– Я хотел бы умереть вот так, в тебе, – выдохнул он, с последним толчком изливая в нее свое семя.

– Не умереть, а воскреснуть, любовь моя, – поправила Женевьева. – Воскреснуть и жить со мной – с женщиной, которая любит тебя больше всего на свете!

Она почти выкрикнула последние слова, содрогаясь от долгого головокружительного оргазма. Склонившись над ней, Арман вынужден был признать поражение.

– Я хочу, чтобы мы попробовали, Женевьева, если только поклянешься никогда даже не пытаться увидеть мое лицо! Мне придется заказать себе маску – тонкую, из кожи ягненка. И у меня должна быть своя спальня с отдельной ванной, которой больше никто не будет пользоваться. И ты не станешь спать со мной в одной постели. Дай мне слово, Женевьева! Клянешься?

Этот крик вырвался у него сквозь слезы. Молодая женщина ласково погладила его по плечу.

– Все, что захочешь, клянусь тебе перед Господом, Арман! Клянусь всем, что для меня свято!

Она закрыла глаза, притянула его к себе – так, что он оказался сверху, – и порывисто обняла. Это был ее мужчина – любимый! – и отныне никто не сможет их разлучить!

Сен-Жиль-сюр-Ви, санаторий «Вилла Нотр-Дам», в тот же день, в тот же час

Онорина вышла из кабинета директрисы десять минут назад, но так и осталась стоять в коридоре, прижавшись спиной к стене. Перед глазами все поплыло – она плакала. Теперь ей ни за что не забыть бледно-зеленые стены, коричневый линолеум и невесомые, полупрозрачные кроны тамарисков за окном.

Анна обречена – таков вердикт врачей. Ни морской воздух, ни здоровая пища не остановили течение болезни. Несчастная мать никак не могла собраться с силами, чтобы вернуться в палату и посмотреть в доверчивые глаза дочери.

– Полагаю, ваша девочка понимает всю серьезность ситуации, – сказала ей женщина в белом халате, чьи седеющие светлые волосы были собраны в строгий узел.

Не могло быть и речи о том, чтобы увезти умирающего ребенка из санатория. Поселиться рядом и поддерживать девочку в последние часы ее недолгой жизни, тоже не представлялось возможным. «Какая несправедливость! – сверлила мозг назойливая мысль. – Ну почему именно она, моя крошка, моя куколка? Сколько бы ни ушло на это денег, я буду приезжать через день, спать в зале ожидания на вокзале, если понадобится, – чтобы быть здесь, рядом, когда… когда она решит нас покинуть…»

Подошла монахиня. Касаясь худенькой рукой креста, висевшего у нее на шее, она заговорила сочувственно:

– Мадам Маро, не так ли? Мы не виделись больше года. Я была в нашей миссии в Конго. Мадам, вы должны быть сильной! Нужно молиться за нашу дорогую маленькую Анну! Я только вчера узнала, что для нее уже ничего нельзя сделать. Я навещала ее сегодня во время утренней молитвы. Ваша дочь очень набожна, мадам. Она сказала, что боженька зовет ее в рай.

– Это всего лишь слова, сестра, – пролепетала Онорина. – Слова бедного ребенка, который заперт в четырех стенах вдалеке от семьи и своей матери. Я верю в Господа, но как принять божественную волю, которая вот-вот отнимет у меня ребенка?

Не зная, что сказать, монахиня понурилась и пошла прочь.

* * *

Между тем в палате маленькой Анны царило непривычное веселье. Изора водила тряпичную куклу по краю кровати, заставляя ее танцевать, разговаривать и смешить зрителей. Ее голос, обычно низкий и бархатный, теперь звучал пронзительно, иногда даже визгливо.

– Что-то скучно мне с вами! Fan de vesse! И все вокруг какое-то мрачное. Мамзель Анна, пощекочите-ка меня, может, хоть так посмеюсь! – куражилась кукла, неожиданно превратившаяся в марионетку. – А знаете, откуда я родом? Из деревушки под названием Феморо! Там живет женщина, которая печет самые вкусные булочки на свете!

– И бриоши! – вставил Жером, хохоча от души.

– Ой, вкуснотища! Вот бы получить кусочек!

Бледная, с синеватыми кругами под глазами, Анна смеялась и хлопала в ладоши. Блестящими от радости глазенками она следила за каждым движением куклы, а игрушка так и порхала в руках у Изоры.

– Что-то я подустала, мамзель Анна! Позволите мне прилечь на вашу подушку? Ой, а как меня зовут? Моя хорошенькая мамзель, надо бы придумать мне имя!

– Изолина! – воскликнула девочка.

– Прекрасный выбор, – одобрил Жером. – Правда, хорошо танцует твоя Изолина?

