Андрей знал поименно всех актеров и актрис Малого. Наизусть цитировал большие куски из пьес Островского. Какой сегодняшний молодой паренек, нормальный, без вывихов способен на такое?

Сын в этом смысле был среди приятелей не то, что белой, полосатой и в клеточку вороной. Только одноклассники и приятели над его старомодной страстью к Малому театру почему-то никогда не посмеивались. Относились спокойно и даже с некоторым уважением.

Шагин недоумевал. Здоровый нормальный современный парень. Ему бы по дискотекам шататься, да тискать нетрезвых девиц. И не только тискать, пора уже. А его Андрей каждый свободный вечер просиживал штаны в партере Малого театра.

Сам Шагин, хоть и писал для театра пьесы, и не без успеха, внутренне был к сценическим подмосткам равнодушен. Не горел.

На озабоченный вопрос отца, не собирается ли он, не дай Бог, поступать в театральный на актерский факультет, Андрей ответил:

— Я пока в своем уме!

Сказал, как отрезал. Уверенно и спокойно. В тот раз у Шагина отлегло от сердца. Но ненадолго.

Загадкой был сын Андрей. Загадкой был, загадкой и ушел. И не разгадать эту загадку уже никогда.


Где-то после второй или третьей встречи Шагин и Мария одновременно поняли, теперь надо соблюдать крайнюю осторожность. Последние дни оба Чистовских родителя постоянно пребывали на даче и, надо думать, не дремали.

Шагин и Маша не сговариваясь, соблюдали конспирацию. Конечно, она была шита белыми нитками, эта конспирация.

Но они оба очень старались.

Если утром Маша выходила из ворот и, бросив быстрый взгляд на его окно, направлялась к опушке леса, якобы, побродить одной, погулять, подышать сосновым воздухом, то Шагин через пятнадцать минут покидал свой участок и направлялся в противоположную сторону, прямиком к водонапорной башне.

Чаще всего они встречались именно около нее. У бокового крана, где любители особенно чистой, еще незамутненной ржавыми трубами воды, наполняли канистры.

Маша подставляла под струю голые ноги и мыла их, задирая при этом сарафан почти до пупа. Потом, зажав ладонью кран, обливала Шагина с ног до головы. Вернее, пыталась это сделать. Чаще всего он предусмотрительно отходил на безопасное расстояние. Оба весело смеялись.

Светилась многоцветной радугой ослепительная вольтова дуга.

Потом, взявшись за руки, шли в лес, подальше от поселка.

Шагин постоянно быстро оглядывался по сторонам. Смешно было признаваться самому себе, но боялся он только одного. Вот-вот из ближайших кустов опять возникнет фигура сына Андрея. И он опять начнет с неестественной улыбкой показывать большой палец и одобрительно кивать головой.

Машенька, конечно же, отвлекала. Самим фактом своего пребывания рядом. Самим фактом своего существования.

Потом, чаще всего, они валялись в густой по колено траве, бесконечно целовались. Но дальше этого дело не шло.

Оба оттягивали решающий момент.


— Помогите-е!!!

Взволнованный девичий крик метался над сонным поселком. Но ни одна из дверей дач или хотя бы уличная калитка, не хлопнула, не заскрипела.

— Люди-и! Помогите-е!!!

Надрывалась девушка в окне где-то на второй северной улице. Ответом ей была равнодушная тишина, прерываемая только недовольным лаем собак.


Как верный старый пес, оставленный хозяином на неопределенное время в будке перед домом, прислушивается к далеким шумам, принюхивается к порывам ветра, так Валера Шагин вел себя на протяжении последних нескольких дней.

Он ждал Машеньку. Ждал Машеньку. Ждал встреч с ней.

Ждал. Ждал. Ждал.

Она не появлялась в особняке уже целых три дня. Бесконечность, плавно переходящая в вечность. Ее сотовый телефон не отвечал.

Сильно ныло в груди, где-то посредине. Что там, сердце, душа? Будучи совсем не мнительным человеком, Валера бесконечно сравнивал свое теперешнее состояние со всеми им испытанными ранее состояниями, ощущениями. И не находил аналога. Ничего подобного он никогда не испытывал.

