Не дожидаясь ответа, магнат повернулся и медленно пошел к машине. Не пройдя и трех шагов, замер и повергнулся к Шагину.

— Не волнуйтесь, все уже улажено. Это мой промах. Вы здесь ни при чем. Вы просто слишком доверчивый человек. Моя девочка очень серьезно больна. Об этом мало кто знает. Теперь вот вы… Надеюсь на вашу порядочность.

Валера вдруг разглядел, что магнат совсем еще нестарый человек. Только лицо все как-то неестественно изрезано глубокими морщинами. Такие лица бывают у людей долгое время работающих на севере.

Магнат помолчал несколько секунд и, не дожидаясь ответа, пошел к машине.

Шагин и не мог ему ничего ответить.

Хлопнула дверца «Мерседеса», в тон ей, как голуби крыльями, захлопали дверцы «Джипов». Через мгновение кавалькада плавно двинулась с места.

Шагин стоял босой на дороге, с кроссовками в руках и смотрел вслед черной кавалькаде машин.

Он вдруг отчетливо представил, как в первой из них на широком заднем сидении, забившись в угол, сидит несчастная маленькая девочка, искалеченная, изуродованная этим беспощадным миром.

У него невольно защемило сердце.

Всю вторую половину дня Шагин лежал на даче в бреду. Бледный, потный, беспомощный. Метался на тахте первого этажа под ватным одеялом.

Только на следующий день узнал, «Скорую помощь» из Истры вызвал вездесущий сосед Феликс Куприн.

Вечером пару раз окликнул Валеру от калитки с дороги. Не услышав ни ответа, ни привета, всерьез забеспокоился. «Ока» на месте под большой елью, где и всегда, свет в большой комнате и на террасе горит, хозяина не слышно и не видно.

Как тут не забеспокоиться после драматических событий предыдущей ночи.

Феликс принес маленькую раскладную лестницу, (разумеется, с общей свалки), и перелез через ограду.

Ничего этого Валера не видел и не слышал. Перед его лицом в мутных волнах полубреда одно за другим постоянно возникали два девичьих лица.

— Вам что, деньги не нужны? — голосом Машеньки Чистовской брезгливо спрашивала юная звездочка шоу бизнеса.

— В Турции давно никаких турок нет! Все переехали в Германию! — голосом Ассоль доверительно сообщала Маша.

— Вокруг вас сплошные микробы! Неужели не видите? — ужасалась сама Ассоль почему-то голосом Машеньки Чистовской.

Они менялись местами, наплывали друг на друга, иногда сливались в одно лицо. Какое-то совсем новое и незнакомое. Лицо этой третьей девушки напоминало Шагину сразу и Машеньку, и Ассоль. Но оно было ему незнакомо и неприятно.

Голоса девушек звучали почти в унисон. Слов было почти не разобрать.

Они, (или она!?), в чем-то обвиняли, укоряли, стыдили и требовали, требовали, требовали ответа. А он не знал, что ответить.

Он не понимал их, (или ее!?). Он не знал ответа.

Только глубокой ночью Шагин услышал еще один женский голос. Спокойный и рассудительный. Совсем незнакомый.

— Ну, вот! Температура падает! Легкие у него чистые. Госпитализация не нужна. Я бы не стала, честное слово.

Голос принадлежал женщине средних лет. В белом халате и больших очках.

— Что с ним? — голосом сына Андрея спросила какая-то фигура с дивана из угла комнаты. Горела только настольная лампа, самого Андрея видно не было.

— Лихоманка, — отозвалась женщина в белом халате.

Она что-то медленно записывала шариковой ручкой в толстую тетрадь.

— Что-то психическое? — спросил сын.

— Бог его разберет. Психическое, физическое. Понервничал, прошелся босиком по болоту и готово дело. Беречься надо. У вас здесь раньше Змеиное болото было. Босиком лучше не ходить. Вмиг лихоманку подхватишь.

— Пациент скорее жив, чем мертв, — иронично констатировал сын.

Дальнейший разговор Шагин не слышал. Он крепко уснул.

Очнулся под утро. Женщины врача в комнате не было. Только на диване на месте сына сидел Феликс Куприн. Разумеется, дымил своей знаменитой «Явой».

— Который час? — зачем-то спросил Шагин.

Хотя, ему было абсолютно наплевать, сколько сейчас часов, минут и секунд. Времени для него в данный момент не существовало.

Феликс что-то ответил. Потом, потянувшись и зевнув, добавил:

— А ведь тебя могли убить. У них это запросто.