– Замечательно! Совсем как лесная фея, – сказала Анна, прижимая куклу к груди. – Скажи, Изора, ты приедешь еще раз? Думаю, ты станешь чудесной учительницей!

– Конечно, стану, но только смешить учеников мне вряд ли позволят, – вздохнула девушка.

– Скажи, ты приедешь? – настаивала девочка. – Пока еще я буду здесь…

– Ты собралась уезжать?

– Я не выздоровею, я знаю. Мама и папа очень огорчатся. И кто-то должен будет о них позаботиться. Правда, Жером?

– Замолчи! Не говори глупостей! – повысил голос слепой юноша. – За тобой здесь хорошо ухаживают, и ты обязательно поправишься.

Анна с задумчивым видом подтянула одеяло к самому подбородку.

– Иногда мне снится, что я взлетаю, – призналась она. – Сначала вылетаю из палаты, потом, через окно, к океану – и вот уже парю над волнами! Сначала вижу их близко-близко, а потом поднимаюсь – все время лечу к небу, и мне так хорошо! Совсем не страшно, потому что каждый раз я вижу разноцветный свет и цветы, много красивых цветов. Думаю, так оно и будет.

Жером встал, потому что слушать это не было сил. Поставив свою белую трость на пол, он произнес срывающимся голосом:

– Мамы так долго нет… Подожду-ка я лучше в коридоре!

Изора открыла дверь и помогла ему выйти из палаты.

– Сочувствую тебе всей душой, – шепнула она ему на ухо и легонько поцеловала в щеку, что послужило Жерому хоть малым, но утешением.

– Спасибо, – сказал он. – Спасибо, что ты со мной, особенно в такой день.

Девушка закрыла за ним дверь и снова присела на край кровати. Анна улыбалась совсем как взрослая, словно жалея их всех – тех, кто остается на этой земле без надежды на Царство Божье.

– Анна, скажи, что бы тебя обрадовало по-настоящему, если ты и правда не выздоровеешь? – спросила Изора.

– Я бы хотела побыть на Рождество с родителями, братьями и сестрами, и с тобой тоже. И чтобы все было как раньше – песни у камина, блинчики и горячий шоколад. Но я не знаю, буду ли еще здесь к тому времени – до Рождества две с половиной недели. Даже если и не улечу на небо, никто не отпустит меня в Феморо, чтобы не распространять инфекцию.

– Я знаю и считаю, что это глупо.

Объяснять свою мысль Изора не стала. Она часто задавалась вопросом, насколько эффективны так называемые меры предосторожности, предпринимаемые руководством компании. Онорина и целует дочь, и обнимает. То же касается Гюстава, братьев и сестер Анны, и ведь никто в семье до сих пор не заразился!

– Верю, что ты все-таки сможешь встретить Рождество с теми, кого любишь, – сказала она.

– Ты правда так думаешь? Как это было бы чудесно!

Девочка закрыла глаза и устроилась в постели поудобнее, словно устала и собиралась вздремнуть. В палату вошла монахиня, следом – Онорина с Жеромом.

– Полагаю, нашей маленькой пациентке пора отдохнуть, – заявила медсестра. – По правилам посетителям следует заходить в палату по одному! И предпочтительнее, чтобы это была мать.

– Да, конечно, я останусь с моей девочкой сколько смогу, даже если она заснет, – пообещала Онорина, совсем отчаявшись.

– Если так, мы ненадолго вас оставим, – предложила Изора. – Идем, Жером, погуляем у моря. Дай руку!

Они вышли и зашагали по коридору. Внезапно Жером остановился и, запрокинув голову, прислонился к стене.

– Когда мы стояли в коридоре, мама сказала… Анна скоро умрет. Изора, ей всего двенадцать! Господи, и почему я не подох на войне? Нет, надо было вернуться домой калекой, чтобы похоронить младшую сестру!

– Мне очень жаль, – сказала девушка, подходя к нему ближе. – Анна сильная. Она знает правду и принимает ее.

– Я знаю, она у нас маленькая святая, но если бы ей сказали, что она здорова, она бы со всех ног бежала отсюда, радуясь, что у нее есть будущее! Мне очень плохо, Изора. Может, если выпить рюмку, полегчает?

– Идем, на первом этаже столовая. Может, кто-то из монахинь сжалится и нальет тебе вина?

– Не вина, а водки! – уточнил Жером. – Хотя нет, лучше на свежий воздух. Пройдемся вдвоем, ты и я!

Жером прижался к девушке и попытался ее поцеловать. Изора не собиралась уворачиваться и подставила щеку, но получилось так, что он поцеловал ее в губы.

– Ты соленая, – прошептал Жером.

