– Теперь самое время поспать, – решил Арман, чувствуя, как его разбирает хмель.

Неуверенной походкой он направился в прихожую и повернул ключ в замке, чтобы родители могли войти в дом, не потревожив его сон. Удобная кровать, потрескивание дров в печке – вернувшись к себе, Арман вздохнул с облегчением. Обстановка спальни вполне его устраивала, и особенно тот факт, что здесь не было зеркала. Каждый раз, когда парень видел свое отражение, к нему возвращалось навязчивое желание покончить с собой.

Погрузившись в дрему, он не слышал, как заметался и залаял во дворе цепной пес: это прошла через двор Женевьева – в черном пальто с воротником из заячьего меха и фетровой шляпке с опущенными полями. Она с опаской посматривала на окна, но решимости у нее не убавилось.

«Мадам и мсье Мийе наверняка уехали в Фуссэ-Пере, к тем фермерам – Дювиням! Так сказал почтальон. Родители Армана перекинулись с ним парой слов, когда встретились на дороге. Изора сегодня в Сен-Жиль-сюр-Ви… Только засуну письмо под дверь и уйду!»

Ей до сих пор не верилось, что Арман здесь, за толстой стеной фермерского дома. Она месяцами оплакивала его, но в глубине своей любящей души была абсолютно уверена, что он не погиб.

– Арман, любовь моя! – прошептала она. – Подумать только, ты здесь, рядом, но я лишена возможности тебя увидеть, обнять…

Отправляясь на ферму Мийе, Женевьева и мысли не допускала, что воспротивится воле жениха, но теперь думала только об одном – как с ним поговорить. Услышать родной голос – для нее уже счастье. «Господи, разве это так уж жестоко – умолять об одной-единственной встрече? Ему даже не пришлось бы мне показываться. Мы могли бы просто поговорить, не обменявшись и взглядом!»

Молодая женщина протянула дрожащие пальцы к дверной ручке и повернула ее. Тяжелая, обитая гвоздями дверь из посеревших досок бесшумно открылась. В доме стояла такая тишина, что гостья услышала даже потрескивание огня в очаге на кухне. Со второго этажа доносился приглушенный храп. «Неужели Арман так храпит во сне?» – Она была готова сорваться и убежать.

Вполне логично, что у несчастного затруднено дыхание, ведь его лицо настолько изуродовано, что, если верить Изоре, «в нем не осталось ничего человеческого». Сердце вдруг болезненно сжалось – Женевьева впервые в полной мере осознала, на что она идет, жертвуя молодостью и свободой. «Что, если я не сумею о нем заботиться, не смогу жить рядом с мужем, который будет круглосуточно носить маску и никогда не поцелует меня в губы? – думала молодая женщина, и глаза ее наполнялись слезами. – Наши поцелуи… О, какими они были сладкими!»

Сама не осознавая, что делает, она на цыпочках, цепляясь за перила, поднялась по лестнице. На площадке второго этажа у нее под ногами заскрипела половица. Женевьева замерла от страха, как если бы собиралась совершить нечто предосудительное.

«Наверное, Арман в той комнате, которую они когда-то делили с братом, Эрнестом…»

В прошлом она много раз приходила на ферму помогать в сезон жатвы или в сенокос. В такие дни им с Изорой случалось уединяться в комнате девочки, чтобы смыть с себя грязь вдали от мужских взглядов. Иногда она заглядывала и в комнату братьев, чтобы убедиться, что ее фотография стоит на прежнем месте – на прикроватном столике жениха.

Остановившись перед дверью, украшенной старым почтовым календарем, который навевал печальные мысли, она отметила, что в доме снова стало тихо. Не было слышно ни причудливого храпа, ни каких-либо других звуков. Стараясь не дышать, Женевьева остановилась и прислушалась.

– Кто там? – внезапно крикнул из-за двери Арман. – Мама, ты?

Женщина вздрогнула. Внутри все перевернулось, едва она снова услышала голос жениха – чуть охрипший, но такой родной, голос, который она узнала бы из тысячи. На глаза навернулись слезы, однако она продолжала стоять как вкопанная, умирая от желания войти и увидеть его. Ее останавливала мысль о том, что Арман может ее прогнать или она своим порывом причинит ему боль. На долю секунды ей показалось, что она успеет убежать – спуститься по лестнице, выскочить на улицу, а потом на дорогу, ведущую к Феморо, к заурядному и мирному будущему.

– Проклятье! Кто там?

Она прижалась щекой к наличнику.

– Арман, это я, Женевьева. Не бойся, я останусь здесь, в коридоре. Прости, но чувства сильнее меня. Я просто не могла не прийти. Я написала тебе письмо и хотела сунуть его под дверь. А потом вошла в дом… Не сердись.

