Мари-Бернадетт Дюпюи - Лики ревности

– Полагаю, время садиться за стол наступит еще не скоро, – с лукавой усмешкой заметил Жюстен Девер. – Доктор, у меня осталась пара вопросов относительно мадам Обиньяк. Я разговаривал с ней десять минут назад, и мне показалось, что она чем-то сильно напугана. Даже успокоительное не помогло.

– Вивиан отказалась от лекарств! Сказала, что боится умереть во сне, поэтому предпочитает бодрствовать. Я, как мог, постарался ее успокоить, однако она упрямо твердит, что ее жизнь в опасности. Понятия не имею, почему. Кто может желать ей смерти?

Девер почесал затылок. Его в очередной раз посетило чувство, что в Феморо ему все лгут или, по крайней мере, что-то скрывают.

– Странно, ведь мсье Обиньяк и гувернантка заявили в один голос, что мадам пришлось выпить успокоительное и мне не следует ее беспокоить! Вы сообщили им, что она не стала принимать лекарства?

– Нет, потому что, когда уходил, никого не встретил. Вивиан – женщина исключительно эмоциональная и очень восприимчивая, даже нервная. Несчастный случай в шахте, отравление собак – разумеется, этого достаточно, чтобы она разволновалась. И в Париже, с родными, ей будет намного спокойнее.

Доктор снова посмотрел на часы. Девер начал прощаться.

– Мы еще увидимся, доктор, – сухо предупредил он. – Не хочу, чтобы из-за меня вам пришлось нарушить режим светских развлечений. Что же касается мадам Обиньяк, придется вместо поездки в столицу подыскать для нее иное снадобье. Я запретил ей покидать Феморо, и ее мужу тоже.

Девер с подчеркнутой любезностью поклонился доктору и вышел. На улице было прохладно и влажно, и он быстро успокоился. Теперь инспектор испытывал уже не раздражение, а уныние, граничащее с усталостью. «Может, послушаться совета заместителя и закрыть дело? – рассуждал он. – Приписать убийство одному из погибших – Пас-Трую или Шов-Сури, то бишь отцу шестерых детей Жану Розо, или Филиппу Мийе, двоюродному деду Изоры…»

В его воображении возник восхитительный образ. Полицейский представил себе милое девичье личико с капризным пухлым ртом и ощутил укол в сердце. Изора ему нравилась, отрицать сей факт было бессмысленно. «А вот это уж совершенно некстати!» – с сожалением подумал он.

Подойдя к церкви, Девер остановился в некотором замешательстве. Серьезный инспектор отправился бы прямиком в Отель-де-Мин, чтобы обсудить текущие вопросы в коллегой, а парижский флик[41], ценитель красивых женщин, сосланный в Вандею, охотнее подождал бы окончания службы. Так и не выбрав между двумя вариантами, Девер предпочел третий – спустился на окраину поселка и с каменным выражением лица вошел в кафе-ресторан.

Там он заказал бокал белого вина. Мужчина за соседним столиком смерил его презрительным взглядом, резко встал и вышел. Заинтригованный полицейский узнал в нем Станисласа Амброжи – углекопа-поляка, которого опрашивал в самом начале расследования наряду с остальными работниками компании.

«Видно, отец новоиспеченной мадам Маро сегодня не в настроении, – предположил Жюстен Девер. – При таком росте и сложении силушки в нем хоть отбавляй. Злости, впрочем, тоже».

Феморо, воскресенье, 5 декабря 1920 г.

Поджидая Изору, Женевьева с нетерпением мерила шагами площадь перед церковью. Громко зазвонили колокола, обращая мысли и мечты молодой женщины к их с Арманом будущей свадьбе. Господи, сколько слез она пролила и уже отчаялась когда-нибудь снова его увидеть! «Он вернулся живым, на остальное мне наплевать!» – Она буквально трепетала от радости.

После стольких лет, когда она считала его умершим, достаточно спуститься по дороге, ведущей к шато де Ренье и дальше, к замковой ферме – и случится чудо! Она сможет обнять своего суженого, признаться, как сильно любит его! Упиваясь своими чувствами, Женевьева закрыла глаза, чтобы еще раз поблагодарить Господа за доброту и ласку.

Такой ее и застала Изора – со сжатыми в молитвенном жесте ладонями и выражением полнейшего счастья на лице.

– Женевьева!

– Наконец-то ты появилась, Изора! Прошу, пойдем ко мне! Побудь со мной хотя бы десять минут!

Представители семейства Маро, которые как раз вышли из церкви, тактично оставили девушек в покое. Все понимали, что им нужно поговорить. Растроганная Онорина смахнула слезу.

