— «Раптор» на что!

— Это еще что за гадость?

— Гениальное изобретение человечества. Таблетка. Засовываешь ее вот сюда, втыкаешь в розетку… — терпеливо, тоном школьного учителя объяснял Валера.

И даже наглядно продемонстрировал. Воткнул в розетку коробочку с таблеткой.

— Всю ночь можно спать, не укрываясь одеялом. Ни одна сволочь не укусит.

— Дикость какая-то! «Раптор» какой-то! Спать, не укрываясь…

Ассоль в нервном волнении ходила взад-вперед по кабинету. Поеживалась и резко передергивала плечами. Шагин присел за стол, чтоб не мешать свободному перемещению звездочки по кабинету. Зачем-то включил и тут же выключил компьютер. На втором этаже было, честно говоря, тесновато.

Раздражение все больше и больше охватывало юное создание.

— Мне надо выпить! — наконец решительно заявила она.

«Вон оно что! Младенческий алкоголизм! То-то она вся дорогу тряслась, как пьянь зеленая после вчерашнего. Мне бы раньше догадаться» — подумал Шагин.

Вслух с готовностью вышколенного официанта, предложил:

— Чай! Кофе! Молоко! Кефир!

— Ладно вам! Принеси бутылку красного вина! Оно выводит шлаки, — небрежно ответила звездочка.

«Откуда у тебя шлаки, в твоем-то возрасте?» — подумал Шагин, но опять промолчал. Кивнул и спустился вниз.

Еще много много раз за вечер ему приходилось бегать вниз-вверх, выполнять капризы юной звездочки шоу бизнеса.

Наверняка привыкла, ее обслуживают несколько горничных и помощниц.


В это время в своем крохотном хозблоке за столом сидел Феликс Куприн. Допивал чай из большой фаянсовой кружки, курил последнюю на сегодняшний день сигарету и мрачно поглядывал на настенные часы. Электронные часы «Янтарь», (разумеется, тоже с общей свалки), опять убежали на двадцать пять минут вперед. По телевизору передавали «Вести», хотя если верить стрелкам, должен был уже начаться какой-то новый, судя по настырной рекламе, захватывающий любовный мексиканский супер сериал.

Любовных телевизионных сериалов Феликс Куприн не смотрел. У него была реальная любовь. С девятой северной улицы.

В душе Феликса шевелилось смутное недовольство. Неясное, неопределенное. Так всегда бывало, если какое-то дело не довел до конца.

«Надо все-таки сходить к Шагину!» — вертелось у него в голове. «Проверить, что там и как!».

Крик в ночи незнакомой девушки не давал покоя.

— Сволочи! — не отрывая взгляда от маленького экрана телевизора «Рекорд», сказала Дора.

Это злобное, едкое, беспощадное слово в последние десять лет чаще других вылетало изо рта его некогда красавицы Доры. Очевидно, в ее воображении оно разило наповал легионы невидимых врагов. Олигархов, корупционеров, аферистов и мошенников всех мастей.

— Слышал? Эти олигархи вторую машину собрались покупать! Совсем обнаглели!

— Откуда информация? — мрачно уточнил Феликс.

— Слышала.

Феликс пожал плечами. Дора раздраженно тряхнула головой.

— Народ голодает, недоедает. Ни электричества у людей, ни теплой воды, а эти… вторую машину покупают! Стрелять таких сволочей надо!

Феликс и на этот выпад не отреагировал. Сдерживался.

— Разворовали, разорили прекрасную страну! Людей довели до ручки! В правительстве одни воры и аферисты! Куда мы катимся? В любом цивилизованном государстве народ давно бы вышел на баррикады…

Стыдно было признаться самому себе, но свою законную жену, с которой вместе прожили больше сорока, и в которую Куприн когда-то был до умопомрачения влюблен, теперь Феликс тихо ненавидел.

— Три миллиона бездомных детей! Пенсионеры по помойкам ползают, бутылки собирают! Это у них демократия называется!

Лет десять назад, он вдруг будто внезапно прозрел. Увидел Дору выходящей из душа в не запахнутом халате. И как обухом по голове. Перед ним стояла дряблая, с озлобленным лицом, пустыми равнодушными глазами какая-то незнакомая старуха, даже отдаленно не умеющая ничего общего с той его Дорой, черноволосой красавицей, умницей и насмешливой хохотушкой.

«За что мне это!?» — успел подумать тогда Феликс.

Почему-то именно с того дня он начал подмечать в жене исключительно негатив. Ее неряшливость бросалась в глаза даже посторонним, глупость и категоричность выводили из себя, женскую привлекательность давно уже как ветром сдуло.