Опасаясь его реакции, она едва дышала от волнения. И, поскольку ответа не последовало, добавила:

– Прошу тебя, мы могли бы поговорить! Я так молилась, чтобы ты вернулся! Я понимаю, почему ты так поступаешь, но, раз уж ты жив, я имею право хотя бы поговорить с тобой! Неужели ты забыл, как мы любили друг друга? А наши планы, мечты… Во имя всего, что связывало нас до войны, умоляю – сжалься, ответь!

Глотая слезы, Женевьева умолкла. Закрыв глаза, она заново переживала тот далекий теплый апрельский вечер. Арман пришел попрощаться на стекольный завод в Феморо, где она в то время работала. Девушка за секунду приняла решение. Она бросила все и увлекла возлюбленного в ближайшую рощу. Они не впервые ложились вместе на свежий мох на лесной поляне, но никогда прежде не испытывали такого желания и такого отчаяния.

– Арман! – вырвался у Женевьевы крик. – Ответь мне!

– Входи! – сказал он.

– Правда?

– Да. Входи!

Она приготовилась к худшему. Арман решил показать ей свое лицо, чтобы обескуражить, доказать, что между ними ничего уже быть не может? Или же он просто хочет ее видеть?

Незваная гостья переступила порог. Он сидел, прислонившись спиной к изножью кровати и вытянув ноги перед собой. Голова его была замотана белой тканью. Вместо профиля – дрожание ресниц единственного глаза, который смотрел на противоположную стену.

– Ты, может, думала, что я вздумал подурачиться, – заговорил Арман. Из-за прикрывающей рот ткани голос прозвучал глухо. – Такая вот глупая шуточка – «может, получится избавиться от своей красавицы невесты, если сказать ей, что у меня каша вместо лица?» Я тебя знаю: тебе нужны доказательства, нужна уверенность.

– Арман, ты вернулся. Господи, спасибо! – вздохнула Женевьева. – Это ты, я знаю, такой как прежде!

Мысли путались, по щекам текли слезы. Внезапный порыв – и она уже рядом с ним на кровати, прижимается лицом к его шее… Арман бережно привлек ее к себе, обнял со всей возможной нежностью.

– Это не моя вина и не твоя, – сказал он. – Меня могло ранить в ногу или в руку, но ведь нет! Я мог бы умереть на месте, как другие – быстрой, мгновенной смертью, которая избавила бы меня от мучений! Женевьева, если бы ты только знала, как приятно тебя обнимать! В бою одна только мысль меня и спасала – что придет день, когда мы снова воссоединимся, будем вот так обниматься, ни о чем больше не заботясь. А когда я оказался в госпитале, дал себе слово сделать все, чтобы избавить тебя от страданий, освободить от клятв, которыми мы когда-то обменялись.

Молодая женщина внимала ему, заливаясь слезами. С замиранием сердца она прислушивалась к прикосновениям рук, поглаживающих ее талию. Непередаваемое счастье – столь же безжалостное, сколь и восхитительное.

– Но я все равно вернулся в родные края, – продолжал Арман. – Мне некуда больше идти. Еще я думал о матери и об Изоре. Говорил себе, что здесь смогу быть чем-то полезен, да и приятно жить в деревне, на свежем воздухе. Я даже собирался поселиться в хижине на болотах, где мог напугать разве что цаплю или жабу.

Арман всхлипнул. Растроганная Женевьева скользнула рукой в раскрывшийся ворот клетчатого халата, чтобы коснуться его груди и живота.

– Не надо, перестань! – разволновался он. – Нам сейчас так хорошо! Мне может захотеться чего-то большего, но лучше не надо. Знаешь, в Ла-Рош-сюр-Йоне я две недели жил в меблированных комнатах. И однажды купил проститутку – страшную, потрепанного вида женщину. Она привела меня в какую-то жуткую гостиницу. Бедняга видела, на что я похож, но ей было все равно, раз уж я плачу деньги.

– Молчи, не хочу слушать! – прервала его Женевьева. – Меня это не касается!

– А меня – касается! Она была уродливая, сильно накрашенная, в черном корсете и с огромной грудью. Я бы ни за что не подошел к даме более привлекательной и молодой. Я даже извинился за то, что у меня страшное лицо. А она улыбнулась и повернулась ко мне спиной. «Если я стану так, ты будешь таким же симпатичным парнем, как и раньше!» – вот что она мне ответила. И я взял ее, хотя мне было стыдно за свои инстинкты – похоже на то, как отцовский жеребец покрывает кобылу. На следующий день я чуть не перерезал себе вены – до такой степени сам себе опротивел. Чувствовал себя самой презренной тварью на свете!