В эти дни поселок будто вымер. Будто ожидал дальнейшего развития событий на второй северной улице. Под окнами кабинета стабильно дважды в день проходил только Феликс Куприн. Первый раз утром в сторону поселковой свалки. Эдакой независимой «прогулочной» походкой. Но с вместительной спортивной сумкой за плечами. Второй раз уже ближе к вечеру, явно со свалки. Сгибался под тяжестью чего-то тяжелого, металлического в той же спортивной сумке. С целеустремленным остекленелым взглядом на лице.

Валера Шагин не был фаталистом. Ни в какие приметы не верил. Но однажды, после смерти сына, ему вдруг пришла в голову странная мысль. Судьба или наш персональный ангел хранитель время от времени посылает нам знаки. В образе самых разных людей. Надо только быть предельно внимательным. Уметь увидеть, разглядеть и понять.

Не раз и не два Шагину приходило в голову, что судьба, демонстрируя ему Феликса Куприна, наглядно, как бы, показывает лично ему, Валере Шагину, его будущее, его старость. В первый раз от такой мысли Шагин разозлился. Внутри все взбунтовалось против такого нелепого финала. Во второй раз он взглянул на Феликса и на потенциального себя, под другим углом. Несколько иронично.

«Почему нет? Феликс — честный порядочный человек. Добрый, открытый. Последней гайкой поделиться из своих несметных богатств, если попросишь. Чудаковат, конечно, но все мы не ангелы. У каждого свои заморочки».

Словом, каждый раз сталкиваясь с Феликсом Куприным или наблюдая за ним со стороны, Шагин все больше и больше проникался к соседу симпатией. Точнее, к потенциально возможному самому себе.

«Феликс Куприн — не самый худший вариант» — уговаривал себя Шагин.

В тот день Шагин уже окончательно отупел от ожидания, когда, наконец-то! со стороны шлагбаума от домика сторожа моряка-подводника Миши услышал глухой нарастающий гул, похожий на рокот авиационного двигателя. Валера замер в кресле за столом на втором этаже своей дачи. Кожей почувствовал, к их улочке приближается знаменитый американский «Додж Статус».

Об этой машине ему все уши прожужжала мать Маши.

Люба Чистовская была до чертиков горда своим сыном. В его-то годы, и уже купил на свои кровные, честным трудом банковского клерка заработанные! Спортивная престижная машина. Объем двигателя три литра. До ста разгоняется за семь секунд. Знай наших!

Гул усиливался. В нем, действительно, ощущалась недюжинная мощь целого стада лошадей. В шипении шин по асфальту так и слышался шелест зеленых купюр очень крупного достоинства.

«Додж», как распластавшаяся черная акула, медленно свернул с Бродвея, как бы, нехотя проплыл по их улочке и замер у ворот особняка Чистовских. Почти под окнами кабинета Шагина.

Со своей точки из-за стола у Шагина был превосходный обзор. Он успел разглядеть на пассажирском сидении, рядом с водителей, знакомую белокурую головку с распущенными волосами.

«Додж» несколько мгновений стоял неподвижно, угрюмо рыча, словно раздумывал, не рвануть ли обратно, куда-нибудь туда, на простор Ново-Рижского шоссе. Потом гул мотора стих. Наступила томительная пауза.

Ни Машенька, ни ее брат из машины не показывались, дверей не открывали, стекол не опускали.

Чуть приподнявшись в кресле, сквозь зелень раскидистой ели под окном Шагин разглядел. Сестра, и брат о чем-то взволнованно спорят. Явно не слушая друг друга. Брат Машеньки Александр младший даже размахивает руками.

Шагин каким-то десятым чувством понял, речь идет в нем.

Атмосфера на второй северной, да во всем поселке сгущалась.

События стали налезать одно на другое, торопились, подталкивали друг друга, как пассажиры при штурме долгожданного автобуса.

«У меня теперь стабильно повышенная температура. Как у собаки. Который день горячий лоб. Кому расскажи, не поверят. Обычно болею раз в десять лет исключительно гастритом. Теперь, круглосуточно, то знобит, то бросает в жар. В моем возрасте это просто смешно. Смешно и жалко. Надо при случае захватить из Москвы градусник. Чтоб реально знать, на каком я свете».

Нечто подобное мог бы записать в дневник Шагин.

Но дневника он не вел.

2

Встреча с популярной эстрадной звездочкой состоялась в небольшом уютном кафе, разумеется, под названием «Ассоль», что расположилось на Патриарших прудах. Мода нынче такая по Москве покатилась, как снежный ком. Каждая эстрадная козявка норовит открыть кафе под своим именем. Кафе или мини-ателье. На деньги богатого спонсора, само собой.