– Славная девушка эта Женевьева Мишо! Но как же ей, должно быть, горько, одному Господу известно! – шепнула она на ухо своему мужу Гюставу.

– Для того, кто по-настоящему любит, внешность не важна, – достаточно громко отозвался тот.

– Согласен с тобой, отец. И мы с Изорой – тому подтверждение, – торжественно произнес Жером, прекрасно зная, насколько он далек от истины.

Мать с отцом ответили вымученной улыбкой, а Зильда с Адель, которые шли рядом с братом, обменялись красноречивыми взглядами.

– Мы с Изорой – яркое подтверждение, – повторил слепой юноша. – Разве не так?

– Ну конечно, Жером, – согласилась Онорина. – А теперь пойдемте скорее домой, у меня курица в духовке. Должна бы уже зажариться!

* * *

Изора с недоумением разглядывала жилище Женевьевы. Флигель, как его именовала молодая экономка, представлял собой небольшую квадратную постройку под заостренной крышей, больше похожую на садовый домик. В главной, идеально квадратной комнате стояли узкая кровать с медным изголовьем, переносная печка, стол и пара стульев. Регулярно натираемые воском полы блестели, а окна с занавесками, сплетенными в технике макраме, смотрели в хозяйский парк.

– К дому подведен водопровод, имеется туалетная комната, – пояснила Женевьева. – Кофе хочешь? Много времени это не займет, чайник уже вскипел. Хорошо, что мсье Обиньяк обеспечивает меня углем, иначе пришлось бы туго.

– Охотно выпью чашечку! А молоко и сахар у тебя есть?

– И молоко, и сахар, и даже печенье на сливочном масле. Изора, пожалуйста, расскажи, как вернулся Арман! Не скрывай ничего, опиши его раны. Ты упомянула, у него обезображено лицо. Что именно с ним не так?

– Женевьева, это ужасно, в его лице практически не осталось ничего человеческого! Послушай, мне очень жаль тебя, но я понимаю Армана…

В нескольких простых фразах и, казалось бы, без намека на волнение Изора передала девушке послание брата, ничего не забыв и не приуменьшив.

– Если бы отец не заметил, что мама куда-то ходит по ночам, Арман до сих пор прятался бы на болотах, – со вздохом подытожила она.

Горячий кофе уже был разлит по чашкам. Изора добавила себе немного молока и сахара. Несчастная экономка следила за ее движениями глазами, полными слез.

– Господи, как он, должно быть, мучается! – всхлипнула она. – И все-таки, Изора, он не имеет права меня отвергать – я ждала его все эти годы! Ты ведь видела его, ты его обнимала. Так почему мне нельзя? Просто не терпится его приласкать! И плевать, что у него не лицо, а месиво! Я все равно хочу за него замуж. Ты ведь понятия не имеешь, что между нами было. Мы с Арманом – как две половинки одной души, мы поклялись друг другу в верности в церкви – без свидетелей, незадолго до его отъезда на фронт. И если сейчас я выполню его требования, это будет означать, что и он поступил бы так же, если бы я, не дай бог, оказалась изуродованной!

– Наверное, – не стала спорить Изора. – Думаю, случись такое, ты бы тоже попросила его отступиться. Тебе бы казалось, что ты недостойна его.

Женевьева уставилась на нее непонимающим взглядом:

– Я прошу одну-единственную встречу, пусть даже ночью, если ему так легче. Мне нужно услышать его голос, прикоснуться к нему.

– Он грозился повеситься, если будешь настаивать! Самое худшее, по его словам, – то, что он стал «слюнявым».

– Ты уже говорила – у него избыточное слюноотделение, и мы не сможем целоваться, как раньше.

– Прошу тебя, Женевьева, прислушайся к просьбе Армана! А сейчас мне пора. Обдумай все хорошенько. И поставь себя на его место. Лично я хочу, чтобы он спокойно жил и его больше ничего не огорчало. Если попытаешься с ним увидеться, ему будет очень плохо.

– Понятно… Что ж, в таком случае я напишу – хотя бы это мне разрешено?

– Конечно, хорошая идея. До свидания, Женевьева! Хотя вот еще что: скажи, каковы твои обязанности в доме Обиньяков? Мне всегда казалось, что экономка должна быть старой ворчливой дамой, от которой нет никакой пользы.

Молодая женщина невольно улыбнулась: странный вопрос Изоры, ее поразительное хладнокровие, бесстрастный тон и повадки котенка-лакомки могли обескуражить кого угодно.

