Увы! Увы! Ничего этого не будет.

Бедная Дора тихо и безнадежно плакала.

Небо было сплошь усыпано крупными звездами. Только с запада над темным лесом традиционно висела еще более темная полоса грозовых туч.

Так бывало почти каждый день, каждый вечер. Грозовой фронт ежедневно к вечеру надвигался на истринский район. Но разражался дождем, громом и ослепительными вспышками молний раз в неделю, не чаще.

«Сегодня гроза будет!» — убежденно подумал Феликс. И выйдя на Бродвей, решительно направился к девятой северной улице.

— Кто-нибудь!!!

Разносился по всему поселку умоляющий голос незнакомой девушки.

— Люди-и! Помогите-е!!!

Ответом ей была тишина. И дежурный лай собак.

«Звонить или не звонить?» — мучился по пути шекспировским вопросом Куприн Феликс.

Наконец решился. Остановился посреди Бродвея, достал из кармана старенький мобильник, ткнул несколько раз пальцем по затертым клавишам.

— Отделение милиции? Из писательского поселка беспокоят! — решительно начал он.

Неожиданно замолчал. И еще неожиданнее закончил:

— Какая завтра будет погода, не в курсе?

— Пойди, опохмелись, старый хрен! — донеслось из трубки.

Между четвертой и пятой улицами Куприн, уже который раз на этой неделе, лицом к лицу столкнулся с Екатериной Васильевой, восьмилетней внучкой поэта-песенника Арнольда Васильева. Безалаберные родители на все лето сбагривали свою дочь на шею старика отца, в прошлом литературного критика, идеолога и пропагандиста соцреализма.

Своенравная Катя с первого дня взяла моду гулять ночами по центральной улице, по Бродвею. Совершенно без всяческого сопровождения. В поселке детям было стопроцентно безопасно. Но гулять в ее возрасте ночами в полном одиночестве!? Это, по мнению Куприна, переходило все границы дозволенного.

— Опять одна гуляешь? — грозно спросил Феликс.

— Мое личное дело! — с готовностью ответила «Екатерина Великая».

Почему-то именно так мысленно называл ее Куприн.

— Вот не поленюсь, позвоню твоим родителям…

— Не тридцать седьмой год!

«Екатерина Великая» скорчила презрительную гримасу и, обойдя Куприна, как столб, походкой скучающей молодой женщины, направилась по Бродвею в сторону шлагбаума, что при въезде отгораживал писательский поселок от остального мира.


Тем временем на втором этаже дачи Шагина все было готово к эксклюзивному интервью. На письменном столе диктофон, несколько миниатюрных кассет, стопка листов чистой бумаги и груда шариковых ручек. Сам хозяин стоял у окна и неподвижным взглядом смотрел на освещенные окна особняка Чистовских.

Десять минут назад в ворота особняка въехали сразу две машины. Из Москвы неожиданно приехали отец и мать. С котом Кузей и сыном Александром младшим. Машеньки не наблюдалось. Стало быть, осталась в Москве готовиться к экзаменам.

«Что Бог не делает, все к лучшему!» — про себя подумал Шагин.

— Хочу принять душ! — неожиданно распорядилась звездочка.

Шагин кивнул и, молча, вышел из кабинета. Спустился по лестнице, прошел по террасе, вышел во двор. Подошел к сараю. К фанерной двери души.

Той самой фанерной двери.

Больших душевных сил стоило Валере тогда, через год после смерти сына, на следующий сезон, ранней весной в первый раз подойти к этой проклятой фанерной двери и просто распахнуть ее.

Войти, нагреть воду на допотопном водонагревателе и назло всем, всему миру, стиснув зубы, наперекор своим страхам и слабостям, все-таки, принять душ. И каждое утро, каждое утро принимать душ. Вовсе не потому, что был таким уж озверелым чистюлей. Шагин тогда кожей почувствовал. Если он не сделает этого сейчас, не распахнет фанерную дверь и не примет душ, всю оставшуюся жизнь будет казнить себя. Не сможет жить дальше.

Эта фанерная дверь и темный провал за ней с искрящимся выключателем будут преследовать его постоянно, мучить, не давать спать ночами. Лида так и не смогла себя преодолеть. Она женщина. Ей простительно. Он должен.

Самым простым было в той ситуации продать к чертовой матери эту дачу и купить новую. Меньшую и совсем в другом месте. Чтоб ничто не напоминало о фанерной двери, об искрящимся выключателе.

Но Шагин тогда сделал этот шаг. Сделал и еще один. Не менее трудный. Сам, собственными руками, не прибегая ни к чьей помощи, сменил в душе всю электропроводку. Заодно и во всем сарае.