– Арман, зачем ты мне все это рассказываешь? Сегодня ты обнимаешь меня, и на такое счастье я даже не рассчитывала. В письме я открываю тебе сердце. Говорю, что готова стать твоей женой, несмотря ни на что. Понимаю причину отказа и знаю, что ты скажешь: я могу выйти за нормального мужчину, не должна приносить себя в жертву, и еще много фраз в том же духе. Но прошу, дай себе время подумать! Я унаследовала от матери дом в Люсоне и все ее сбережения. Я могу сделать твою жизнь приятной. И я готова довольствоваться малым – возможностью тебя обнять, погладить для тебя рубашку, приготовить еду, заняться с тобой любовью. Нам ничего не мешает жить в радости!

Она подавила вздох возбуждения. В свои двадцать четыре Женевьева была очень привлекательной и чувственной женщиной, познавшей все удовольствия плоти с мужчиной, которого любила. Мужские инстинкты тоже мало-помалу брали над Арманом верх: член напрягся, а воображение распалилось от одной мысли, что он снова сможет увидеть и ощутить тепло бархатистой кожи своей любимой Женевьевы. Он погладил ее по груди – сначала робко, потом с едва сдерживаемой страстью.

– Радость, любовь моя, – прошептала она, – хочу сделать тебя счастливым, очень счастливым! Я твоя, только твоя!

Она встала коленями на кровать, чтобы снять с себя жакет и блузку, а потом повернулась к нему лицом – глаза полузакрыты, дыхание сбилось от избытка эмоций. Синяя атласная комбинация натянулась на груди так, что проступили соски.

– Ты очень красивая, еще красивее, чем раньше, – пробормотал он, изучая ее уцелевшим глазом.

Она растерянно кивнула, поддернула шерстяную юбку и мягким кошачьим движением повернулась к нему спиной. Он угадал ее намерения и попытался запротестовать, впрочем, без особой настойчивости:

– Нет, Женевьева! Только не с тобой!

– Я так хочу, Арман! Я завидую той проститутке, потому что она дала тебе хоть немного радости. Пожалуйста, иди ко мне!

Не в силах сопротивляться, он встал и расположился у нее за спиной. Вид ее круглых ягодиц, просвечивающих сквозь кружево комбинации, лишил его остатков самообладания. Когда же он в нее вошел, Женевьеве пришлось ухватиться за спинку кровати, чтобы не упасть под его напором. По ее щекам снова потекли слезы, но на теперь она плакала от счастья. Арман неистовствовал в ее лоне, стонал и вскрикивал. Это было то, чего она больше всего хотела – целиком принадлежать ему. Скоро и она забылась в чувственном наслаждении, которого была лишена долгие годы.

Они испытали экстаз одновременно, в считанные минуты. Желая продолжения, Женевьева легла на спину. Арман отвернулся, чтобы поправить на лице повязку.

– Я успел выйти, – сказал он едва слышно. – Не хватало только сделать тебе ребенка! Подумать страшно. Только представь: навязать невинному малышу такого отца-образину!

– Зря так говоришь, Арман. К скольким детям по всей стране вернулись отцы-калеки, а они все равно их любят и уважают даже больше, чем прежде! Если бы не храбрость и жертвенность наших солдат, не было бы больше Франции!

– Может быть, но я, наверное, предпочел бы сдаться немцам, чтобы иметь возможность целовать тебя в губы, моя хорошая, – покачал головой Арман. – Нет ничего омерзительнее войны. Каждую секунду кто-то умирает, всюду изуродованные трупы, лошади с разверстыми брюхами, страх, постоянное зловоние в траншеях – везде, где бы ты ни оказался. И грязь, и вши… Знала бы ты, каких ужасов я насмотрелся. Одного парня из нашего батальона расстреляли за попытку дезертирства. Сколько нам твердили, что мы должны сражаться, а в голове – только одна мысль: бежать, чтобы не просыпаться с мыслью, доживешь ли до следующего утра!

Не меняя позы, восхитительная в своем бесстыдстве, Женевьева взяла любимого за руку и стала осыпать ее легкими, пикантными поцелуями.

– Твои пальцы такие тонкие и красивые. Совсем не изменились, – прошептала она. – А что, если мы придумаем новый способ целоваться?

Вовлекаясь в игру, он провел указательным пальцем по теплым губам возлюбленной – нежно, едва касаясь. Она ответила кончиком языка, и очень скоро оба испытали радость, подобную той, которую поцелуи дарили им в прошлом. Без прежней резкости, с большим вниманием к ощущениям партнерши, счастливый Арман, задыхаясь от блаженства, снова забылся у нее между ног.