— Сволочи! Ни стыда у людей, ни совести! Науку, образование, медицину, искусство все развалили!

Некогда убежденная либералка и западница его Дора, в одно прекрасное утро проснулась озверелой русофилкой. Чуть ли не коммунисткой. Подобная метаморфоза повергла Куприна в шок. На целую неделю. Потом как-то незаметно он смирился, решил принимать, все как есть.

Феликс и сам был не без греха. Десять лет назад тоже мечтал на каком-нибудь телеканале публично сжечь свой партийный билет. Но, увы! Как известно, в этом забеге всех обскакал известный театральный режиссер Марк Захаров.

Кто не успел, тот опоздал!

Одно время Феликс подумывал удариться в религию, прицеливался к православию, взвешивал как на весах, креститься или не креститься. Потом передумал. Решил и в этом вопросе все оставить, как есть. Дора же никогда в особой богобоязни замечена не была.

Короче, пропасть непонимания между супругами, и неприятия расширялась, углублялась, и конца края этому процессу видно не было.

— За границей виллы себе покупают, дворцы, яхты, а народ вымирает! Сволочи!

«За что мне это? За что!?».

— Детей своих в американских колледжах учат! Рожают исключительно в Швейцарии!

Себя Феликс ощущал еще вполне молодым человеком. Лет сорока, не больше. Несмотря на свои семьдесят два, Куприн лихо водил дребезжащую «Волгу», катался в деревню за хлебом на велосипеде, вставных зубов не имел ни одного и на молодых женщин заглядывался постоянно.

Ситуация усугубилась, когда в поселке на девятой улице объявилась новая соседка. Молодая женщина средних лет. В ней все было необыкновенно. И имя, и фамилия, и, разумеется, внешность.

Звали соседку Анна.

«Ах, Анна! Боже мой!».

Анна! Анечка Барбекю. Это вам не какая-нибудь Марья Ивановна Некудыкина. Куприн за зиму в Москве отрастил себе длинную бороду, «не красоты ради, а удобства для», чтоб скрыть, по его мнению, некоторые недостатки лица своего. И зачастил на девятую улицу.

Невольно Феликс сравнивал Анечку со своей некогда красавицей Дорой. И сравнения, естественно, всегда складывались не в пользу последней.

Иной раз Феликс слетал с резьбы и срывался на нервный крик:

— Ты когда-нибудь начнешь следить за собой?! Третий год в одних и тех же драных штанах ходишь!

Дора и вправду пятый год щеголяла по участку и по всему поселку в одних и тех же синих трикотажных тренировочных штанах.

— Соседям в глаза смотреть стыдно! — бушевал Феликс, ничуть не смущаясь, что его наверняка, слышит кто-нибудь из Чистовских.

— Будто мы голодранцы последние! Ведь у тебя есть хорошие приличные вещи! Почему не носишь!?

Дора не удивлялась, не возмущалась, она слышала подобные речи не раз. Равнодушно пожимала плечами, отворачивалась к телевизору. Только злой постоянный огонек в ее глазах вспыхивал чуть ярче обычного.

Чаще всего уже через минуту, выговорившись, бросив в лицо жене все справедливые, в общем-то, обвинения, Феликс резко замолкал.

Ему становилось стыдно.

Сейчас Дора, не отрывая застывшего взгляда от экрана телевизора, привычно несла какую-то околесицу насчет общечеловеческих ценностей, социальной справедливости, отсутствия подлинной демократии… и тому подобной дребедени.

Феликс Куприн не слушал. Пил чай, и с удовольствием затягивался крепкой сигаретой «Ява». Последней на сегодня. Он берег свое здоровье. Курил ровно по десять сигарет в день. Иногда, правда, перешагивал этот жесткий рубеж. Но подобное случалось чрезвычайно редко.

Феликс сделал последнюю глубокую затяжку и раздавал сигарету в пепельнице.

Часы «Янтарь» показывали без десяти двенадцать.

— Помогите-е! Люди-и!

Опять донеслось со стороны дачи Валерия Шагина.

И опять зашелся в злобном лае бдительный Креп. Казалось, теперь только ему одному было не все равно, что творится в поселке. Даже уже не все собаки отзывались на его возмущенный призыв.

Феликс Куприн, в третий раз, услышав девичий крик из раскрытого окна дачи Шагина, вперемежку со злобным лаем Крепа, не выдержал и решительно поднялся из-за стола.

Подошел к вешалке, надел ветровку, на голову нацепил спортивную кепку.