И табличку на стене веранды оставил. Не снял. Намеренно. Маленькая такая деревянная табличка, прибитая руками Андрея.

В Москве на кухне он пол ночи, прикусив от старания язык, выжигал паяльником на ней надпись.

«Дом построили отец и сын Шагины. Лето 20.. года».


Анечка Барбекю проживала на девятой северной в переоборудованном под дачу строительном вагончике. Собственно, никакой «Барбекю» она не была. Носила самую обычную фамилию — Калугина. (В девичестве, Саркисян!). Но поскольку постоянно пересыпала свои длинные речи словечками, типа — Круасан, Корбюзье, Барбекю, последнее к ней как-то незаметно прилипло намертво.

Барбекю, так Барбекю. Бывают фамилии и чуднее.

Когда-то Анечка была цирковой наездницей. Выступала на арене цирка, что на Цветном бульваре. С мужем дрессировщиком лошадей объездила с гастролями весь мир. Потом грянули реформы. Над бедной замордованной страной распростерли свои черные крыла Сорросы и дефолты.

Анечка расплевалась с мужем. Поскольку тот начал вкрутую пить горькую. Не уделял должного внимания ни ей, ни двоим маленьким дочерям. Да тут еще, то ли от постоянных стрессов, то ли про возрастной причине, Анечка начала катастрофически полнеть. Для жизни в самый раз, большинство мужчин любят слегка полноватых женщин. Но для арены, так сказать, перебор. Анечка ушла из цирка. Не оставаться же с ее-то самолюбием, и энергией в костюмершах или гримершах. Дочерей надо было чем-то кормить, во что-то одевать и как-то воспитывать.

И наша доблестная Анечка Кулагина, (Саркисян!), бросилась перегонять подержанные машины из Германии. Какое-то время даже преуспевала, поскольку была единственной и неповторимой женщиной в этом бизнесе. Неплохо зарабатывала. Но ничто не вечно под луной в этом лучшем из миров.

Имя — это судьба. Нет, недаром Анечка пересыпала свою речь словами «Корбюзье» и «Барбекю». Судьба уготовила ей встречу с архитектурой. Пять лет назад, Анечка, не очень-то задумываясь, зачем-то окончила курсы дизайнеров. Не иначе, за компанию со своей школьной подругой. Получив диплом, взяла, да и открыла собственную фирму.

Ландшафтный дизайн! Ни много, ни мало.

Как ни странно, заказы посыпались на оторопевшую Анечку, как из рога изобилия. Новые русские из кожи лезли переплюнуть друг друга. Требовали организовать на своих участках — «Чтоб как в Европе! Чтоб не стыдно было людям показать!». Анечкина фирма состояла из нее одной. Она и хозяйка, и бухгалтер, и шофер, и прораб, все в одном лице.

Она носилась на своей «Ниве» по всему Подмосковью со скоростью ведьмы на метле. Работала сразу на нескольких объектах. Нанимала рабочих, доставала материалы, договаривалась с местными властями, спорила до хрипоты с заказчиками. И как ни странно, все успевала. Сдавала объекты в срок. И качественно.

Как известно, сапожник всегда ходит босой. Или в драных ботинках. В садовом товариществе «Прозаик», как уже сказано, у Анечки Барбекю был только строительный вагончик. На большее не хватило времени. И сил. Все остальное, шикарный особняк с бассейном, Анечка планировала отгрохать когда-нибудь потом. Когда чуть-чуть расхлебается с заказами. И они все пребывали и пребывали. И денег требовалось все больше и больше. Все заработанное, Анечка вкладывала во все новые и новые заказы и проекты. Вертелась как белка в колесе. Работала, по ее собственному выражению, по «пятьдесят два часа в сутки». И конца края этому стремительному забегу видно не было.

Кстати, многие из цирковых артистов отличаются подобной фантастической работоспособностью. Особая порода. Цирковые, одно слово.

Феликс решил зайти в Анечке, одолжить у нее полевой бинокль. Наверняка, пригодится. Хотя, если честно, бинокль был только поводом.

Куприн решительной походкой шел по Бродвею и напряженно вслушивался в голос девушки, доносившиеся из окна второго этажа дачи писателя Валерия Шагина.

Он уходил все дальше и дальше от своей второй улицы.

Нервный, истеричный голос становился все глуше.

Феликс подошел к знакомому низенькому заборчику и подергал за тонкий шнур у калитки, протянутый от столба до угла вагончика. Над дверью вагончика мелодично звякнул колокольчик.