«Может, мне тоже собственное кафе открыть? „У Шагина“. Почему бы, нет. Литературное кафе. В Париже они на каждой улочке во множестве» — залетела в голову Валеры дикая мысль.

Ему каждый день приходили в голову подобные фантазийные идеи. Слава Богу, он не бросался каждую из них воплощать в жизнь.

В это субботнее утро в кафе посетителей почти не было. Только в углу две пожилые женщины с увлечением поглощали мороженое.

Внутри небольшой зал был оформлен, конечно же, в морском стиле. Якоря, канаты, мутные иллюминаторы были понатыканы везде, где только возможно. По стенам и потолку натянуты полотнища алого цвета, которые должны были вызывать ассоциации с «Алыми парусами» Александра Грина.

Валера не успел и шага сделать вглубь крохотного зала, как на него выкатилась бочкообразная бабенка, испуганно, как маленькая мельница размахивающая руками. Администраторша, очевидно. Менеджер, как модно нынче выражаться.

Наряжена она была, само собой, в морскую тельняшку, обтягивающую ее внушительную грудь, и в черные штаны с клешами по полметра.

— Закрыто! Ничего нет! — таким сиплым голосом старого боцмана, прокуренным и пропитым заявила она, будто за долгие годы плавания отвыкла им пользоваться.

Ей только кривой трубки в зубы не хватало. И попугая на плече. И черной повязки на один глаз.

«Карамба-а! Коррида-а! И черт подери-и!».

— У меня здесь встреча! — раздраженно ответил Шагин.

— С кем? — испуганно выпучила на него свои и без того выпученные базедовые глаза администраторша-боцман.

Шагин несколько секунд молча смотрел ей прямо в переносицу.

— Вы случайно не… писатель? — вдруг сиплым шепотом спросила она.

И совсем тихо произнесла его фамилию. Будто в его фамилии было что-то крайне неприличное, почти матерное.

— Да! — жестко, как на допросе, ответил Шагин, — Но не случайно.

— Тогда проходите, конечно! Мы предупреждены. Обо всем! Располагайтесь вот… здесь. Очень уютный столик.

Кстати, вместо столиков в зале были исключительно бочонки с табуретами.

Шагин не стал спорить, хотя предпочел бы сидеть в углу и в полумраке. А не на утреннем солнцепеке у самой витрины, с видом на улицу.

— Она… — с нажимом добавила администраторша, — всегда сидит исключительно за этим столиком.

«За этой бочкой!» — мысленно поправил ее Валера. Сказывался литературный редакторский опыт. Мысленно Валера постоянно всех поправлял, редактировал.

— Что закажите?

— Чай! — брякнул Валера. И добавил. — Холодный чай. Настоящий индийский. Со сметаной! Сметану в отдельной вазочке.

Администраторша-боцман понимающе кивнула, будто только и делала всю жизнь, что выполняла подобные бредовые заказы. Зачем заказал сметану, Валера и сам не знал. Просто брякнул, первое, что пришло в голову. Администраторша уж очень противная.

Юная звездочка шоу бизнеса продемонстрировала немецкую пунктуальность. Ровно в назначенное время к кафе подплыл черный «Мерседес». Сквозь окно витрины Шагин видел, как из машины вылез внушительного вида шофер. Очевидно, он же по совместительству, один из охранников. Других почему-то не было.

Всем известно, популярные звездочки окружают себя минимум пол дюжиной охранников. Чем больше охранников, тем звездочка популярнее.

Шофер подозрительно осмотрелся вокруг и только потом распахнул заднюю дверцу машины. Из машины выпорхнуло что-то невзрачное, маловыразительное, почти незаметное. Какая-то девочка подросток.

Может, так и задумано. Не привлекать внимания оголтелых фанаток. Эти могут возникнуть из самых неожиданных мест. Из мусорного контейнера, например.

Певица Ассоль появилась в зале запредельно скромно одетой. Джинсы, кроссовки, кофточка, какая-то невыразительная сумка через плечо. Исключение составляли огромные темные очки-велосипеды, разглядеть за которыми что-либо было практически невозможно.

Она легко опустилась на стул напротив Валеры и замерла, как манекен. Явно, рассматривала его с ног до головы, оценивала.

«Какое такое дело может быть у этой богатенькой птички ко мне? Глупость, наверняка, какая-нибудь!».

— Почему без темных очков? — тихо прошипела звездочка.