ну… если не все, большинство, во всяком случае. «С печалью я гляжу на это поколение!». Когда еще сказано.

У Шагина вдруг возникло неодолимое желание сейчас же, немедленно вскочить из-за стола, выбежать из квартиры Докучаева, сбежать по лестнице, даже не дожидаясь лифта, сесть в машину и помчаться на дачу.

В Алешкино, на дачу, увидеть Машеньку.

Срочно увидеть! Мистраль! Машенька! Мистраль!

— А девушки? — сдержав внезапный порыв, спросил Валера.

— Эти еще хуже, — без запинки ответил Докучаев.

Для него и в самом деле никогда не существовало никаких проблем. Он никогда не мучился сомнениями, раздумьями и все такое прочее.

— Поголовно все шлюхи или жлобихи. Или и то, и другое одновременно. В одном флаконе.

— Тебя послушать, мрачноватая картинка вырисовывается.

— Опыт, друг мой, Валера. «Опыт — сын ошибок трудных!». Время, конечно, все расставляет по своим местам, — глубокомысленно изрекал Игорь Докучаев.

Он очень любил эффектные броские фразы.

— Время лечит!

«И калечит!» — подумал Шагин.

Уже в коридоре перед дверью Докучаев, в очередной раз, нахмурившись, каким-то несвойственным ему неуверенным тоном вдруг произнес:

— Валерик! Ты это… не западай. Держись! Жизнь штука трудная.

— Ты о чем?

— Тут разведка донесла, — уныло ответил Докучаев.

«Неужели обо мне и Машеньке уже в Доме литераторов болтают!?» — испуганно подумал Шагин. Подумал и мысленно усмехнулся.

«Чего испугался, идиот?».

— Тебя на днях видели на Гоголевском бульваре.

— С кем?

— Ты был один.

— Это запрещено законом?

— Ты шел и разговаривал сам с собой. В полный голос.

Шагин помолчал. Потом вздохнул, пожал плечами.

— Что с того? В крупных городах, к твоему сведению, этим занимается каждый третий. Нервы, нервы у всех ни к черту.

— Нервы здесь ни при чем.

— Игорюня! Дорогой! С умным человеком всегда приятно поговорить. С тобой-то видимся редко. Приходится выкручиваться.

— Ладно. Это я так. На всякий случай. Не бери в голову.

Шагин спустился на лифте на первый этаж, но выйти из подъезда не смог.

Внезапно, как и все в последние дни в его жизни, пошел сильный дождь. Полноценный ливень. Со вспышками молний, с оглушительными раскатами грома, с мгновенно возникшими лужами на асфальте, все как положено.

Шагин стоял на крыльце подъезда и, прислонившись к косяку двери, курил. Смотрел на ровные струйки дождя, стекающие с козырька подъезда.

«Недавно был уверен, у меня куча друзей. Очередная иллюзия. Помутнение разума. Полно приятелей, знакомых еще больше, друзей ни одного. Да и вообще. Настоящий друг может быть только в единственном экземпляре. У фронтовиков бывает по несколько друзей, но это другая песнь.

По-настоящему другом мог быть Влад Егоров. Он, увы, уже там, откуда не возвращаются. Я очень хотел быть ему другом. Хотел ли он того же? Все-таки, разница в возрасте двадцать лет. Он был старше, мудрее, опытнее во всех вопросах. С ним поговорить можно было о чем угодно. Абсолютно откровенно. Обо всем на свете. Очень мне его не хватает.

Единственное, что я смог для него сделать, хоть как-то отплатить за его доброту и щедрость, издать в память о нем последнюю его книгу прозы. „Букет красных роз“. Все говорят, неплохая книга получилась. Хоть что-то я смог для него сделать. К сожалению, с опозданием.

Докучаев не друг. Нечего морочить себе голову. Так, приятель. Слишком закольцован на себе любимом. Ни черта вокруг не видит, не слышит. Вгоняет действительность в расхожие штампы литературной тусовки вокруг, да около ЦДЛ. Исчезни я завтра с лица земли, он и не заметит. О смерти Влада Егорова он соблаговолил поинтересоваться только через полгода после похорон.

А что у меня есть? Любимая работа? Призвание? Поручение предыдущих поколений? Семья? Верная жена? Ну, допустим. Хотя, если любовь и была, давно кончилась. Переродилась во взаимное уважение, в удобное для обоих сожительство. В большей степени для нее, нежели для меня. А любовь? Она и была какой-то… спокойной и рассудочной. Как все равно теплый чай. А чай должен быть обжигающе горячим и душистым.