«Ему чего-нибудь попроще, а он циркачку полюбил!» — тихо бубнил себе под нос Феликс. Ему очень нравилась эта песня. Вполне можно заменить, «Ах, Ваня! Что ж ты, Ваня!», на «Ах, Филя! Что ж ты, Филя! Ты сам по проволоке идешь!».

Анечка возникла на пороге вагончика, как черт из табакерки. Эдакий пухленький чертик. Будто только и ждала Феликса. Наверняка, так и было.

— Филя-а! Рыцарь мой! — улыбаясь, пропела Анечка, — Привяжи своего коня к дереву и заходи в мой замок. Огонь в камине давно ждет тебя!

— Ладно тебе… — хмуро начал, было, Феликс, но не выдержал, улыбнулся.

На Анечку Барбекю невозможно было сердиться. Она была выдумщицей и фантазеркой. Постоянно придумывала какие-то игры. С упоением втягивала в них всех соседей. Ею можно было только восторгаться. Чем наш доблестный Феликс и занимался. Последние четыре летних сезона.

Каждый день она выдумывала какую-нибудь новую игру.

— Филя! Я решила посвятить тебя в рыцари Тайного ордена!

— Анечка! — взмолился Феликс.

— Молчи! — приказала Анечка Барбекю.

— Опустись на одно колено! — строго и торжественно продолжила она.

На Анечке было надето какое-то странное пестрое одеяние. Нечто среднее между восточным халатом и лоскутным деревенским одеялом. На голове то ли чалма, то ли китайское полотенце. Смех, да и только.

Она стояла посреди своего вагончика и прижимала к груди деревянный меч, довольно приличного размера. Явно умыкнула из артистического реквизита в своем цирке на Цветном бульваре.

— Филя! Я жду! — грозно заявила Анна.

Феликс со вздохом опустился на одно колено. На Анечку, действительно, невозможно было сердиться. Хотя, пол вагончика она могла бы и подмести.

Но Анечку подобные бытовые мелочи никогда не волновали. Недаром она носила фамилию Барбекю. Это вам не кот начихал.

— Завтра ранним утром! — грозно вещала Анечка, — Едва взойдет солнце, ты должен выйти в чистое поле…

— Без этого никак? — вставил Куприн.

— Над полем завтра будет висеть радуга! — голосом Кассандры, продолжала Анечка. — В том месте, где она левым своим концом коснется земли, ты должен вбить осиновый кол.… Прочертить вокруг него большой круг…

«Ну, и фантазия!» — мысленно усмехнулся Феликс.

— И прикрепить на нем табличку: «Драконам вход воспрещен!».

— Согласен! — послушно кивнул Феликс. Честно говоря, он опасался, посвящение в рыцари будет сопряжено с более реалистическими приказами.

— В этом месте мы построим замок! — деловым тоном объявила Анечка.

Судя по всему, «проблемы Доры» для нее просто не существовало. Феликс тоже начисто забывал о жене, едва переступал порог строительного вагончика.

У любознательных дачников возникал естественный вопрос. Чем, собственно, занимается эта парочка, запершись на железный засов в строительном вагончике и, наглухо занавесив плотными шторами окна? Какие-то подозрительные ритмичные шумы, какая-то древняя допотопная музыка. Что это?

Ответ поразил бы даже самый изощренный фантазийный ум.

Феликс Куприн и Анечка Барбекю, в глубокой тайне от общественности, разучивали исключительно для себя, для души, партии из некогда популярных, сегодня, к сожалению, напрочь забытых оперетт.

«Всегда-а быть в ма-аске-е! Судьба-а моя-а-а!!!» — трагически пел Феликс Куприн. Кстати, у него был неплохой баритональный тенор.

Анечки ни на йоту ему не уступала. Ни в чем.

«Карамболина-а! Карамболетта-а! Ты солнце радостного дня-а!»

Особенно удачно у них получался дуэт из «Белой акации».

«Посмотрите, ветер тучи нагоняет! Ну и что же? Значит, дождь пойдет сейчас. Да, возможно. Значит, многое бывает. По причинам не зависящим от нас! Безусловно, кое-что, хоть и немного! С той поры, что существует белый свет!»

Ах, что это были за чудесные вечера!

На тесном пятачке строительного вагончика эти двое уже немолодых людей умудрялись разучивать десятки танцев и орий из оперетт.

Одни названия чего стоят! Менуэт, полонез, полька-бабочка, вальс бостон, галоп, краковяк! «Белая акация», «Мистер Икс», «Фиалка Монмартра»!