Взял в руки суковатую палку, нечто среднее между посохом и английской тростью, придирчиво осмотрел себя в зеркале.

— Далеко? — не отрывая взгляда от экрана телевизора, спросила Дора.

— Пойду… прогуляюсь, — неопределенно пробормотал Феликс.

«Надо разобраться с этими манкуртами!» — вертелось у него в голове.

Крик девушки в ночи выбил из привычной колеи. Необходимо было срочно что-то предпринять. Для начала прояснить ситуацию. Феликсу и голову не приходило, что в данный момент на даче находится сам хозяин. Валерий Шагин, собственной персоной. Был уверен, мутанты-манкурты. Кто же еще.

— Анечке… поклон передай! — злобно съязвила Дора.

И тут Феликс неожиданно завелся. Вполоборота.

— В чем дело!? — вскричал он.

При этом даже стукнул суковатой палкой об пол.

— В чем дело?! Что происходит!? Почему ты позволяешь себе разговаривать со мной таким тоном?

— Каким таким тоном? — тихо спросила Дора.

— Вот таким! Таким… спесивым и надменным! Будто я вообще… неизвестно кто! Существо низшего порядка!

— Что заслужил, — ответила жена.

Она по-прежнему, не отрываясь, смотрела на экран телевизора.

— Что!? — опять сорвался на крик Феликс Куприн.

И вторично стукнул палкой об пол.

— Я подобного тона терпеть больше не намерен!

— Ты меня предал.

Дора медленно повернулась в его сторону. В ее глазах пульсировала какая-то бесконечная вселенская тоска. Или так только показалось Феликсу.

— Ты предал меня! — повторила Дора. — И будешь за это жестоко наказан.

Феликс впервые в жизни не нашелся, что ответить жене. Молчал и смотрел ей прямо в глаза. Судорожно пытался понять, какая муха ее укусила?

Дора опять отвернулась к экрану.

— Над тобой весь поселок смеется! Старый дурак!

Куприн вздрогнул, словно его ударили.

— Думаешь, никто ничего не видит? — продолжила Дора.

Она уже опять демонстративно, эдак напряженно и внимательно всматривалась в экран телевизора. Говорила ровно, медленно и спокойно. Будто размышляла вслух. Будто сама с собой. Будто Феликса и вовсе не было в хозблоке.

— Посмотри на себя. И посмотри на нее. Она тебе в дочери годится.

Тяжело дыша, Феликс стоял истуканом посреди хозблока и молчал. Никогда его Дора не говорила с ним подобным тоном. Что касается Анечки с четвертой улицы, конечно, Феликс подозревал, что Дора в курсе. Но как-то так повелось, так сложилось, эту щекотливую тему они никогда не затрагивали в разговорах.

И вот теперь…

— Старый дурак! Седина в бороду, бес в ребро. Совсем разум потерял.

Феликс открыл рот, но титаническим усилием воли сдержался. Несколько раз сильно вдохнул-выдохнул, вдохнул-выдохнул.

Потом одернул куртку и быстро вышел из хозблока. И даже дверью не хлопнул. Хотя очень хотелось. Открыв калитку на улицу, Феликс замер.

Его внезапно пронзила, как молния дикая мысль!

Вся его жизнь была сплошной ошибкой! Он, Феликс Куприн прожил чью-то чужую, не свою жизнь. Ничего из того, о чем мечтал, что планировал, чего добивался, не случилось, не произошло, не состоялось. Если что-то и происходило, то в каком-то карикатурном варианте. Не в то время, и не в том качестве. И так во всем! Начиная от мелочей, и кончая самым главным.

Куприн даже головой встряхнул, чтоб отогнать эту подлую мысль.

В конце концов, еще не вечер. Конечно, он далеко не мальчик. Не тридцать лет, и не сорок. Но даже если предположить, что лично ему, Феликсу Куприну осталось всего ничего, каких-то десять-пятнадцать лет, у него на сегодняшний день есть для чего жить. Судьба подарила ему Анечку Барбекю. Не каждому выпадает такое.

Энергичный Феликс жить торопился, и чувствовать очень спешил.

Он захлопнул калитку и вышел на улицу.

Его жена Дора сидела в кресле перед телевизором и неподвижным взглядом смотрела на экран. Но никакого изображения не видела. Ее глаза застилали слезы. Почему-то именно сегодня вечером со всей очевидностью навалилось понимание, норковой шубы у нее уже не будет никогда.

Для пожилой женщины шуба нечто большее, нежели просто зимняя верхняя одежда. Шуба для женщины — награда за долготерпение, признание ее значимости в этом мире, надежда хоть что-то изменить.