Она промолчала и, крепко придерживая его за локоть, повела к просторной лестничной площадке, а оттуда – вниз по лестнице.

На ферме во владениях графа де Ренье, в час пополудни, в тот же день

Женевьева привела в порядок одежду и присела на край кровати спиной к Арману. Тот погладил ее волосы.

– Ты точно не передумаешь? – спросила она. – Мне не терпится заняться нашим переездом в Люсон. Первое, что я сделаю, – объявлю хозяевам, что ухожу, и на этот раз – насовсем. Потом соберу чемоданы и заеду за тобой.

– Заедешь? На чем?

– Вызову такси из Фонтенэ-ле-Конт, то самое, на котором я приехала в Феморо. У меня осталась визитная карточка таксиста.

– Значит, ты теперь состоятельная дама?

– Совершенно верно, теперь я могу многое себе позволить. Когда переедем в город, я сразу же продам виноградник и выручу за него неплохие деньги. Тебе будет очень хорошо в доме, который перешел мне по наследству от матери. Там есть чудесный сад – небольшой, но со всех сторон окруженный высокой оградой. И калитка выходит не на Площадь акций, а на улицу с такими же садами. Еще там имеется маленькая теплица, где мы посадим цветы.

– Это замечательно, – согласился Арман. – Цветы из южных краев! Такие красивые, что я забуду о своем уродстве.

– По вечерам мы будем сидеть у камина, облицованного белым мрамором, и я буду читать тебе вслух! После стольких печалей и горестей мы имеем право на счастье, Арман!

– Наверное… Женевьева, ты уверена, что не пожалеешь?

– Нет. Ну разве что ты станешь совершенно невыносим, – пошутила молодая женщина. – В таком случае я за шиворот притащу тебя обратно, под родительский надзор!

Она услышала его смех – тихий, но совершенно искренний.

– Хорошо, что ты со мной так разговариваешь – как будто я нормальный парень. Честно, Женевьева, обещаю: как только пойму, что надоел тебе, сразу уйду.

Женевьева повернулась, положила голову ему на колени и прикрыла глаза.

– У тебя есть достоинства, дорогой, которые не позволят мне передумать. Я никогда не смогу пресытиться тобой, твоими ласками и блаженством, которое ты даришь.

Он догадался, что в ней снова проснулось желание, однако не осмелился ответить взаимностью.

– Я знаю мать, она постарается вернуться домой пораньше. Тебе лучше уйти, Женевьева. Сегодня вторник… Назначай отъезд на пятницу или субботу, чтобы я мог еще немного побыть с родителями. Руку даю на отсечение, отец устроит скандал. Он так обрадовался, когда я вернулся! Думал, буду ему помогать, но мне совершенно не улыбается перспектива гнуть спину на господина графа – пахать землю, ворочать навоз. Эрнесту это было по душе, мне – нет.

– Нет, работать на земле и выращивать скотину – это не твое, Арман. Я открою бакалейный магазин или еще что-нибудь в том же роде. Мы ни в чем не будем нуждаться.

– Ну же, тебе пора убегать!

Женевьева соскочила с кровати, надела пальто и шляпку и кончиками пальцев послала возлюбленному воздушный поцелуй.

– Теперь ты можешь отдохнуть. Хотя нет, ты будешь читать мое письмо.

И она протянула ему конверт.

– Ладно! Знаешь, Женевьева, я ведь тоже написал тебе письмо. Изора ничего не передавала сегодня утром?

– Нет. Она должна была уехать семичасовым поездом, так что вряд ли успела дойди до дома Обиньяков.

– Значит, она передаст письмо сегодня вечером, когда вернется. Прошу, не читай, сожги его не открывая. Я хотел, чтобы ты возненавидела меня. В том письме – сплошная ложь и много никому не нужной злости. Услышав твой голос за дверью, я подумал, что ты прочла всю ту чушь и пришла объясниться.

– Не волнуйся, Арман, я сразу же отправлю письмо в печку. И никогда не пожалею, что осмелилась сегодня войти в твой дом. Я люблю тебя!

Она вышла и бесшумно притворила за собой дверь. Арман слушал, как она спускается по лестнице. Потом вытянулся на кровати, сам не веря в свое счастье и совершенно не беспокоясь больше о своем уродстве. Довольно было не только его тело, но и душа.

«Второй такой, как моя Женевьева, нет в целом свете!» – Он был в этом абсолютно уверен.

Сен-Жиль-сюр-Ви, санаторий «Вилла Нотр-Дам»

Изора привела Жерома прямиком на террасу. Она умирала от желания снова увидеть океан и бесконечный танец волн. Ветер понемногу слабел, и тучи ушли куда-то в сторону суши, открыв кусок голубого неба.