Шагин и Куприн давно симпатизировали и тянулись друг к другу, несмотря на разницу в возрасте. Куприн видел в Шагине свою бурную молодость и, втайне от всех даже гордился этим. Шагин наблюдал за Куприным как за комичным вариантом своей старости. И ничего не имел против такого развития событий.

Изредка они даже выпивали, хотя ни тот, ни другой не любили спиртного.

Кряхтя и постанывая, Феликс Куприн поднялся с дивана, сделал для разминки несколько легких физических упражнений. Судя по всему, он так и провел всю ночь на диване, оберегая покой и сон соседа Валеры Шагина.

— Ну! Ты оклемался, слава Богу! Если что, заходи…

Феликс вышел, плотно прикрыл за собой дверь. Слышно было, как громко хлопнула во дворе калитка.

Шагин неподвижно лежал на спине и смотрел в потолок.

Феликс Куприн вышел от Шагина спокойным, уравновешенным, с чувством выполненного долга. Переступил порог собственного хозблока уже совсем другим человеком. Нервным, суетливым, с бегающими глазами.

Дора ничуть не удивилась. Даже не поинтересовалась, как там и что у Шагина? Встретила его новой атакой с правого политического фланга. Она сидела в той же позе, перед тем же телевизором, будто вовсе не ложилась спать.

— Думаешь, почему нас не принимают в Европейский союз? — с патетикой в голосе подозрительно спросила она.

Феликс ее почти не слышал. Лицо его выражало крайнюю степень взволнованности и беспокойства.

— Шею с мылом мыть не научились! — рассеянно буркнул он.

И совершил ошибку. Дора только того и ждала.

— Мы дикая невоспитанная страна! — мгновенно взвилась она до потолка. И даже выше. — От нас шарахается весь цивилизованный мир. Почитай, что о нас написали в «Нью Йорк Таймс». Почитай, почитай!

— Некогда мне! — буркнул Феликс.

— Американцы правы, когда лишают нас финансовой поддержки!

— Наплевать на твоих американцев. Нация уголовников!

Феликс торопливо переодевался. Время бежало быстрее самого резвого скакуна. Секунды так и стучали в висках до крайности взволнованного Куприна.

— Америку любит и почитает весь мир! Великая страна! — кричала Дора, напрочь забыв, что не далее как вчера вечером чихвостила в хвост и в гриву эту самую Америку. Камня на камне от нее не оставляла.

С логикой и последовательностью у Доры всегда были проблемы.

— В твоем возрасте давно пора снять розовые очки! Смотреть на мир реалистически! — наступала жена.

— Отстань от меня!

— Ты деградируешь! — прокурорским тоном гремела Дора. — Совершенно перестал читать газеты. Ничем не интересуешься! В твоем возрасте…

«В твоем возрасте»! С появлением в поселке Анечки, Дора не упускала случая подчеркнуть возраст Феликса. Хотя, он был старше лично ее всего-то на два года.

Феликс не отвечал. И почти не слушал жену.

В это раннее утро у него появилось дело, не терпящее отлагательства.

По дороге домой он сделал небольшой крюк и успел одним глазом взглянуть на бетонную площадку с контейнерами.

Взглянул и ахнул!

В самом центре поселковой свалки перед бетонными контейнерами, как командир перед строем солдат, стоял новенький холодильник марки «Минск»!

Ну, почти новенький. Если не считать отломанной ручки и чуть поцарапанного правого бока. Сердце нашего Феликса заколотилось с утроенной силой.

— Варвары! Дикари! — чуть не заорал на весь поселок во всю мощь своих легких возмущенный Феликс.

Ведь до чего докатился народ! Совершенно новые вещи выбрасывает на помойку. Ведь если вспомнить послевоенное время, а-а… чего там! Феликс в сильном раздражении только рукой махнул.

Мысль его заработала с утроенной скоростью, на бешеных оборотах.

Надо срочно достать из второго сарая из-под ящиков с инструментами багажную тележку. Удобную, на таких носильщики по вокзалах чемоданы возят. И быстрей, быстрей, бегом на площадку, к заветным контейнерам. Пока не уперли.

В том, что «Минск» непременно упрут, стоит лишь чуть зазеваться, Феликс был убежден на все сто, двести тысяч процентов.

Потому и не слушал Феликс Куприн, о чем там бормочет его престарелая жена.

Не до Америки, Дора, не до Америки.

Есть дела поважнее.