– Это мадам Вивиан стала называть меня экономкой, – призналась она. – Мне поручено присматривать за кухаркой, горничной и садовником, который, кроме прочего, выполняет обязанности шофера. Еще я просматриваю почту и печатаю письма на пишущей машинке в кабинете мсье Марселя. Похоже, хозяева очень ко мне привыкли.

– Но теперь, когда ты получила наследство матери, нет нужды работать у них. Ты могла бы жить в Париже или в Бордо – где-нибудь в большом городе. Я бы с радостью отправилась путешествовать. Во вторник поеду к морю с будущей свекровью. Дождаться не могу! А ты, Женевьева, видела когда-нибудь океан?

– Да, Изора, и много раз. Я очень рада. Тебе нечасто представляется возможность развеяться. Идем, провожу до ворот.

Оставшись одна, Женевьева бегом вернулась во флигель, закрылась на ключ и упала на кровать, чтобы дать волю слезам. Участь Армана представлялась ей жестокой, несправедливой и мучительной. «Изора права: мне остается только уехать из Феморо и никогда сюда не возвращаться, – терзалась она. – Я молода, не уродлива, у меня есть деньги. Достаточно, чтобы сделать свою жизнь приятной…» Однако, казалось бы, здравое умозаключение не утешило – молодая женщина разрыдалась еще горше, колотя кулачками по красному атласному покрывалу.

Перед мысленным взором Женевьевы вдруг возникло лицо Изоры, ее темно-синие глаза. Следом появилось странное ощущение, будто она провела четверть часа с совершенно незнакомым человеком, который глубоким и нежным голосом говорил страшные вещи. Женевьева встрепенулась: «Арман иногда упоминал, что его сестра не совсем нормальная – верит в фей, а когда была маленькой, всем рассказывала, будто видит их в лесу. Возможно, это все детские глупости. Теперь Изора получила образование и изъясняется, как дама из высшего общества. И все-таки… Рассказывать, как она рада предстоящей поездке к морю, после всего, что я только что узнала о своем женихе, – ужасно бестактно с ее стороны!»

Если бы Изора могла прочитать мысли Женевьевы, она бы удивилась. Думая о том, как бы получше выполнить поручение Армана, она ужасно волновалась, но ценой огромных усилий взяла себя в руки и во время разговора с его бывшей невестой ни разу не выказала своих эмоций. Теперь она шла по дороге, чувствуя себя совершенно разбитой и потерянной, – настолько, что едва могла дышать. «Тома, вернись ко мне! Прошу, вернись!» – упрямо твердила она.

Он был ее защитником, сердечным другом, убежищем, где можно спрятаться от опасности. Легкий поцелуй в лоб, веселое подмигивание или лучистая улыбка – он всегда знал, как вернуть Изору из иллюзорного мира ее мыслей, где царили горе и страх.

Девушка ускорила шаг и спустилась вниз по дороге, даже не взглянув в сторону квартала Ба-де-Суа. Полный отчаяния взгляд Женевьевы, жуткое лицо Армана, проникновенный голос инспектора Девера, а еще – трупы собак и образ Йоланты, которая клянется в верности молодому супругу у алтаря, – она запретила себе обо всем этом думать.

«Послезавтра я наконец-то увижу море, и не на почтовой открытке, а по-настоящему, – уговаривала она себя, чтобы снова не скатиться в мучительные раздумья. – Я встану лицом к волнам, и свежий морской ветер унесет мои печали!»

В квартале От-Террас, понедельник, 6 декабря 1920 г.

Тома с Йолантой только что вошли в свой дом. Молодой супруг настоял на том, чтобы перенести суженую через порог, хотя понятия не имел, откуда взялась такая традиция. Просто подумал, что так нужно для счастливого брака с Йолантой, – и не ошибся. С незапамятных времен считалось, что молодая жена не должна споткнуться, входя в свой новый дом, иначе совместная жизнь супругов не заладится.

– Ну как, моя милая Йоланта, тебе нравится? – тихонько спросил Тома.

Молодая женщина с упоением рассматривала мебель, выкрашенную светло-желтой краской, белоснежные накрахмаленные кружевные занавески на окнах, чугунную кухонную плиту и подвешенные под навесной полочкой кастрюли.

– Я не имела ничего, – волнуясь, призналась она. – А теперь у меня есть уютный дом и столько красивых вещей! Твои родители так много сделали для нас, даже слишком много!

– Твой отец тоже давал деньги на обстановку. Может, сваришь нам доброго кофейку и отпразднуем новоселье?

Едва ли не с детской радостью Йоланта подбежала к буфету и вынула все, что нужно для кофе. Подошла к печи, распространявшей вокруг приятное тепло.