В двадцатых числах августа Шагин приехал в Шереметьево. До рейса на Париж оставалось два часа. Долго не мог пристроить «Оку», платные стоянки были не по карману. Наконец плюнул и оставил машину прямо у центрального входа.

Потом долго стоял за столиком кафе. Глотал горячий кофе. Через стекло искал глазами в потоке убывающих знакомую фигуру.

Маша появилась неожиданно. Совсем не с той стороны, с которой предполагал ее увидеть Шагин. Она спустилась по эскалатору с верхнего этажа. На ней были те самые простые синие джинсы и коричневый толстый вязаный свитер.

Она смотрела поверх голов. Была чем-то явно расстроена.

Шагин стоял за столиком кафе и глотал из пластмассового безвкусный черный кофе. Машенька стояла прямо перед ним метрах в пятнадцати и кого-то искала в потоке встречающих и провожающих. Само собой, не Шагина. Она и не подозревала, что он всего в каких-то пятнадцати метрах от нее за спиной.

Наконец в толпе спешащих на посадку появился длинный парень спортивного телосложения. В одной руке он легко тащил гигантский чемодан, в другой держал бутылку пива, к которой, улыбаясь во все сорок два зуба, пока шел к Марии, постоянно прикладывался.

«Баскетболист!» — сообразил Шагин.

Длинный парень поставил чемодан, одной рукой сгреб Марию в охапку, оторвал от пола и легко закружил вокруг себя. Не забывая при этом прикладываться к бутылке. Спешащие на посадку и многочисленные встречающие бросали на них понимающие взгляды. Многие улыбались.

Только сама светловолосая девушка не выражала никакого восторга. Более того. Когда длинный парень поставил ее на место, она, по-птичьи наклонив голову набок, снизу вверх начала что-то быстро выговаривать ему.

Лицо ее было напряженным и каким-то очень злым, некрасивым.

Такой Марию Чистовскую Шагин не видел никогда. Он отвел глаза.

Где ты легкое дыхание?

Валера допил кофе из пластмассового стаканчика и, на ходу, застегивая плащ, вышел из кафе. Он очень торопился к выходу.

Он даже не оглянулся.

Наблюдать, как серебристый лайнер на Париж с ревом пробежит по его судьбе, у Шагина не было ни малейшего желания.


Писатель и издатель Валерий Шагин и супер популярная певица, звездочка шоу бизнеса, Ассоль никогда больше не встречались, не пересеклись. Хоть и жили в одном большом мегаполисе. Вращались по одной орбите. У них были даже общие знакомые. Но, увы! А может, к счастью.

Краем уха однажды Валера услышал, что Ассоль, будто бы, вышла за кого-то замуж. Якобы, тоже за очень популярного певца. Потом, вроде бы, развелась. Но он не придал значения этой информации.

Какое ему, собственно, до нее дело? Книгу, большую и откровенную о жизни Ассоль он не написал. Честно говоря, не написал ни единой строчки.

Шагин вообще предпочитал не вспоминать Ассоль. Пытался забыть все, что было с ней связано в то жаркое душное лето. И с ней, и с Машенькой Чистовской. Во избежание случайных встреч, он почти перестал ездить на дачу.

Только как-то раз мелькнуло на экране телевизора знакомое лицо, сильно измененное прической и обилием грима. Всколыхнулось в душе на мгновение, одновременно жалость и раздражение. Всколыхнулось и тут же исчезло.

Ассоль-Машенька Чистовская дергалась на сцене в лучах прожекторов и, под оглушительные, нескончаемые визги фанатов, пела в микрофон. Что-то вроде:

«Алые паруса-а! Алые паруса-а!

Привезут мне чудеса-а!».

Шагин тогда резко нажал на кнопку и переключил на другой канал.


На кладбищах всегда почему-то оглушительно кричат вороны. На фоне общей тишины их карканье воспринимается, чуть ли не как кощунство. Хотя, есть предположение, души умерших переселяются именно в этих пернатых.

Вот они и кричат, стараются привлечь внимание посетителей.

Митинское кладбище расположено, как и большинство московских кладбищ уже за Окружной кольцевой дорогой. Добираться до него удобнее всего на машине.

Постоянные посетители и служители кладбища часто видят на дорожке в районе восьмой линии еще молодую пару. Обоим где-то под сорок. Оба тщательно, скромно, но со вкусом одеты. Приходят они всегда к одной и той же могиле. Она тоже, их усилиями скромно, но тщательно и со вкусом ухожена.